Скрип. Шумный выдох. Скрип. Шорох.
Летняя вечерняя прохлада проникает в дорого-обставленный кабинет, трепещет всё барахло на столе - квадратный листочек с быстро-начирканным именем какого-то бедняги вовсе улетает за пределы лампы у края.
Этот бедный маленький ветерок, дающий лёгкую свежесть, даже выглядит безобиднее всего, что обитает в этих стенах.
Раздражение нарастает, взгляд из под стали мрачнеет вместе с каждым новым тиком часов на стене.
- Хм.
Она привстаёт, отходит к окну, чтобы вглядеться своим одним глазом в самые тёмные закрома пугающе-большого участка, на котором стоит дом. Руки тянутся немного вверх, чтобы прикрыть окно и не дать ветряному хаосу разгромить стол с документами.
Контраст холодной улицы и душного рабочего места мешается в переходяющую из раздражительности усталость.
Ещё раз хмурится, смотря на восходящую, почти полную луну на небе, придерживает руку у горла, прямо за подвязку галстука. Думает. Терзает. А потом снова возвращается к своей монотонной работе и скрипучей сосреготоченности массивного письменного стола.
Ящик скрипит раз за разом, кажется, уже не выдерживая допустимого для него веса. Стопки бумаг, одна за другой, отправляются на дальнейшее рассмотрение в пыльные уголки этого тёмного места. Если таково рассмотрение будет.
Если Дон грамотно изъяснится в письме, лежащем на краю рабочего стола, и пойдёт наконец на законный отдых, утром, с новыми силами, берясь за дело. Хотя, говорят, мафия никогда не отдыхает или же наоборот - просыпается ближе к ночи. Это тоже верно. Особенно верно про эту девушку.
Рука мечется к краю, ухватывая свежее письмо с точным адресом, раскадровкой и противной неизвестностью внутри.
Кто-то так заморачивался, пока выводил истинные фамилию и имя - "Джинн Гуннхильдр". Скорее всего этот кто-то изрядно хочет заполучить жалкий кусочек хорошего расположения той грозной женщины, которой Джинн всегда является на вылазках в подпольные "вражеские" точки мелких респондентов.
Девушка едва закатывает глаза от напущенности обращаемого, но быстро сливается мыслями в письме с автором, сосреготочено читая текст на лощёной бумаге. Её голова услужливо ведёт вниз, ближе к листу, и эта поза настолько неизменна при работе, что, кажется, если ничего её не выведет из этого состояния, она проведёт в нем целые года, бесконечность.
Тик часов размеренно раздаётся по комнате, ограничивая временные возможности. Давая понимать, что время всё ещё идёт.
Джинн довольствуется своими мыслями: когда-то она научилась почти с точностью определять количество прошедшего времени - это особо полезно при получении ранений или ограниченных на время заданиях. Тик. Ещё один, такой же, какой и был до него. Через секунду слышится следующий.
Ещё через секунду дверь будто выбивают. Свободная рука произвольно тянется к стволу, напрявляя вполне рабочее оружие в голову пришедшего. И Дон на мгновение счастлив, что в последний раз ему повредили глаз, а не руку.
- Ха-хах, ты всё сидишь здесь, я так и знала. Мне даже не пришлось спрашивать у слуг, где тебя можно найти.
Одно мгновение на то, чтобы успокоиться и отключить враждебность. Всё-таки, к своей жене какой-либо суровости главарь никогда не испытывал. Лишь желание тяжело вздыхать в полном молчании.
- Закрой дверь на ключ, Лиза. - Серо-голубые глаза... глаз устало моргает и переключается куда-то вниз, на столешницу.
- Опусти сначала свою игрушку, а потом командуй.
Слегка наигранно, скорее, виртуозно наигранно, девушка с драматичным вздохом отступает к двери, щёлкая замком, пока с другой стороны на стол выбросили ту самую "игрушку".
- Возможно, стоило начать с другого...
- Возможно? - Гуннхильдр сгребает руки в замок, принимая устойчивое положение в кресле.
- Возможно, я соскучилась.
Гул каблуков звучит хуже тика часов, однако, расстояние между ними, наконец, иссякло.
- Я понимаю, прости меня, но сейчас я пытаюсь работать. - Она поднимает взгляд, навзничь откидываясь в рабочее кресло, изучает человека перед собой с вполне вменяемым взглядом для человека, спавшего прошлой ночью лишь пять часов.
Лизу же больше заинтересовал брошенный на краю ствол. Он всё ещё был в полной готовности.
- Ты всё время работаешь и отказываешь своим истинным желаниям. - Мурчащий голос лезет куда-то под плотный воротник, задерживается у самого сердца. - Ах, а ты знала, что большинство информации, которую воспринимают и заучивают, даже почти не пригодится?
Ведь да, прямо в сердце. Всё, что говорит этот человек, почему-то долетает до самых низов. Это доверие и уважение.
- Если люди будут потакать лишь истинным целям и желаниям, а не работать, то мир давно потеряет здравый смысл. - Дон думает, что в один момент здесь стало слишком много этой наглой девушки.
Минчи берёт внегласно предложенный предмет перед собой, довольствуясь, как рукоятка лежит в руке, заполняя собой всю ладонь.
- Эй.
- А ты не думаешь, что твоё поведение может обижать других? - И вздыхает. Как последняя оставленная в этом мире.
Минчи прямо с пистолетом отходит к гостевому креслу, стоящему рядом со столом. И Джинн держится, чтобы не засмеяться, ведь стоящая перед ней Лиза с потупившимся взглядом действительно как ребёнок с игрушкой: вертит пистолет в своих красивых и длинных руках, а пальцы преодолевают спусковую скобу и уже более профессионально держат предмет.
- Например, меня.
Джинн который раз вздыхает, вертит в руках ленту галстука, подраспускает узел и придерживается за край стола костяшками пальцев.
- Время так эфемерно, не считаешь? Секунды покажутся годами, а годы могут показаться секундой... - Минчи говорит совсем тихо, оставаясь на месте.
- Лиза, брось его. - Встаёт со скрепучего стула, будто голосом указывая на оружие, уже потихоньку теряя терпение, пока Минчи лыбится у кресла.
Её предупреждение проскальзывает мимо ушей: Лиза, насмотревшись вдоволь на опасный презент, резко вытягивает руку, направляя под прицел бедные настенные часы.
Тот же размеренный тик часов. Он не вздумает прекращаться.
- Лиза, стой!
Гремит единичный выстрел, накаляя обстановку лишь сильнее. Корпус часов пробит насквозь, остаток пули покоится где-то в испорченных стрелках и повреждённом циферблате, пару осколков корпуса падают и разбиваются о паркет.
Гуннхильдр резко перехватывает руку девушки, фактически, её заламывая, толкает ближе к креслу, второй рукой грубо схватив участницу их маленькой "перестрелки" за затылок.
- Что ты творишь вообще?! - Дон пытается кричать как можно тише, опасаясь, что на крики сбежится охрана.
- Они давно меня раздражали. - Её рука опускается, но хватка Джинн на запястье не слабеет.
Лиза сама поддаётся вперёд, оглаживая свободной рукой напряжённые плечи схватившей её. Хотя, сама девушка не прочь этого.
- Если ты пытаешься этим привлечь внимание, то это плохой способ.
Они нелепо ошиваются у стола, держась друг за друга. Минчи не теряет контроля и подаётся совсем вперёд на самых носочках, в конец спотыкаясь.
Джинн недовольно шикает, но всё-таки ловит её губами, теряясь в напущенной наглости, приверженном желании и свежести комнаты, дополнительно удерживая Лизу за талию. Только всё это получается как-то слишком смазано: Гуннхильдр сдержанно улыбается, закатывая глаза, Минчи поверженно тянет ту к креслу рядом с ними.
- Какие указания я услышу дальше, моя госпожа?
Лиза по-своему дает расслабиться и снова почувствовать... настоящие желания. Разве она не успеет доделать какие-то записи? Всегда успеет.
- Иди ко мне. - Едва слышно проговаривает Джинн, ещё крепче сжимая пальцами тонкую талию под единственным слоем лёгкого платья.
Дальше всё происходит слишком быстро: всеми забытый ствол снова предстаёт во всей красе, направленный куда-то в глотку Дона. Взгляд Джинн мечется, руки медленно поднимаются к оружию, но их останавливают.
- Хотя, давать указания тебе самой намного интереснее, Джинни... - Девушка переходит на смешки, утыкая дуло куда-то под челюсть. - Сядь и не шевелись.
Гуннхильдр падает в кресло, на неё наступают. За ней и настойчиво присаживается сам саботажник. Гляделки длятся от силы пару секунд, Минчи опасно вертит пистолет, с каждой секундой всё больше напрягая Джинн, что рискует своей головой.
- Ужасно, госпожа Минчи, это ужасно. Опустите ствол. - Кажется, голос даже дрожит. Только никто из двоих не знает истинных причин.
- То есть, тебя так легко можно подставить под себя?
Этот тихий властный голос, приказывающий лишь слушать и слушать. Лиза проявляет истину подобных вещей только или при убийствах, чтобы сказать что-либо напоследок, хлебнувшему её яд, человеку, или с одной только Джинн в более близкой обстановке.
Эффект неожиданности всегда работает лучше всего. Лиза округляет глаза под довольно искренний смех Джинн, но оружие держит также крепко где-то внизу, пока Гуннхильдр от безвыходности вскидывает голову, открывая всю область шеи. Джинн жарко.
- Что за вопросы такие?
- Насущные.
- Глупые.
Почувствовав на верхней части лица касания, прямо над бинтами, девушка дёргается и застывает: Минчи стягивает с её головы белёсую повязку.
Джинн молчит. Лиза развязывает бинты, словно ленты на подарочной упаковке. Хотя, она вполне может подметить, что "заполучила" доверие такого высокопоставленного человека, да ещё и право творить такой беспредел в собственном доме. Джинн Гуннхильдр правда как награда.
Резкий свет заставляет проморгаться, больной глаз, наконец, виден под марлей.
- Эх, если бы была возможность показать тебя. Посмотри, оно зажило.
Лиза с той же улыбкой рассматривает шрам на пол лица, заставляет прикрыть глаза и пройтись вдоль всего шрама пальцами. Жалеет.
Гуннхильдр еле дышит под этими лёгкими касаниями бабочки. В этот вечер не хочется что-либо упустить. Готова сводить все счета ради своей любимой женщины, заботливо сейчас оглаживающей повреждённое лицо и угрожающей стволом одновременно.
- Чего ты хочешь сейчас? - Лиза видит чужие опущенные у подлокотников руки и сама тянется дальше, изучая подставленное тело.
Зелёные глаза приобретают какой-то холод, пока рука теребит воротник на рубашке. Только она одна знает, что в ношении Дон предпочитает именно мужские рубашки и галстуки. Досадно.
- Только не обижайся на меня. Больше не убегу. - Отвечает сквозь улыбку, снова ломая всю картину.
Лиза лишь хмыкает, приподнимаясь в кресле, чтобы усадиться выше, свысока разбивая девушку ядовитым взглядом.
Видеть происходящее под новым ракурсом - для Гуннхильдр словно подарок судьбы; сама госпожа ненасытность смещает покорность ко всем чертям и начинает свою нечестную игру по новой.
Лиза слегка теряет внимание, уже не так прижимает пистолет затвором где-то под линией челюсти, но всё ещё не даёт опустить голову вниз, удерживая в одном и том же положении обнаглевшую до улыбки девушку.
Пока никто не видит, нахальство продолжается: Джинн протягивает руки к бёдрам сидящей сверху, чтобы пальцами чувствовать под разрезом подола и того короткого платья открытые участки кожи. Минчи слегка дёргается, но ничего не говорит.
- Я люблю эти струящиеся ткани. Это Фонтейн? Или где мы это заказывали? - Слегка хмурится, дёргает ладонью в воздухе, будто хочет повертеть девушку перед собой, как игрушку. - Я не вспомню.
Лиза будто не слышит её - откидывает голову и забвенно смеётся, отпуская правой рукой потрёпанный край галстука.
- Почему ты резко перешла на моё платье?
- Ты выглядишь особо привлекательно. И это платье... Больше этого платья мне нравится смотреть на то, что под ним. - Безобидные поглаживания по бедру указательным и средним пальцами сменяются съезжающей немного дальше ладонью.
Под конец она всё-таки не сдерживается, ругаясь в потолок на старо-мондштадском.
- И сейчас я хочу видеть, как эта тряпка скользит вниз по твоему стройному телу, падая у ног. Да!
Лиза широко раскрывает глаза, играя взглядом по непроницаему лицу Джинн. А та лишь ждёт ответа, прилепив на себя уверенную улыбку и горящий азарт.
- М-м... - Минчи слегка дёргает корпусом вперёд, чувствуя, как спадает с чужих колен, и оставляет вполне невинные касания на щеке жертвы, будто хочет наконец поцеловать.
Оружие улетает за пределы кресла, глухо находя своё место где-то на полу. Гуннхильдр свободна.
От Джинн тянет не только кофе, но и убийственной уверенностью. Лиза чувствует это, как только целует нахалку в щёку. Хочется прямо сейчас оказаться на руках этой убийцы. Ведь именно в её руках пистолет приобретает смысл.
- Ты сегодня откровенна, как никогда, Джинн. - По непонятным причинам встаёт, придерживаясь за кресло, отходит на небольшое расстояние.
И погибать. Погибать на её руках. Задыхаться, вспоминать всех богов и молиться о пощаде. Правда, это засядет где-то в надеждах; гордость не позволит ей что-то выпрашивать у такой же горделивой персоны напротив. Как у зеркала.
Гуннхильдр кладёт пальцы на переносицу, улыбаясь как-то побито. После будто клюёт головой вниз, наклоняясь.
- Единственный человек, подходящий к понятию откровенности - это как раз ты, Лиза.
Между ними чуть меньше метра, но, кажется, даже с такого расстояния Минчи чувствует жар от человека напротив. Девушке думается, что этот жест обозначает какие-то мыслительные процессы в бездумной голове главы группировки.
Это всегда выглядело, будто тело совсем отключилось: Джинн тихонько склоняется над документами, взгляд её теряется в поиске смысла занятия, этот же взгляд не видно под отросшей чёлкой. И до Джинн никогда не удаётся достучаться, вырвать её обратно в реальность.
- Разве понятие откровенности не безгранично? - По помещению звонким голосом раздаётся мельчайший вопрос, который, почему-то, волнует сейчас их двоих больше всех других проблем.
Взгляд мечется по дорогому клетчатому костюму, совсем немного помятому после маленького перформанса с пистолетом.
Время будто остановилось. И не потому, что часы теперь висят с размозженным циферблатом, и в кабинете больше не слышится противного тика.
Минчи снова улыбается самой себе, своим мыслям, нечитаемому выражению лица другой девушки.
Глаза раскрываются немного шире, Гуннхильдр заходится в резко появившейся надежде; слышен треск молнии и многократное шуршание.
- Но ты права. Почему нас сейчас это должно волновать, милая? - Сладкий голос стоящей торжественно восклицает и просит к себе зрительного внимания.
Лиза держится рукой за край второго кресла, стоящего рядом, ей даже не приходится ждать "оживления". Лишь наблюдать за эмоциональными изменениями Дона во всех смыслах и тем, как та теряет всю свою выдержку, подрываясь с места, задевая и валяющееся оружие под ногами, и снятое, по требованию некоторых, платье с глубокими разрезами на бёдрах.
Чтобы подорваться и стоять на коленях, поклоняться, как собственному божеству, чтобы в этот раз достойно попросить прощения.
Примечание
От 04.11.22