С некоторых пор Се Лянь замечает, что одиночество становится чуждым. Его это пугает до чертиков — жутко, страшно, предсказуемо — вернуться к ощущению надобности в ком-либо.
Он сидит на крыльце своего маленького обветшалого храма, прислушиваясь к тихому сопению Лан Ина внутри помещения. Кто бы мог подумать, что это будет его успокаивать. Наверное, как бы сложно это ни было признавать, крики и вечное недовольство Ци Жуна были бы кстати.
Только чего-то все равно не хватает. Отвечать себе, чего кого именно он, конечно, не будет, растирая горящие щеки, которые пылают, несмотря на ночную прохладу.
У Се Ляня на душе разброд, шатание и еще черт знает что. Он проводит кончиками пальцев по своим губам, воспроизводя в памяти каждое прикосновение холодных губ к своим, кусает их, сдирая тонкую кожицу. Тело обжигает огнем — в тех местах, где дотрагивались его ладони, — совсем не нежно, жадно, необдуманно. Се Лянь знает, тело помнит, что бывало и по-другому — ласково, бережно, робко, до замирания сердца. Знает, и это не дает ему покоя.
Хуа Чэн, нет, Сань Лан— он проговаривает про себя, беззвучно перебирая слова искусанными обветренными губами, словно впервые пробуя на вкус, как они звучат из его уст. Сань Лан. Сань Лан. Сань Лан. Снова, снова и снова.
Он ослабляет пояс, рука скользит под верхними одеждами, и Се Лянь прикрывает глаза, оперевшись затылком о деревянную стену храма позади себя. Перед взором тот, кто не должен — никогда, ни при каких обстоятельствах. Он дал нерушимый обет, которого придерживался всю жизнь. До этого момента даже в мыслях не было когда-либо его нарушить.
Но это и не важно.
Все, что происходило между ними несколько дней назад на том священном алтаре, совершенно не имеет смысла. Воспоминания до безумного кажутся реальными прямо сейчас, заставляют чувствовать всю ту неловкость вперемешку с чем-то неизвестным для него — с почти неконтролируемой похотью, с тем, что никогда не должно было коснуться бога. Жар расползается по всему телу, отдается сладкой болезненностью внизу живота. Так не должно быть, это неправильно. Се Лянь никогда не следовал правилам небес, но это даже для него было слишком.
Стоит лишь только вспомнить, как ладони Сань Лана блуждали по его спине и сжимали его бедра, укладывая на этот чертов алтарь, собственная холодная рука скользит ниже, забираясь под нижние одежды, соприкасаясь с пылающей кожей живота.
Всего один раз. Никто не узнает.
Никчемный бог, мелькает где-то на задворках сознания, прежде чем с губ срывается сдавленный вздох от тягучего возбуждения, поднимающегося от низа живота и распространяющегося по всему телу липким теплом, заставившим его вздрогнуть.
Он неуверенно притрагивается к своему члену кончиками пальцев — о, небеса — лишь от легкого прикосновения глаза закатываются, и он сползает по деревянной стене, закусив нижнюю губу. Он проводит по своему члену раз-другой дрожащими пальцами, тихо шипит, сжимая челюсти до скрипа зубов. Ему стыдно и одновременно ново, приятно, что он готов пристыдить себя несколькими минутами позже.
Сань Лан. Сань Лан. Сань Лан.
Се Лянь сжимает и разжимает пальцы, оглаживает ствол своего члена, прислушиваясь к своим ощущениям, выгибается на скамейке, прикрыв глаза. Сам того не замечая, он ускоряется — движения становятся все более рваными и резкими. Он зажимает свободной рукой рот, сдерживая рвущийся наружу стон — он ни в коем случае не должен разбудить Лан Ина — этот ребенок слишком чутко спит.
Он чувствует обжигающее дыхание на своих и без того пылающих щеках, точно как в тот раз, и вскидывает голову, тяжело дыша.
— Гэгэ, — он слышит низкий, такой знакомый голос, ласкающий слух. Рука говорившего ложится поверх его собственной и заставляет его остановиться. Через мгновение он понимает, что это прикосновение реально, — позволь мне помочь.
Се Лянь распахивает глаза и просто смотрит, не в силах сказать ни слова. Перед ним на корточках сидит Сань Лан, в чьих руках он представлял себя несколько секунд назад, лаская сам себя. В его глазах ни тени смущения, что заставляет Се Ляня покраснеть еще сильнее. Волна стыда подступает к горлу, перекрывая доступ к кислороду. Если бы он мог, то сбежал бы, как это делает всегда. Но вряд ли у него есть возможность убежать далеко в таком непристойном виде, и пока рука Сань Лана покоится на его собственной.
— Я…
— Ты звал меня, — что-то в голосе Сань Лана меняется в тот момент, и во взгляде тоже промелькнула надежда.
Он приподнимается и целует Се Ляня — осторожно, нежно, будто боится, что тот его оттолкнёт. Но разве он может? Тело словно оцепенело. Се Лянь приоткрывает рот, чтобы глотнуть свежего воздуха, но сталкивается с чужим языком. Плечи опускаются, и он тянется к лицу Сань Лана сам, углубляя поцелуй.
Всего один раз. Никто не узнает.