1943, США, Бруклин, Нью-Йорк
Антонио Фернандес Карьедо вздохнул в третий раз, упераясь локтями к стойке бара, где несколько посетителей допивали последние напитки этой ночи. Он уставился на стол в темном углу, за которым в данный момент никто не сидел, а всего лишь стояла маленькая свеча на его центре и слабо освещала пространство.
Меланхоличная джазовая мелодия погружала испанца еще больше в воспоминания об этом столе и о человеке, с которым он именно там познакомился:
Прошло шесть месяцев, полгода, с тех пор, как он устроился на работу в этом захудалом баре, после своего переезда из Испании в эту "страну возможностей, равенства и свободы". О да, еще бы... Если бы он знал, что для иммигранта, еле говорившего по-английски, это было вовсе не так, ему бы никогда не пришло в голову покинуть свою родину. Но слишком поздно, теперь он уже находился здесь, работая официантом и обслуживая подозрительных людей. Его босс, хозяин бара, предупредил его не разговаривать с ними больше чем необходимо и тем более, не смотреть им в глаза. Но он не послушался.
И уставился на эти глаза шоколадного цвета, спрятанные под тенью широкополой шляпы, из-под которой торчала странная завитушка темно-коричневых волос мужчины в сделанном на заказ костюме с красной гвоздикой на отвороте пиджака и хмурым выражением лица.
— Come questo accade? Vuoi tagliare la lingua? (А с этим что случилось? Он что, язык проглотил?) — спросил тот раздраженным тоном, рассмешив своих сопровождающих.
Антонио не понимал итальянский, поэтому просто промолчал, но продолжал глядеть на другого, упорно отвечавшего на его взгляд, пока кто-то не начал заказывать напитки. Это был самый первый из многих взглядов, которые он еще бросит на него.
Дни проходили и все время появлялся один и тот же парень в сопровождении других мужчин в баре, сидел за тем же столом и заказывал бокал красного вина. А Антонио всегда его обслуживал с улыбкой, которая, казалось, мешала итальянцу. Они никогда не разговаривали... а только смотрели один на другого, всего лишь пару секунд, но испанцу они казались долгими часами. Его шеф начинал это замечать и замечал еще и энтузиазм, с каким Антонио чуть ли не бежал каждую ночь к столу, чтобы обслужить этого молодого человека.
— Они из мафии! — воскликнул его шеф однажды утром после закрытия бара. — Той самой из Сицилии, этот тип — Ловино Варгас, новый дон "семьи", и я тебе рекомендую отстать от него с твоими дурными улыбочками, если не хочешь, чтобы он наполнил тебе тело свинцом, — сердито предупредил он.
— Из мафии? Правда? Но он выглядит таким... не знаю... невинным... — переспросил Антонио на плохом английском.
— Ну тогда подожди, пока ты увидишь, как он "справляется" с другими "семьями", — крикнул на него шеф. Испанец задумался. Такой парень как тот ну просто не мог принадлежать к такому грязному делу как мафия... хотя что-то хорошее все-таки вышло из этого разговора: теперь он хоть знал имя этого опасного на вид брюнета.
Итак, несмотря на все предупреждения и нагоняи, эта рутина не прекращалась, не останавливалась игра взглядов, так как и не исчезали улыбки Антонио, который со временем сообразил, что это все нечто большее чем невинный флирт с опасным капо мафии... оно превращалось во что-то гораздо более рискованное... в любовь. Но последнее он мог подтвердить лишь одной конкретной ночью:
Антонио мыл столы перед закрытием бара, а Ловино сидел один за своим привычным столом и допивал свое вино, оглядываясь краем глаза и удостоверяясь, что кроме них никого в помещении не было. Хотя он прекрасно знал, что хозяин его все равно не выгонит, даже во время закрытия. Пока он это делал, его взгляд неизбежно столкнулся со взглядом испанца, который в ответ улыбнулся как любовник из какого-то кино. Ловино нахмурился, сделал длинный и последний глоток из своего бокала, надел шляпу и встал, не сводя глаз с Антонио. С помощью указательного пальца, он дал понять, чтобы тот пошел за ним. Так что не сильно сопротивляясь, но немного нервничая, Антонио послушался.
Оба направились к запасному выходу запущенного бара и вышли на улицу, оказавшись в пустом, темном переулке. Антонио следовал в несколько шагах за Ловино, который вытащил руки из карманов брюк, засунул их во внутренний карман пиджака и внезапно остановился, дожидаясь испанца. Он схватил того за рубашку, потянул к себе, и прежде чем Антонио мог как-нибудь отреагировать, он вдруг ощутил под подбородком холодный металл револьвера.
— Che cosa mi ha fatto sistemare? Perché mi guardi sempre? (Что ты ко мне пристал? Почему ты без конца на меня смотришь?) — спросил Ловино на своем родном языке, давя пистолетом на кожу Антонио, который едва не закричал, увидев себя под угрозой настоящего дона мафии.
— Не понимаю, — ответил испанец, на что Ловино еще сильнее сморщил лоб. У Антонио возникли легкие сомнения. Почему Ловино не говорил с ним по-английски? Он же сам слышал несколько раз, как тот по нему разговаривал, но когда он обращался к нему, тогда только по-итальянски.
— Non mi piace il tuo aspetto (Мне не нравятся твои взгляды), — прошипел мафиози, немного раздражая Антонио, которого пугало оружие... но он все-таки заметил, что Ловино не держал палец на спусковом крючке.
Необычно для человека, который постоянно был начеку, необычно не держать палец крепко на спусковом крючке, быть готовым убить в любой момент... а может он этого намерения вообще и не имел.
Так что, чувствуя припадок безумия, Антонио пошел на риск, даже зная, что его жизнь в опасности, что ему за его глупость буквально могли снести голову.
Осторожно он обхватил руку Ловино, который до сих пор смотрел своими глазами шоколадного цвета в его зеленые... и медленно убрал ее со своего подбородка, мысленно удивляясь, почему итальянец никак не сопротивлялся и не выстрелил в него. Все еще держа Ловино за руку, он приблизился к нему, как всегда не отрывая от него глаз... отдаваясь сильному инстинкту, возникшему некоторое время спустя, с тех пор, как их взгляды в первый раз встретились. И поцеловал его! Он посмел поцеловать Ловино в губы! Но этим дело не закончилось; ведь его поцелуй был отвечен тем самым ртом, который говорил с ним только по-итальянски.
И вот так началось их странное совместное приключение: они дальше встречались в баре, делая вид, что между ними ничего не происходило, кроме нескольких кокетливых взглядов со стороны Антонио и холодных от Ловино. А когда заканчивался рабочий день, они наконец могли выпустить все подавленные желания, которые так долго терпели, в этом пустом переулке. Их поцелуи превращались в дикие, страстные битвы, в которых они насмехались над мужчинами в черных костюмах, ожидавших своего босса и думавшев что тот занимался бизнесом. А шеф Антонио молился за него, предполагая, что итальянец ему постоянно угрожал.
В такие моменты Антонио благословил эти ужасные переулки самого опасного района всего Бруклина, потому что никто не смел в них заходить, позволяя им делать все, что хотели, даже если это были всего лишь отчаянные поцелуи в полном молчании. В тишине, которую прерывали только несколько вздохов и тяжелое дыхание.
Но наступило время, когда беглые взгляды в баре и секретные поцелуи в переулках им уже не хватали, их не удовлетворяли. И вот их встречи стали все страстнее и все опаснее, но для Антонио это было как наслаждение из самого рая... несмотря на то, что он на самом деле шел по краю ада.
Он обожал притворяться одним из его подчиненных, когда они просили маленькую комнатку в отеле, чувствуя трепет при мысли, что их могли обнаружить в любой момент. Любил чрезвычайно серьезное лицо Ловино, перед входом в номер... любил как они бросались друг на друга, чтобы сорвать с себя и чуть не порвать одежду. Антонио был очарован раздеванием Ловино, это было для него, словно снимать с итальянца костюм мафиози и оставить лишь молодого парня, который хотел быть любимым.
Ему нравились тихие стоны, которые партнер пытался подавить, и страстные крики, пробивавшиеся за ними. Также нравились итальянские слова, которые не понимал, и испанские слова, которые он сам шептал ему на ухо. Он влюбился во взъерошенные волосы и покрасневшее лицо дона, любил следы поцелуев на его ключице и груди, и еще те моменты, когда они после секса просто лежали в кровати и смотрели один на другого, испанец в восторге, а итальянец как будто хотел изучить его.
У испанца появилась странная привычка гладить Ловино по спине, пока тот спал, проводя указательным пальцем по его позвоночнику до самого конца и оставляя там руку. При этом думая, как романтично же было, что они не понимали друг друга словами, но зато телами, которые видимо всегда были синхронизированы... но иногда у Антонио возникало подозрение, что Ловино его на самом деле все-таки понимал:
Они снова находились на той кровати со старыми, скрипящими пружинами. Антонио, лежавший на Ловино, проводил губы от его груди к горлу, пока не достиг его уха, в котором он оставил поцелуй и тихое "te quiero" (Я тебя люблю) на родном языке, словно секретный код, понятный только ему. Но как только он произнес эти слова, Ловино оттолкнул его от себя. Больше чем это, Антонио удивил страх в глазах итальянца... казалось, что тот боялся даже представлять себе, что его мог кто-нибудь любить. Однако Антонио взял его за руки, чтобы снова приблизиться и поцеловать его в губы... боятся было нечего.
И еще раз они оказались голыми в этой кровати, глядя друг на друга.
— E 'pericoloso stare con me (Тебе опасно быть со мной), — сказал Ловино, чувствуя, как Антонио нежно отодвигал его челку, чтобы лучше видеть его глаза.
— No sé lo que me estás diciendo pero a juzgar por tu cara creo que me dices que me aleje de ti (Я не понимаю, что ты говоришь, но судя по твоему лицу, думаю, хочешь, чтобы я держался от тебя подальше), — ответил ему Антонио, на что итальянец слегка нахмурился... ах... было так несправедливо, что Ловино его мог понять, а он его нет. Несмотря на то, что итальянский и испанский были очень похожими языками, он никогда не имел понятия, что другой говорил.
— Bisogna essere consapevoli del fatto che tutto ciò che tutto è distrutto… (Ты должен знать, что я уничтожаю все, к чему прикасаюсь...), — продолжал Ловино, думая о своей должности как главный мафии, о своих вечно испачканных кровью руках, этих самых, которыми он имел наглость ласкать парня, который лежал рядом с ним, а теперь их взял и принял целовать.
— Me gustan tus manos (Мне нравятся твои руки), — произнес всего лишь Антонио, когда итальянец провел пальцами по его губам, и поцеловал их... он любил эти руки, он любил всего Ловино, также известного под именем Дон Романо.
И так продолжались дни похожие на сны, будто из любовного и детективного романа, и Антонио наполнялся этими снами, чтобы продолжать жить в этом хаотичном городе. Просыпаться каждый день и идти на работу в этом баре ему уже не казалось настолько плохо как раньше, ведь там он встречался с причиной своего счастья... но все приходит к концу... нам всем приходится когда-нибудь оставить сны позади и дойти до последней главы нашей любимой книги.
Той ночью Ловино, как всегда, появился в сопровождении его ребят. Они все были одеты в черное, даже и сам Ловино, который в этот раз вместо своей обычной гвоздики носил белую. Все с некоторым сочувствием смотрели на босса, стараясь, чтобы тот этого не сильно замечал. Итальянец выпивал один бокал вина за другим, иногда прикрывая лицо руками, иногда глубоко вдыхая, чтобы казаться сильным перед остальными, которые время от времени хлопали ему по спине. Он ни разу не смотрел на Антонио, от кого прятался в тени своей шляпы.
Хотя в эту ночь их встреча все равно состоялась... в том же отеле как всегда. Но в этот раз не было ни поцелуев, ни вспышек похоти, вместо этого Ловино лишь повалился на кровать и вдруг заплакал, горько заплакал. Его лицо заливалось слезами, пока он, рыдая, закрывал его руками, заглушая время от времени крик наполненный печалью.
— ¿Qué pasa? (Что с тобой?) — выяснял Антонио, подходя к безутешно плакавшему Ловино, который качал головой, будто пытаясь отрицать причину своего горя.
— Dime Lovino ¿Qué pasa? (Скажи мне, Ловино, что с тобой?), — повторил Антонио, приподнимая его лицо, чтобы посмотреть ему в глаза, узнать, что с ним. Его потрясло выражение мафиози.
— Mio fratello! Il mio Feliciano (Мой брат! Мой Феличиано), — начал итальянец срывавшимся голосом, цепляясь за одежду Антонио. — Perché è morto? Non era male come mi… peleba se stesso per il suo paese… (Почему он погиб? Он же не был плохим как я... а всего лишь воевал за родину). — Ловино закричал от боли, пока слезы текли по его подбородку, и зажмурил глаза, надеясь, что когда он их снова откроет, все окажется лишь страшным сном.
— Antonio Perché il mondo è così ingiusto? Perché ho dovuto lasciare il mio fratello nella guerra… ed io qui, lontano da lui per proteggere il mio presunto… Perché è morto?! (Антонио, ну почему мир такой несправедливый? Почему я должен был отпускать брата на воину?.. а я сам остался здесь, далеко от него, чтобы якобы защитить его от меня... Почему же он тогда умер?!), — орал он отчаянно, чувствуя что его тело вот-вот раздавится под тяжестью собственного горя.
Антонио ничего не понимал. Возможно, он имел представление, что происходило, но точно не знал... Впервые он стал ненавидеть эту привычку, не разговаривать вместе по-английски, ненавидеть чертовый барьер, которого навязывал им язык... несмотря на то, что Ловино так хорошо знал английский... ненавидел чувствовать себя таким далеким от него и его боли, даже крепко обнимая его, пока тот продолжал рыдать и во все горло кричать "Феличиано". Он в самом деле... терпеть не мог эту невидимую дистанцию.
В этот раз они остались одетыми, в объятиях друг друга, пока у итальянца высыхали слезы и чуть ли не оставили борозды на его коже. На следующее утро Ловино ушел... и больше не вернулся.
Не вернулся ни в бар, ни в переулок... и не только он, даже его подчиненные. От него каждый след простыл. Он ушел, и дистанция между ними еще больше увеличилась, особенно если подумать, что они расстались даже не из-за проблем связанных с мафией, или из-за того, что их жизнь находилась в опасности... а всего лишь из-за каприза судьбы, которая у Ловино отняла дорогого человека. Может, итальянец боялся потерять еще и его.
Вытирая влажной тряпкой стойку бара, Антонио вздохнул еще раз и посмотрел на стол, которого раньше так часто обслуживал... вновь ощущая ту дистанцию, такую подчеркнутую как никогда.