Сколько себя помню, я часто гостила у бабушки в деревне. Думаю, это помогло моей интроверсии укрепиться, а мне — полюбить одиночество.

Тот населённый пункт, где жила бабушка, сложно назвать деревней. Просто небольшие хутора, раскиданные друг от друга на большие расстояния. Между ними были поля, болота или лес. Это создавало некоторую уединённость и, так как детей там не было, а бабушка в силу возраста любила подремать, я была предоставлена сама себе. Порой мне было ужасно скучно.

В деревне у меня было мало занятий, из самых основных — это игра с фигурками животных, или поиск красивых камешков в огороде, или бесцельное хождение по окрестностям с самодельным луком и стрелами в таком же самодельном колчане.

Игра с фигурками, как правило, заключалась в составлении их в шеренгу, и я толкала речь от лица главнокомандующего. Им был почему-то гусь. Дальше начиналась или война или исследование новых территорий.

Фигурки давно перестали меня интересовать в роли игрушек, но остались в коллекции.

А бродить по окрестностям я стала только больше. Во время прогулок можно хорошенько расслабиться и поразмышлять.

Мне особо нравилось гулять осенью или весной, когда трава ещё не выросла и в лесу легче передвигаться.

Шуршание за кустами заставило меня напрячься. Забыв о своём охотничьем настрое, я отшвырнула лук и приготовилась рвануть домой. Но из зарослей, смеясь и прикрывая рот рукой, вышла Она.

От облегчения у меня подкосились ноги, и я опустилась на колени, переводя дыхание.

— Зачем так пугать?! Чуть не сдохла к чёрту!

— Придумай выражения получше, — ответила она и, подойдя ко мне, дёрнула мою шапку так, что та закрыла пол-лица. — А то повторяешь за всякими идиотами, как безмозглая птица.

— Есть ли в этом мире кто-то, кого ты считаешь достойным существовать? — спросила я, поднимая шапку в её нормальное положение.

Она посмотрела на меня скучающим взглядом и пожала плечами.

Я молчала, любуясь ею. В этот раз она нарядилась в камуфляжный костюм, и пряжка ремня слабо блеснула в заходящем солнце. Я оглянулась на запад и в редких деревьях заметила красное зарево заката.

— Мне пора домой. Бабушка волноваться будет, — сказала я, поднимаясь на ноги и отряхивая штаны.

— Как продвигается работа над историей? — спросила она и взяла меня под руку. Я с удовольствием заметила, что теперь выше неё.

— Неплохо. Правда, мне не нравится то, как я это пишу.

— В каком смысле?

— Понимаешь, сейчас главный герой как бы один живёт в лесу, да? И вот он сделал это, потом — то, а потом — другое… Звучит как-то не очень. Словно список дел. — Я огорчённо вздыхаю и зарываюсь подбородком в ворот куртки.

Она идёт рядом и молчит. Я понятия не имею, о чём она думает, но похоже, что она о моих мыслях прекрасно осведомлена.

— Думаю, ты поймёшь, как это исправить, когда наберёшься опыта. А пока просто продолжай писать как умеешь. Главное не бросай.

— Конечно. — Я пожимаю плечами. — Тем более мне это очень нравится. Подумать только: я могу стать писательницей!

— Разумеется. — Она тихо смеётся и обнимает меня за плечи, прижимая к себе. — Поторопимся! Но сначала взгляни на этот закат.

Я пару мгновений смотрела на неё. На то, как закат озаряет её белую кожу и тонет в глазах, делая их почти голубыми.

Повернув голову в сторону запада, я замираю от восторга. Всё небо окрашено в яркие оттенки красного. Солнце мягко закатывается за холмы, напоминая яичный желток в обрамлении кучевых облаков. Только закат и та особая осенняя тишина. Внезапно её прервал хриплый крик, и ему вторил такой же. Я подняла голову выше: надо мной в безумной высоте упрямо и бесстрашно летели гуси. Их длинный клин рассекал небо, словно нож. Их вид и перекликивание полоснули мою душу. Тоска сдавила грудь. Невероятной силы желание тянуло меня лететь вместе с ними. И так же сильно не хотелось покидать эти места. Грубыми стежками соединяло мою разрывающуюся душу лишь осознание того, что они вернутся. Это лишь очередной круг, называемый годом. И после того, как они улетели, я отвернулась от заката, чтобы оглядеть лес. И это было верным решением. В мягком свете лес выглядел безмятежным и сонным. Большинство деревьев стояли голыми и дремали, готовясь к зимнему забвению. Едва заметно выделялись стволы берёз. Немногие из них ещё удержали пожелтевшие листья, а резкие порывы ветра срывали их по одному и уносили прочь.

Словно сгорбленный временем старец, хилый дуб кутался в коричневые листья, и даже ветер не решался с ним связываться. Наверное, эти листья останутся с ним на всю зиму. Но зачем? Ломать голову над этим мне в этот раз было неинтересно. Нужно торопиться домой.

Я дальше пошла по полю, сейчас по нему идти легко, не то что летом. Сейчас нет ни высокой травы, ни туч из насекомых.

Впереди из-за крон яблонь из старого сада поднимался дым. Бабушка уже затопила печь. Рановато. А хотя всё в порядке. Сегодня же пятница. Она торопится на встречу с усатым дедом и его «Полем чудес».

Я хмыкаю в ворот куртки и только сейчас замечаю своё одиночество. Надеясь на её скорое возвращение, я ускоряю шаг и вхожу в дом, как раз когда начинает играть заставка телевизионной игры.

— Ну, охотница, и где же дичь? Я уж печку растопила. Думала на ужин кабана запечь, — посмеивается бабушка, оборачиваясь на стуле перед телевизором. Я пытаюсь быстро придумать отговорку поостроумнее, но отказываюсь, когда из телевизора доносится: «Здравствуйте, дамы и господа! Сегодня пятница!»

Сажусь прямо на кухне и бросаю взгляд на печь. Дрова громко потрескивают в тихом гуле пламени. В воздухе чувствуется лёгкий дымок. Я ставлю чайник и, пока вода греется, приношу толстую тетрадь и ручку.

— Вернулась-таки! — фыркаю я, глядя, как Она ставит табуретку рядом с моей.

— Не могу же я оставить тебя наедине с рукописью, — говорит она, сохраняя серьёзное выражение лица.

— Если вот это рукопись, — я пренебрежительно морщусь, глядя на обычную тетрадь из обычного книжного магазина, — то я балерина!

— Оставь свои мечты о балете. — Она смеётся. — В тебе уже перебор как веса, так и роста. Да и старовата ты.

Вот что умеет эта ведьма, так это вызвать эмоции. Хе-хе… Да. Тогда я была нечто средним между бочкой с динамитом и голодной акулой.

— Во мне всего-то шестьдесят кило и сто восемьдесят сантиметров. Ну и почти восемнадцать лет. В общем, детство заканчивается, а маразм ещё далеко.

— Ты так думаешь? — ехидно спрашивает она. — Забыла, что сказала подружка?

— Про то, что все писатели рано или поздно сходят с ума? — Я пожимаю плечами, хотя где-то на грани сознания мне тревожно от этой мысли. Да ещё подружка всегда оказывается права. Чёрт. — И фиг с ним. Если сходить с ума, то в приятной компании.

Она хохочет в голос и, нежно погладив меня по щеке, кивает на рукопись.

Я послушно усаживаюсь рядом и открываю тетрадь. Мгновение перечитываю пару последних предложений и, схватив ручку, продолжаю писать.

В это же мгновение я словно перестаю существовать в этом мире. Вся моя сущность там. Бесплотным духом обитает за спиной главного героя, в его разуме, и краем глаза заглядывает в будущее.

Я лишь чувствую умиротворяющее тепло её руки и мягкие прикосновения по голове. Но как на кухню заходит бабушка и делает себе кофе, я не замечаю. К счастью, она не обращает на меня внимания. Жуткое раздражение накатывает на меня ушатом ледяной воды, но действует словно кипяток, когда меня вырывают из выдуманной мной реальности.

Муза чувствует это задолго, словно кошка землетрясение, и успокаивает меня тихим шёпотом, заглушая посторонние звуки.

Сейчас, на кухне, лишь биомасса, чиркающая синей пастой по листам разлинованной бумаги.