Вторая Мировая война.
Феличиано Варгас.
Людвиг Байлшмидь.
Голубое небо Италии.
Боевые самолеты.
Будто на пикнике, брюнет с глазами миндального цвета лежал на земле и смотрел на это же самое прекрасное, синее небо. Легкий ветер дул ему по волосам и также трепал эту упрямо торчавшую завитушку. Ах... царил такой покой в его красивой Италии, в ее полях, под ее голубым небом... все было бы просто идеально, если не...
— Феличиано! Не покидай меня, Феличиано! — Если не были бы крики Людвига, давившего на пулевое ранение на его животе, из которого беспрерывно вытекала кровь.
А Феличиано всего лишь спокойно улыбался, ощущая вес любимого Людвига на ране... он так хотел посмотреть ему в глаза, но не был уверен, сможет ли он отличить их от такого же синего неба, поэтому дальше глядел вверх, все еще с улыбкой.
— Феличиано, пожалуйста, — умолял Людвиг, чей низкий голос вдруг сорвался, будто его горло состояло из самого хрупкого стекла. —Феличиано... прошу тебя... не поступай так со мной. — Его слезы смешивались с алой кровью.
Но итальянец был до сих пор погружен в приятный ветер, который принес с собой аромат цветов с ближайшего поля, совершенно не обращая внимания на запах пороха... как же он любил эти солнечные, спокойные дни рядом с любимым.
Как мог, он положил свою руку на руку немца. Тот с огромным страхом посмотрел на него, как только почувствовал, какой холодной была его кожа, а Феличиано в это время расширил улыбку, когда ощутил его тепло, напоминавшее ему, как они впервые держались за руки.
— Капитан, пошли в поля! Я вам покажу самый лучший вид всей Италии! — предложил он присланному из Германии, суровому Капитану Людвигу, который ни с кем не разговаривал, а когда говорил, тогда так, что его голос раздавался по всему пространству. Этим он пугал всех солдатов, кроме Феличиано.
— Сейчас не могу, солдат, у меня дела, — пытался отговориться капитан, который чувствовал себя слегка неловко от того, как неформально обращался к нему этот итальянский солдат, так улыбаясь, словно не было никакой войны.
— Ерунда, пошли. — И в именно этот момент их руки впервые соприкоснулись, а пальцы сами по себе схватились, будто узнали и нашли друг друга...
Теперь эти же руки снова пытались взяться, но не получалось. Пальцы умиравшего Феличиано старались найти отчаявшиеся и испачканные Людвига, но тот не был в состоянии их признать. Нет... эта ледяная рука не могла принадлежать его Феличиано.
— Людвиг, — выдал итальянец едва слышимым голосом, так не похожим на его постоянный смех. — Людвиг... хватит. — Он прекрасно знал, какими усилиями немец старался держать кровь внутри него.
— Не говори такое, Феличиано! Не говори такие глупости! — кричал тот, качая головой и растрепывая свои аккуратно расчесанные светлые волосы, сейчас падавшие на его вспотевший и грязный лоб.
— Ах... прости, капитан, я маленький дурак... всегда говорю глупости, — извинился Феличиано и с трудностью засмеялся, вспоминая, сколько раз его за это ругали. Особенно, когда он произнес самую большую глупость из всех.
— Я люблю тебя, — сказал он не стесняясь, глядя прямо в глаза капитану Людвигу, который подавился собственной слюной, услышав эти слова не только от другого мужчины, но еще и от итальянского солдата.
— Что? — переспросил он, надеясь что ослышался.
— Я люблю тебя, — повторил итальянец с той же серьезностью, с тем же проницательным взглядом своих карих глаз. Лицо немца приняло цвет вишни. Он двигал ртом, пытаясь что-нибудь сказать, пока ему наконец удалось.
— Не говори глупости, — ответил он и прикрыл половину лица, смущенно отводя взгляд.
— Любовь — глупость? — спросил Феличиано с любопытством и приблизился к нему. Людвиг попятился назад, очарованный глазами другого, которые смогли обезоружить его без всяких усилий.
— Нет, но твои слова, да, — ответил ему Людвиг откашлявшись.
— Я всегда был дураком, капитан... все время говорю глупости... но я все-таки люблю тебя, — сказал тот, будто в качестве контраргумента, снова победив немца взглядом.
— Знаешь?.. Людвиг, — произнес Феличиано, облизывая губы в надежде, их немного увлажнить, потому что было ужасно сухо во рту. Как будто вместо поля он находился в пустыне.
Людвиг его слушал, но не смотрел на него, а на рану, на кровь, протекавшею сквозь пальцы, на лужу, росшую под телом Феличиано, который, несмотря на все, улыбался.
— Мы так долго не целовались... не было времени. — Тот глубоко вздохнул, пытаясь держать в себе воздух, который покидал его через эту рану вместе с его жизнью. — Всегда кто-то наблюдал... или надо было выходить на миссию... Давай поцелуемся прямо сейчас, а?.. Никто не смотрит, — попросил он, как будто это был обычный разговор между возлюбленными.
Людвиг наконец посмел посмотреть на бледное лицо Феличиано и кивнул, приближаясь к его рту и целуя его дрожащими губами. Этот поцелуй был горьким, соленым... со вкусом боли. Итальянец едва сумел на него отреагировать... совсем не так как был их самый первый поцелуй.
Рождество. Боевые действия приостановлены, а немецкие и итальянские солдаты сидели за импровизированным рождественским ужином. Одни напивались вином, другие пивом, а некоторые всего лишь наедались.
— Капитан, вы очень пьяный, — сказал Феличиано, держа в руке бутылку красного вина.
— Неправда, алкоголь на меня не действует, — возразил Людвиг с редкой улыбкой на лице, которую он только показывал, когда ему не надо было беспокоиться о погибших во взводе или вражеских атаках.
— Серьезно? — переспросил Феличиано, сидевший рядом, и осторожно к нему приблизился, чтобы тот не заметил. Ему удалось. Блондин с голубыми глазами смотрел на своих солдат и других итальянцев, праздновавших в далеке, у костра и импровизированной рождественской елки, пока они оба сидели в тени упавшего ствола и наслаждались вечером.
— Серьезно, — ответил он, на что Феличиано, не теряя времени, взял его за лицо, повернул к себе и поцеловал в губы.
Он взял в плен эти губы, язык, попробовал все на вкус. Немец сначала был потрясен, но потом ответил ему страстным и долгим, восторженным поцелуем, поцелуем, которого он, казалось, уже много времени ждал... пока они не прервали его.
— Пиво, — констатировал Феличиано, облизывая губы.
— Люд... жаль, что мы не можем сделать здесь что-нибудь еще... но у меня даже нет сил раздеться, — признался итальянец, слушая рыдание Людвига, который никак понятия не имел, как остановить кровотечение.
— Да как ты сейчас можешь только думать об этом? — спросил тот с укоризной в голосе. Ну как же он мог думать о таких вещах, когда умирал прямо у него на глазах?!
— Было бы весело, правда?.. сделать это прямо здесь... под открытым небом... весело... — повторил Феличиано, на секунду закрывая глаза и открывая их, снова направив взгляд на синее небо, возможно будучем единственным свидетелем моментов их любви, которых было слишком мало. Ведь война не давала им много времени любить друг друга...
Поэтому он сосредоточился на руках Людвига, все еще лежавших на нем, и пытался вспомнить первый раз, когда эти самые руки гладили все его тело.
Это произошло однажды в полночь, спрятавшись в одной из машин и прикрывая друг другу рот, чтобы не издавать звуки и не быть обнаруженными. Маленькое пространство, духота, блестящее от пота тело немца с взъерошенными волосами, а он под ним. Людвиг его трогал, где только мог, нападал на него и целовал его, пробовал его на вкус... а он обхватывал его ногами, целуя ту руку, которая закрывала ему рот, и ощущая его поцелуи на собственной ладони.
Ах... он был готов прямо там умереть от чистого счастья и любви... умереть и родится снова, чтобы продолжать любить.
Феличиано уже дышал еле-еле, а перед глазами образовался туман, не позволяя ему продолжать смотреть на небо, увидеть человека, которого так сильно любил, который захвачивал его дыхание и дарил ему чувство, что жизнь была счастьем... счастьем, которым он решил пожертвовать ради него.
— Люд... ложись рядом со мной, — попросил он немца, выдававшего звуки отчаяния, смотря на кровь, которую не мог больше остановить.
— Нет! Я тебя спасу, я тебя отсюда вытащу! Ты вернешься домой, к дедушке, к брату!
— Люд... ложись рядом со мной, — повторил Феличиано.
— Нет! — отказался Людвиг, плача еще сильнее.
— Люд... пожалуйста... — умолял Феличиано, на что Людвиг с долгим, жалобным стоном наконец опустил окровавленные руки с раны и лег рядом с умиравшим...
— Люд, я ни о чем не жалею, даже сейчас, — протянул Феличиано, не отрывая затуманенный взгляд от пушистых облаков... да, было именно так, он знал, что находился на грани смерти.
Они были отделены от группы и после того, как потеряли остальных из виду, нервно и напряженно пытались найти дорогу обратно в лагерь.
Людвиг шел впереди, впервые позволяя Феличиано прикрывать свою спину. Он доверял ему, знал, что несмотря на его безрассудный и беззаботный характер, тот знал, что делать в таких весьма рискованноых ситуациях как этих.
Феличиано услышал какой-то звук из ближайших кустов и навострил уши, также как Людвиг, который поднял оружие и положил палец на спусковой крючок, готовясь выстрелить. Вдруг итальянец узрел отражение прицела ружья, направленного на них обоих, и, не думая дважды, прыгнул между пулей и Людвигом... будто рефлекс: рефлекс спасти любимого человека ценой собственной жизни.
Людвиг услышал выстрел и в ответ открыл огонь, попадая в стрелка, но тому все равно удалось сбежать. Преследовать его было бесполезно.
— Все в порядке, Феличиано? Еще чуть-чуть бы и все... — спросил он, но едва закончив фразу, увидел парня на коленях, державшего рукой за живот, из которого капала красная жидкость.
— Прости, капитан... — еле выдал тот и с тупой улыбкой свалился прямо на глазах у изумленного Людвига, который бросился ему на помощь.
— Ну не надо так, Людвиг, — просил Феличиано. Голос его становился все слабее, пока не превратился почти в еле слышимый шепот.
Людвиг не отвечал, а просто лежал рядом с ним, желая вытерпеть боль, агонию, вызванную той невыносимой пустотой, которая безжалостно поглощала его сердце, и той жалкой сценой, которая уничтожала его без пощады, разрывая его душу.
— Людвиг, мы всегда будем вместе, — сказал ему Феличиано, словно патетический диалог из дешевого любовного романа.
— Молчи, Феличиано, не смей мне так врать, — крикнул на него Людвиг, все еще испачканный в слезах и крови.
— Я не вру... мы будем вместе... — повторил итальянец с улыбкой и наконец закрыл глаза от усталости...
— Может быть... в другой жизни, в которой мы возродимся котами... — И улыбнулся в последний раз, прежде чем покинуть эту.