холодный и красивый

Nothing breaks like a heart – Mark Ronson feat. Miley Cyrus

Возможно я всегда боялся именно этого. Моё умиротворение и малая степень интереса всегда играла мне на руку. Никаких привязанностей и неконтролируемых чувств – звучит прекрасно, не правда ли?

А потом что-то пошло под откос.

По сути вокруг не менялось ничего. Пусть Мондштадт и вольный город, но если родиться здесь или же просто прожить долгое время, то стабильность всё же ощущается. И это намного лучше никому не нужной суеты.

Моё «под откос» оказалось болтливым, не могу скрывать, интересным, и, как я понял позднее, не последним человек в столице. И, о, боги, как же меня раздражала его подача себя… если бы я слово «манерность» было человеком, то это был бы Кэйя Альбрих.

Так мне казалось сначала, с его визита поздней ночью.

Время после заката чудесно для небольших прогулок по городу. Дальше соваться уже не стоило – леса в этих краях густые, заблудиться в них легко даже днём. Темнота маскирует личность, прохлада даёт вздохнуть чуть свободнее, а тишина оставляет наедине со своими мыслями. Это ощущение странное, как будто зависаешь во времени и абсолютно пустом пространстве.

Нет, потом этот идеальный момент обязательно будет прерван хлопнувшими на втором этаже дома ставнями или открытой на пару секунд дверью таверны. Где-то впереди мяукнет кошка, а часы пробьют полночь или что-то такое. Кто-то будет говорить о городской романтике, а я поморщусь от того, что всë-таки ничто не идеально. Я всегда в такие моменты направляюсь к дому. Пытаться снова влиться в этот молчаливый поток времени и пространства нет никакого смысла.

Когда я увижу Кэйю Альбриха в своих дверях впервые, то буду злиться внутри, потому что он как будто бы олицетворение дисгармонии и отсутствия баланса. Слишком манерный, слишком фальшивый, слишком надоедливый, слишком интересный на фоне обезличенных силуэтов. И это бесит больше всего.

Во второй раз он придëт также поздно и будет сидеть у меня на столе, по-дестки болтая ногами, пока я ищу какой-то старый чертëж в ларе у стены. А ещë будет говорить, не замолкая. Рассказывать что-то про город, про то, как в «Доле ангелов» кто-то проиграл свою лавку со специями, про то, как он попросил барда научить его играть на лире и как из этого ничего не получилось.

На последней истории я засмеюсь, хотя смехом мою реакцию будет назвать сложно. Скорее нелепым смешком. А потом уйду вниз разбираться с задачкой, которую Кэйя мне любезно подкинул.

Он потом тоже спустится и рассмотрит каждую деталь мастерской, спросит откуда у инженера все эти картины, а я пожму плечами и отвечу, что все их написал я сам.

К моменту, когда я закончу, юноша будет спать на одном из стульев и чуть не упадëт с него, когда я легонько трону его за плечо.

В третий раз он попросит написать картину. Когда я спрошу, что он хотел бы там видеть, то Кэйя пожмëт плечами.

– Я не знаю, что-то красивое по-твоему.

И снова ушëл.

Я бы нарисовал его. Для меня он был красивым. Чертовски. Как и для многих, я уверен. Но вместо этого иду на Драконий хребет, куда я стал ходит всë чаще и чаще. Пейзаж скованного льдом леса завораживал, я как будто снова смотрю в синие глаза, глубокие как бездна. Как будто передаю свëрток с готовым заказом в ледяные руки.

Глупость какая.

Мы виделись всего трижды, но я чувствую какую-то детскую привязанность к нему, а грудь затапливает теплом. Теплом по отношению к холоду.

Возвращаюсь обратно совершенно замëрзший. А потом петляю по улицам в полумраке и называю одно и то же имя и все разводят в ответ руками.

К слову, Кейя появляется на пороге чуть раньше обычного. Я не успел выйти вечером. Открыл дверь, а он стоял на пороге и улыбался.

Картина, стоит заметить, Кэйе понравилась. Он рассматривал еë несколько минут, провëл пальцем по верхнему краю холста и вынес вердикт.

«Изумительно...»

Я улыбнусь легонько – видеть удовлетворение и восторг в чужих глазах невероятно приятно. А он, дурачок совсем, застынет на пару секунд как будто в непонимании, а потом оставит невесомый поцелуй на губах, тоже словно пропитанный морозом. Только почему этот мороз меня греет?

Теперь уже застыл я. Насколько это было неожиданно, настолько же захотелось позволить себе чуть больше. Ответить тем же? Или хотя бы стиснуть в объятиях.

Но холод же тоже способен обжечь, верно?

Поэтому я одëргиваю себя и выдаю: «рад, что смог угодить.» И боже, как же высокомерно это получилось. И как же в моей манере.

В следующий раз Кэйя придëт, когда будет идти дождь такой силы, что дом дальше, чем на пару метров не будет видно совсем ничего. От него будет пахнуть вином и дождëм. Он будет стоять, покачиваясь, но непонятно от чего: от вина или же от чего-то, что потрясло его до такой степени.

Я просижу с ним почти всю ночь, перебирая мягкие волосы, пропуская длинные пряди сквозь пальцы и удивляясь, до чего же они приятны. Я буду стискивать худощавые плечи и удивляться тому, насколько он холодный и красивый на вид. И внутри тоже красивый.

Я из сбивчивой речи выцепил множество смыслов, выцепил пару раз и своë имя. Но я понимаю, что он не пьян, нет. Его всë ещë что-то потрясло, а что именно он так и не смог сказать. Смог только за мои тëплые руки цепляться и лежать головой на коленях.

На утро мне придëтся уйти. Переложить его в нормальное положение, накрыть и уйти. Я не сдержусь и проведу кончиками пальцев по скуле, а потом чуть ли не бегом спущусь по лестнице и в последнюю секунду придержу входную дверь, чтобы она не хлопнула и не развеяла тягучую тишину.

Я вернусь ровно через три часа и кровать будет пуста, а на столе будет лежать записка, написанная «гуляющим», но от того не менее красивым почерком явно в спешке.

Я перечитаю еë несколько раз, а потом сложу аккуратно и положу во внутренний карман на груди. Кажется, эти сутки станут для меня самым прекрасным временем в жизни.

Которая закончится быстро и совершенно глупо. В метель на Драконьем хребте свернуть не в ту сторону легче лëгкого, а если не выйти до наступления темноты, то тропу найти уже вряд ли выйдет.

Стоя на коленях в полной темноте окруженный лишь скалами и снегом, не в силах больше идти я вспомню глаза, глубокие как бездна, мягкие волосы, приятный голос, и руки, холодные как этот снег, который я даже сейчас возненавидеть не могу.

***

Под снегом и ледяным ветром идти к восьми никуда не хочется. На пару по рисунку уж тем более. От чего-то зиму он терпеть не может. Время года красивое, поспорить сложно, но холодно до ужаса и накрывает странной депрессией. А ещë в университет вставать тяжело.

Но усталось проходит чертовски быстро. Альбедо как будто окатили ледяной водой. Человек, стоящий в кофейне с стаканчиком лавандового латте кажется смутно знакомым.

– У вас очень красивые глаза, – Альбедо говорит это совершенно необдуманно, – Я бы нарисовал вас...

– Так нарисуй, – наглая улыбка трогает бледные губы, – Кэйя Альбрих, очень приятно, – он протягивает руку в чëрной перчатке.

– Альбедо, просто Альбедо. Мы не виделись раньше?

И он вспоминает. Ощущение, что это всë был сон без конкретного начала и конца.

–Только если несколько жизней назад.