Осень приходит нежданно, и плевать, что на календаре уже ноябрь; просто солнечные дни испаряются под серой тяжестью неба цвета инженерского термоса, а ещё банальной осенней безнадёги. Только не для них.
Двое сидят на жёлтой листве у гаражей, прислонившись к зелёному металлу: меняли шины на зимние. Первые ноябрьские холода леденят лапушкинские щёки — Игорю, в любое время суток и года раскалённому, нападки поздней осени не страшны. Не позволит своему возлюбленному мёрзнуть — не одним лишь теплом рук. Бесовщинкой в янтарных глазах, блестящих яростным маяком и жгучим красным перцем, отдающим в чёрную теплоту.
Пока Кеша пьёт чай, Игорь в перерывах пытается поцеловать его хотя бы в щёку.
— Игорь, ты чего, бешеный… Я тебя чаю оставлю…
— Мне не чаю жаждетс. — Умудряется зачем-то, противореча собственным словам, отпить, а точнее, вылакать немного, хоть и не любитель. — Тебя.
Если бы Инженер не сидел, ему пришлось бы: ноги подкосились б. Приходится просто поперхнуться чаем.
— Ну что ты, Игорёша, не здесь же… У нас и просто так, ну, дома, не было, а ты уже на улице просишь…
— Чего эт я прошу, Кеха? Я целоватьс к те лезу, если не вишь.
А Иннокентий — будто бы или взаправду — не видит.
Раз уж бес лезет целоваться, грех отказать.
— Угу, давай, — жмурится покрепче, будто будет больно, хоть целоваться с Игорем не впервой.
— Да что ты жмуришьс, как будт я тя ударю или что… — Пользуется ситуацией, чтобы легонько коснуться его век губами. Дыхание с привкусом ржавчины и хвои.
Открывая глаза, Лапушкин спрашивает:
— Игорюш, а можно я тебя большим поцелуем поцелую? Ну, того, по-французски?
Бесовщинская улыбка.
— Нужн, Кеша. Нужн.
В серьёзном поцелуе, заставляющем их обоих ёкать изнутри, они всё глубже тонут в любовном озере с каждым неловким движением языка; иногда выпадает счастливый билет и кто-то один ведёт; а так обоим либо хочется быть ведомыми, либо вести.
Инженер с закрытыми глазами чувствует на себе, как Игорь подглядывает ослепляющим лимонным светом. Лучшая месть для бесстыдника — начать посасывать его губу, утягивая всё глубже на дно, а потом толкаться языком неопытно и страстно. «Чтобы знал, что я так тоже могу».
— Ты меня, конечн, удивляшь, — выныривая из этой прозрачной любовной глубины, со сбившейся дыхалкой (чисто от возбуждения и не так, конечно, как у Инженера), произносит Игорь.
— У-у тебя выучился, — дыхание сбилось и не вернулось на путь истинный.
Когда Игорь гладит Кешин шарф — даже не окутанную в него шею, хотя, очевидно, прикосновение проходит через шарфяную и пальтовую шерсть — Кешины щёки пылают ещё жарче, карминовой акварелью, заревом, которое, кажется, специально сошло на них с небес, чтобы через несколько часов наступили обыденные, уродливые осенние сумерки.
Игорь зарывается носом в иннокентьево пальто, предварительно расстегнув верхнюю пуговицу и расслабив шарф. Жмурится крепко-крепко, вдыхая едва уловимый, почти выветрившийся запах одеколона, а из-под тонкой кожи век оранжевые огоньки всё равно светятся.
— Придём домой, — шепчет Катамаранов Иннокентию в шею, — я так твои ключицы зацелую… Не забушь.
— Ой, балда, да с тобой до дома дотерпеть едва можно…
Инженер вскидывает голову, обнажая шею и подбородок для поцелуев. Поцелуи Игоря прилетают по адресу, с лихвой: сухие и мимолётные, плотные и влажные, а адресат в лице Лапушкина отвечает неприличными вздрагиваниями и вздохами. Цензура почему-то их пропустила.
— Игорюш, да чего ты так дразнишься… Я же правда не дотерплю, ну…
— Дотерпишь, дотерпишь… Тя тут раздевать — дык простудишьс, — заботливо говорит Игорь в промежутке между поцелуями, цепляясь руками за Кешин загривок.
Иннокентий мягко поднимает его голову и водит пальцем по искусанным катамарановским губам.
— А пальчики-то у тя холодные, водолаз.
— Так я и лезу, чтобы ты их, ну, согрел.
— Перчаточки тоже теряшь спецально? — Ухмылка на перепачканном углём лице заставляет глаза светиться ярче под цвет опавшей листвы.
— Н-ну, как тебе сказать…
— Ага, спецально, значит.
Игорь целует его пальцы рябиновым пеклом, и Кеша от таких желанных непотребств дрожит только сильнее. Его бешеный вопросительно останавливается, угадывая в полуприкрытых карих глазах жадное упоение.
— Н-не останавливайся, пожалуйста. Я, ну, не от х-холода дрожу.
Игорь греет уже начавшие теплеть пальцы Инженера красно-нежными, словно клубника с молоком, поцелуями, ещё несколько минут, пока не решается достать из кармана перчатки.
— А у меня те подарочек. Ты их в подвале уронил.
— Ой, спасибо большое, — Лапушкин прячет их в пальто. — Только мне не холодно совсем уже, честно-честно.
— А эт на всяк, — Катамаранов оставляет последний поцелуй на узоре Кешиного мизинца. — Когда один гулять бушь.
Иннокентий переплетает пальцы с игоревскими, покрепче их сжимая, будто боясь упустить. Его возлюбленный это чует нутром, путеводной звездой, заползшей в грудную клетку, когда впервые ответил «и я тебя тоже».
— Пшли домой, попугайчик. — Заново кутает его шею в шарф. — Ещё с тобой почаёвничаем.