Марвин не помнил, было ли в его жизни более суетливое Рождество. А ведь оно ещё даже не наступило! Но работы уже было столько, что даже на законных выходных не оставалось времени на то, чтобы просто присесть, вздохнуть и ещё раз прокрутить в голове список оставшихся дел.

До Рождества оставалось три недели. Конечно, это время всегда было нервным. Сначала — в детстве — эта суета приятная, именно она даёт предвкушение праздника. Вы с мамой ходите по магазинам, выбираете подарки всем друзьям и знакомым, и ты подсчитываешь сэкономленные деньги, чтобы купить что-то для родителей, и, желательно, ещё и упаковать всё в красивую бумагу. Потом, в школе и колледже, всё было уже не так радужно — декабрь стал месяцем экзаменов, и бессонные ночи за книгами никак не способствовали рождественско-новогоднему настроению. Как и бесконечные декабрьские переработки после окончания учёбы — несходящиеся цифры в годовом отчёте и разъедающий глаза свет монитора, который вычищает все мысли из мозга, так что ты еле вспоминаешь позвонить и поздравить маму в сочельник. Но как только лейтенант Ассестент пришёл работать в «Чёрное крыло», его жизнь перевернулась с ног на голову даже в этом маленьком аспекте. Предрождественская суета теперь не имела совершенно никакого отношения к самому Рождеству.

После всех событий, свидетелем и участником которых стал Марвин, «Чёрное крыло» находилось в плачевном состоянии. Большая часть главной базы лежала в руинах, Хьюго и вовсе пропал на несколько месяцев, потом появившись на другом конце Америки. Он выглядел странно, ещё более странно себя вёл, и Марвин тогда испугался сильнее, чем когда его шеф, отношения с которым никогда, за всё время их общения, не были ему полностью понятны, просто исчез в день Инцидента, как они его потом назвали. Но пугающий огонь в глазах супервайзера Фридкина вскоре погас, взгляд вновь стал нормальным, немного растерянным, пусть иногда и вызывающим колкий холодок, как если бы за этими тёмными точками зрачков скрывалось что-то большее, чем до путешествия Хьюго в то место, о котором он совершенно ничего не помнил.

Но были во всём этом и плюсы. Например, все раны Фридкина чудесным образом затянулись, даже не оставив шрамов. А ещё, когда Хьюго только встретил отряд агентов «Крыла» (конечно же, с Ассестентом во главе — и даже не потому, что больше отправить было попросту некого), он кричал о том, что всё понял. Что именно он понял, Фридкин объяснить не мог, а потом и вовсе отрицал, что мог такое сказать, но всё же кое-что действительно стало для него ясно как день — то, что Марвина отпустить от себя он точно не может (и даже не потому, что он был единственным агентом, которому можно было хоть что-то доверить). И он почти-почти не удивился, когда Ассестент с его выводами согласился.

Поэтому и когда его в очередное рабочее воскресенье схватили за лацканы пиджака и с поцелуем затащили в собственный кабинет, лицо у него было тоже почти не удивлённое. Почти.

Марвин отпустил своего шефа и щёлкнул замком на двери. Да, у него была целая куча дел в этот предрождественский месяц. И по-нормальному отметить вторую неделю Адвента — тоже входило в этот бесконечный список. Ассестент прекрасно знал, что у Хьюго забот сейчас ничуть не меньше, но на часах было уже восемь вечера, и ещё немного — воскресенье просто закончилось бы.

Всё было приготовлено наспех: ещё к прошлой неделе купленный на распродаже венок со свечами, растворимый кофе — их главный друг в последние сумасшедшие дни, рискующие затянуться на месяцы, пачка солёных крекеров, очень удачно обнаруженная в тумбочке. Кабинет был погружён в полную темноту. Освещал его лишь крохотный огонёк толстой парафиновой свечи, точно так же наспех впервые зажжённой ровно неделю назад.

Фридкин бросил быстрый взгляд на стол с венком, нахмурил на секунду брови, а потом опять притянул Марвина обратно, целуя его тонкие обветренные губы. В крепких руках Хьюго, аккуратно обхвативших его лицо, очень хотелось расслабиться, закрыть глаза и никогда больше ни о чём не думать. Но Ассестент нашёл в себе силы упереться ладонью в чужую грудь, мягко отстраняя Фридкина.

— Весь день у вас не было ни минуты, чтобы зажечь эту злополнучную свечу, — почти прошептал он с улыбкой и добавил привычное: — сэр.

Они всё ещё обращались друг к другу формально. Особенно Ассестент, для которого это было так естественно и привычно, что менять что–то ему было как будто и вовсе не нужно. Конечно, там, вдалеке от «Чёрного крыла», когда они встречались в кафе, сидели у фонтана в одном из многочисленных парков, ночевали дома у кого-то из них — тогда, конечно, все звания и должности испарялись, и они были просто двумя самыми обычными людьми, выбравшимися на свидание. Без мистики, тайн, пришельцев, без разговоров о работе. Но таких счастливых и свободных минут не выдавалось уже слишком давно, а здесь, в стенах «Крыла», даже в закрытом кабинете, он как будто просто не мог чувствовать себя кем-то иным, чем лейтенантом Майклом Карлосом Марвиным Ассестентом, одним из штата агентов, подчиняющихся супервайзеру Хьюго Фридкину.

А тот, в свою очередь, как будто и вовсе не придавал этому значения, обращаясь то по имени, то по званию — совершенно бессистемно, как если бы сам не понимал, кем ему приходит Марвин в этот конкретный момент.

— У меня и сейчас нет ни минуты, — немного обиженно пробубнел Фридкин, отпуская лицо Ассестента из ладоней. И продолжая стоять на месте, явно не стремясь как можно скорее со всем расправиться.

Марвину пришлось взять его за руку и подвести к столу. Зажигалка уже была извлечена из кармана, и теперь он немного нервно крутил её в пальцах, второй рукой всё ещё сжимая ладонь Хьюго. Колёсико на зажигалке было просто адски неудобным. Зачем вообще всё ещё существуют зажигалки с этими колёсиками, которые больно впиваются в пальцы, пока ты пытаешься высечь искру, как будто живёшь в Каменном веке? Щёлк. Ещё щёлк. Ладони Ассестента вспотели, устройство не поддавалось. Хьюго неловко сглотнул, наблюдая за нервными движениями.

— Давай помогу, — предложил он, но Марвин тут же завертел головой:

— Нет-нет, я сам.

Наконец зажигалка сдалась под напором упрямства, и появившийся огонёк почти обжёг большой палец. Марвин сжал руку Фридкина крепче — и поджёг фитиль второй свечи.

Пламя было слабым, оно еле теплилось над толстой свечой, но Марвин отчётливо почувствовал, как темнота стала менее вязкой, будто этот свет действительно смог рассеять её настолько, что это стало заметно глазу. Они уселись за их «праздничный» стол. Насыпали кофе в кружки. Залили кипятком.

Они сидели напротив, глядя то друг на друга, то на два танцующих огонька, и этого было достаточно. Если не для ощущения праздника, то хотя бы для того, чтобы почувствовать торжественную паузу в их бесконечном забеге.

Фридкин откусил кусок крекера.

— Ты не говорил, что для тебя это настолько важно.

— А? — встрепенулся Марвин, выныривая из своих мыслей. — А...

Он действительно не говорил. Не потому что это было какой-то тайной, нет — тайн друг от друга, как он надеялся, у них не было. Просто не пришлось к слову. Даже когда зажигали первую свечу — тогда всё проходило примерно так же, с той лишь разницей, что венок со свечами стоял на кухонном столе Фридкина, а назавтра им обоим нужно было рано идти на работу, с которой они, казалось, только что вернулись. Обстановка, не особо-то располагающая к долгим разговорам по душам.

— Ты так... нервничал? — предположил Хьюго неуверенно. Марвин кивнул, хоть и начал с отрицания:

— Не то чтобы прямо «нервничал», нет. Я просто... — он запнулся. — Воскресенье кончается, а если б мы не успели... Да и вообще...

— Вообще?

— Зажечь свечу особенно важно, если рядом кто-то, кто тебе дорог.

Голос Ассестента стал тихим, так что приходилось напрягать слух, чтобы его расслышать. Он тоже хрустнул крекером и сделал большой глоток кофе, собираясь с мыслями.

— Рождество — это время для семьи и родных, а мои все в Арканзасе, и вот только ты…

— Не знал, что ты католик, — рассейнно произнёс Фридкин, всё ещё обдумывающий первую часть фразы. — Я думал, это просто традиция или типа того.

— Я и не католик, — Марвин улыбнулся. — Моя мать католичка. И обе бабушки. Но этого достаточно, чтобы запомнить наизусть каждый чёртов Рождественский гимн в этой стране.

— Ого…

Марвин не понял, на что именно была эта реакция. Но зато понял, что главную часть Фридкин всё-таки не услышал.

— Я рад, что уже вторую свечу мы зажигаем вместе, — сказав это, он накрыл ладонь Хьюго своей — мягкой и тёплой благодаря горячей кружке с кофе.

Когда его взгляд встретился с глазами Фридкина, он сжал ладонь сильнее. По спине пробежали мурашки. Это был один из тех моментов, когда выражение этих глаз почти неуловимо менялось, и теперь, в свете свечей, с огненными бликами, пляшущими на светлой радужке, с жутковатой игрой теней на красивых чертах… Лицо Хьюго будто ему не принадлежало. Не чужое, но пугающее, как никогда, на каком-то первобытном уровне. На мгновение Ассестенту показалось, что зрачки человека напротив не просто отражают огненные блики, а сами растягиваются, дрожат, делятся внутри, растекаются, поглощая сначала радужку, а затем белок. Хьюго приоткрыл губы, он словно хотел что-то сказать, спросить, но Марвин вдруг понял, что ещё мгновение — и он не выдержит, просто вскочет и выбежит из кабинета, выломав запертую дверь. Он даже не чувствовал, что впивается ногтями Фридкину в ладонь. Тогда он вдруг подумал, что подавить это спонтанное чувство животного страха — перед неведомым, неизвестным, неизмеримо могущественным — можно лишь одним способом. Слиться с его источником воедино.

Ассестент подался вперёд, привставая со стула, чтобы не задеть горящих свечей, и притянул Хьюго к себе для поцелуя, накрывая его приоткрытые мягкие губы своими.

Он не собирался рассказывать Хьюго о том, что у каждой из свечей Адвента есть своё значение. Это было слишком сложно, да и не нужно, никто ведь из них на самом деле не встречал рождение Христа. Какая разница, в честь чего горит новый огонёк сегодня?

Но теперь, пробуя на вкус горячий язык Хьюго, Марвин вдруг подумал о том, что вторая свеча называлась Вифлеемской — в честь маленького городка, в котором по преданию родился Спаситель. На второе воскресенье декабря мама всегда рассказывала ему о всех тех огромных переменах, которые пришли в мир вместе с Христом — о том, как этот самый мир навечно изменился в тот самый момент, когда Младенец-Иисус открыл глаза. Всё — от нравственных законов до летоисчисления — обновилось, и течение мировой истории полностью изменило свой курс.

Только теперь от этих историй Марвину стало не по себе. Как будто в этот Рождественский Адвент они приближаются к рождению чего-то, после чего человечество вновь перестанет быть прежним.