Сынмин, если честно, уже ни в чем не уверен. У него перед глазами пелена слез, в голове туман, в душе бардак. В его жизни творится какой-то пиздец, из-за которого, на самом деле, нет смысла убиваться, потому что проблемы в целом вполне себе решаемы, но с каждым днем сходить в окошко хочется все сильнее. Сынмин не знает, как с этим всем справляться, потому что с каждым днем он проваливается куда-то глубже и глубже, в такие пучины своих собственных кошмаров, выход из которых вряд ли можно найти.
Ему бы зарыться в учебу и работу, погрузиться с головой во что-то, что перекроет ему кислород. Для того, чтобы хотя бы существовать. Не то чтобы он сейчас не существует, но, кажется, утони он в чем-то, будет полегче. Только Сынмин привык себя жалеть. Плакать вечерами, давиться слезами, вытирать влажные щеки о подушку, ловить презрительные взгляды, терпеть игнорирование. Привык хотеть умереть.
Он где-то читал, что люди, которые говорят о смерти, на самом деле хотят не умереть, а изменить свою жизнь. Сынмин, если честно, не знает. Он бы изменил многое, но умереть кажется куда проще.
Сынмин глушит истерику в тик токе, случайно выливает эмоции на новую знакомую, с тоской смотря на диалог с очень важным человеком. Он обещал, сам себе обещал понимать и не надоедать. «Мир не крутится вокруг меня», — с тоской повторяет себе Сынмин и плачет от жалости к себе. Он никого ни в чем не винит, нет, ни в коем случае. Только себя. В своей привязанности и зависимости от людей.
К зависимости от людей, кстати, постепенно добавляется новая. От сигарет. Сынмин курит редко и подальше от всевозможных мест, где его могут заметить знакомые, но от никотина и правда становится легче. Сынмин знает, что это самообман, знает, что загоняет себя еще глубже, но предпочитает об этом не думать. Совсем.
У Сынмина нет друзей. Вернее, они, вроде бы, есть, но где-то очень далеко. Не рядом. Не в городе. Он один пытается бороться сам с собой, и это, если честно, с каждым днем кажется все ужаснее. Сынмин каждый раз, знакомясь с новыми людьми, думает: «Вот оно! Вот! Мы и правда подружимся!», а потом сталкивается с безразличием, игнорированием, болью. Он истерически смеется, зажимая рот руками, и мечтает о том, чтобы это все закончилось.
У Сынмина, вообще-то, скоро важные контрольные, от которых зависят его оценки за сессию. Но Сынмину настолько плевать, что после работы он заваливается спать, а потом корит себя за это, потому что мог бы общаться это время. У Сынмина, на самом деле, много поводов корить себя за что-то. Ненавидеть — еще больше.
Ему много раз говорили быть проще, не принимать близко к сердцу, жить моментом, оставлять прошлое в прошлом и идти вперед с улыбкой. Сынмин не понимает, о какой улыбке может идти речь, если почти каждый вечер он прячется от соседей под одеялом, обнимает плюшевого щенка и тихо плачет. Сынмин устал чувствовать, ему хочется перестать, хочется стать холодным, отстраненным, отчужденным, чтобы его вообще никогда не трогали. Но Сынмин не может. Сынмин бежит помогать при первом же зове, бежит успокаивать и поддерживать, когда сам распадается на маленькие кусочки. Сынмин никак не может найти свою гордость, которую, видимо, втоптали куда-то в грязь.
Сынмину бы побыть эгоистом. Послать бы хотя б раз всех нахуй, взять наушники, хлопнуть дверью, удалить все соцсети и уйти куда-нибудь к чертовой матери. Сынмин ненавидит одиночество и ждет, когда же оно его доломает, потому что в последнее время становится все невыносимее.
Сынмин правда не понимает, почему еще не сорвался и не пустился во все тяжкие. Почему не сменил имидж, почему не начал ходить по клубам и тратить деньги на алкоголь, почему он все еще пытается за что-то хвататься, пытается делать вид, что ему не больно. Сынмину бы стать бесчувственной тварью, ничего бы не чувствовать, смотреть бы на всех, как на второсортное дерьмо и хрипло смеяться над чужой добродушностью. Пока что смеются только над ним.
Сынмин не верит в хорошие концы, хотя любит их всей душой в фильмах и книгах. Даже когда сам он пишет, он старается свести все к счастью, и это похоже на издевательство. Потому что если он тоже персонаж какого-то произведения (ну или игры), то хочется надавать по шапке автору (или разработчику) и попросить уже его прикончить. Столько возможностей было упущено, это непростительно.
Сынмин проклинает все на свете, сидя в душе общаги и рыдая в голос. Ему слишком плохо, слишком больно, чтобы обращать на что-то внимание. Дважды к нему приходили, просили заткнуться и не мешать спать, но истерика успокаиваться никак не хотела, заявляя все права на его нервную систему. Ему бы к психологу, да зарплаты еле хватает на жизнь.
— Что происхо-… О господи, — Сынмин не понимает, кто перед ним, не понимает, почему неизвестный обнимает его, почему гладит по волосам. — Ну все-все, тише, маленький, успокойся. Что же тебя так ломает…
Сынмин плачет громче, упираясь лбом в чужое плечо, и содрогается в истерике, хватаясь за чью-то одежду. От незнакомца приятно пахнет, это чувствуется даже через заложенный нос, но у Сынмина нет сил об этом думать: он постепенно отключается, мелко дрожа от нежелающей его отпускать истерики.
Сынмин просыпается только утром в незнакомой комнате. На часах десять ноль ноль, суббота, на пары и работу идти не надо. В голове проскальзывает мысль устроиться куда-то на выходные, чтобы добить себя окончательно, но Сынмин на секунду прикрывает глаза. Он свалится, если не будет отдыхать.
— Ты как?
Сынмин дергается и открывает глаза, чуть поднимая голову. Перед ним, судя по всему, стоит хозяин комнаты, и Сынмину становится невероятно стыдно за свое поведение.
— Я… Прости, я сейчас уйду к себе…
— Не нужно, — парень мягко улыбается, садясь на кровать. От него пахнет теплом и странным спокойствием, которого Сынмин от других людей никогда не ощущал. — Тебе было не очень хорошо вчера, ты вырубился буквально у меня на руках. У тебя что-то случилось?
— Я просто устал, — тихо шепчет Сынмин, опуская голову. Если он скажет чуть громче, то в его голосе будет слышна дрожь, а выглядеть еще слабее, чем есть на самом деле, уже не хочется.
— Могу я тебя обнять?
Вопрос звучит слишком нежно и понимающе — Сынмин неверяще поднимает глаза, пытаясь понять, снова ли над ним шутят. Однако парень выглядит спокойным и доброжелательным, поэтому Сынмин лишь слабо кивает, почти сразу попадая в теплые объятия.
— Меня зовут Хенджин, — тихо шепчут ему на ухо. — Я постараюсь помочь тебе. Если ты позволишь.
Сынмин прикрывает глаза, чувствуя текущие по щекам слезы, и жмется ближе, впервые ощущая пробирающееся в душу успокоение. Может быть, и правда что-то изменится…