Когда открываю глаза, я не сразу понимаю, где нахожусь. От тошнотворного запаха запекшейся крови, стоящего в воздухе, горло стискивает спазм, меня тошнит, но в желудке пусто, поэтому остается только хватать беспомощно ртом кислород, ожидая, когда с глаз спадет белесая болезненная пелена. Я со стоном привстаю, отбрасываю с лица прилипшие волосы и растерянно оглядываюсь по сторонам. Вопреки распространенному мнению, не во всех темницах холодно и сыро: здесь царит ужасная всепоглощающая жара, создающая впечатление, что забросило нас как минимум в пустыню.
Во рту непривычная сухость, при попытке сглотнуть я чувствую, как по воспаленному горлу словно наждаком проводят. Ко всему прочему, перед глазами плывет, а затылок болит — бросили меня сюда наверняка очень грубо и неаккуратно, о чем свидетельствуют многочисленные ушибы и порезы. По руке идут пять длинных глубоких порезов — когтями Велиар хватанул во время последнего моего рывка, вспоминаю я, — и они странно саднят, будто руку облили какой-то кислотой. Осмотрев раны, я только надеюсь, что не отравлена, — это самое большее, на что я могу рассчитывать.
— Влад? — Запоздало, к своему стыду, я вспоминаю про него. Голос выходит слишком хриплым, я тщетно пытаюсь откашляться. — О, черт!
Последняя реплика уже не имеет отношения к Войцеку: я едва не падаю от стиснувшей голову, виски, да даже зубы мозговыносящей боли. Оказывается, мне куда хуже, чем представлялось ранее.
Пока я сомневаюсь, стоит ли повторять вопрос или Влад и так услышал, он внимательно наблюдает за мной из своего темного угла. Я судорожно моргаю, магический светильник на стене над нами слепит.
— Уже очнулась? — облегченно спрашивает он. — Я начинал волноваться…
Влад сидит в паре метров от меня, привалившись к стене. Кажется, расстроенным заточением он не выглядит, смирившимся — тоже. Небрежно водя кинжалом по начертанным по стене словам на енохианском языке, он пытается разобрать их первоначальное значение, стершееся за пару тысячелетий существования темницы. С трудом встав на ноги и опасно качнувшись, я подбираюсь ближе.
— Где мы?
Спрятав кинжал в ножны на поясе, Влад мученически вздыхает, возводя очи горе и поражаясь моей недогадливости.
— Где мы, по-твоему, можем быть? В тюрьме, разумеется. Если точнее, то она находится где-то под дворцом Велиара. Тебя вырубило, а вот я все видел: и как нас тащили, и как забрасывали сюда. На меня нацепили магические кандалы, так что сделать я ничего не мог. Маг без рук — хуевый маг…
Сказано это таким убитым голосом, что становится предельно ясно: шансов на спасение нет. Во-первых, я вспоминаю, что никто не в курсе о предательстве Короля, и, следовательно, они понятия не имеют, что нас нужно спасать; во-вторых, сами мы выбраться не можем. Это становится понятно, когда я внимательнее приглядываюсь к нашей темнице. Это небольшое помещение, стены из кирпича, что довольно странно для Ада, никаких предметов роскоши, если не считать двух коек друг напротив друга. Дверь тяжелая, железная. Такую штурмовать — бесполезное и очень глупое занятие. Окна нет, свет дает тусклый светильник, и понемногу я начинаю привыкать к полумраку.
— Нас хотя бы кормят? — обреченно спрашиваю я.
Многозначительно усмехаясь, Влад качает головой. Так я и думала. Нет, голодом Велиар нас морить не собирается: Падшие и Высшие демоны могут обходиться без всяких физических потребностей, выносливость выше — в этом наши тела удобнее человеческих. У духов же и тела как такового нет, они вечны. Поэтому, Велиар просто решил не усложнять себе жизнь периодическими визитами к пленникам.
Хотя в горле еще першит, я устраиваюсь на кровати Влада, пользуясь тем, что он не возражает, и задумчиво кошусь на брошенное оружие — кинжал, очень похожий на тот, каким Войцек пытался царапать стену.
— Они… — я прерываюсь на долгий лающий кашель, но Влад вежливо дожидается, когда я смогу говорить снова. — Они дают нам оружие?
— Может, надеются, что мы прикончим друг друга, — презрительно пожимает плечами он.
Все может быть, но озвучивать свои мысли я не рискую: опасаюсь за свое горло. Подозреваю, дело в том, что Велиар, не церемонясь, перенес нас из человеческого мира в Преисподнюю, вот я, находясь без сознания, и не успела перестроиться; путешествия между мирами всегда могут грозить чем-то таким. Ничего страшного, упрямо убеждаю саму себя, но все же лучше будет отдохнуть.
Расположившись на кровати и подложив под голову руки вместо подушки, я закрываю глаза. Спать не хочется, мне просто нужно подумать. Тихое дыхание Влада — скорее привычка, не нужная духу, — помогает сосредоточиться, поймать такт.
Мы зачем-то нужны Велиару — этим объясняется тот факт, что мы еще живы. Смешно — только бы не рассмеяться в голос, только бы Влад не слышал этих истерических завываний, прерываемых кашлем. Я все еще кому-то нужна. Пусть и мятежному Королю Ада, искренне мечтающему вырвать мое сердце руками.
Не хочется признавать, но это сводит с ума — понимание того, что всю вечность я проведу под замком, будто задвинутая нетерпеливой рукой куда подальше. От греха подальше, если говорить точнее. Я бы сражалась и умирала, я бы жила в блеске молний, мечей и костров, танцуя танец с девочкой с глазами дряхлой старухи. Я бы дала руку на отсечение, лишь бы не загнуться в тошнотворном полумраке темницы, в стены которой въелись запахи слез и крови.
Ожидание затягивается — палачей не видно, сбываются самые страшные опасения. Мы с Владом дружно помираем от скуки, все чаще возвращаясь к оставленным тюремщиками кинжалам, но так и не отваживаясь высказать предложение, даже в шутку. По примерным подсчетам, снаружи прошла всего пара дней, но заточение уже кажется вековым.
— Лучше бы пытки, — признается Влад после очередного прожитого дня.
— Ага, — поддерживаю его я. — Хоть повеселей бы было.
Влад перевел уже четверть написанных на стене надписей — в основном то предсмертные записки когда-то содержавшихся здесь ангелов, но попадаются и более свежие. Тюрьмы Велиара не используются уже давно — в основном предпочитают держать пленных поближе к Сатане, но мы нашли занятные записи, которым, самое большое, десяток лет. Выходит, до нас Король похищал других демонов. Интересно, где они сейчас?
— Понятно где, — реалистично смотрит на вещи Влад. — Казнены или замучены. Но нас почему-то не трогают.
Предположений у него несколько, и одно абсурдней другого. Но когда все темы для бесед исчерпаны, интересно послушать и теории Влада. Как по мне, он слишком превозносит демонов — те не так уж отличаются от людей, и вряд ли Велиар просто не хочет марать руки. Дело не в оскорбленной чести Короля, а в чем-то более приземленном.
— Слушай! — вдруг вскрикивает Влад, вызывая гулкое эхо в камере. — А Люцифер не накладывал на тебя никаких заклятий? Ну, типа слежки или вроде того? Вдруг найдут…
Я пожимаю плечами — кто же его, Сатану, поймет? И сколько раз мне нужно повторить, что я ничего не смыслю в магии, чтобы делать какие-нибудь выводы о поведении демонов во Дворце… Если бы им было что нужно, я бы не почувствовала ничего. Влад недолго размахивает возле меня руками, потом с сожалением отступает.
— Тогда я не знаю, — устало заявляет он, с расстроенной миной отходя в сторону.
Некоторое время мы опять молчим, я бездумно смотрю на стену, в миллионный раз перечитывая «Отче наш» на латыни. Чуть ниже — моление архангелу Михаилу. И кому понадобился экзорцизм в тюремной камере? Осмотрев выбитый текст чуть внимательней, я прихожу к мысли, что наш предшественник просто пытался сохранить рассудок, повторяя случайно вспомнившиеся тексты.
— Если ты такой маг, чего не освободишь нас? — в который раз спрашиваю я.
— Тут в кирпичи вбиты охранные руны, очень сильные. То, что я способен и с ними колдовать, дверь выдержит, зато отдачей может прибить нас, — я слышу один и тот же ответ, правда, сейчас он дополняется некоторыми подробностями. — А телепортацию я не осилю под давлением защиты.
От нечего делать Влад пытается объяснить, что ему нужно особое время (в идеале, полнолуние), магический круг и парочка гримуаров, большинство названий которых я пропускаю мимо ушей. Перечисление старых трудов выживших из ума магов никак не поможет.
— Все же магия бесполезна, — подвожу итог я.
— Как и твой меч, — подсказывает Влад.
С этим приходится согласиться. Мы еще некоторое время спорим о всякой ерунде, прекрасно осознавая, что с каждым днем ловушка словно захлопывается все сильней. Кирпичные стены приелись взгляду, в полумраке я вижу лучше любой кошки, но жизнь это не облегчает.
Потихоньку проходят все ушибы и ссадины, от кашля я тоже избавляюсь довольно быстро. Только вот царапины болят чуть ли не сильней с каждым днем, не думая заживать, они становятся ярче и ярче. Я прикрываю их рукавом, чтобы Влад не увидел.
Умереть от яда — такая перспектива не кажется ужасающей по сравнению с тем, что меня ждет, если я выживу. Конечно, есть способы и безболезненней, но я до последнего не хочу касаться искушающе блестящих кинжалов. Поэтому я молчу, нервно натягиваю рукав и готовлюсь к худшему.
Я еще могу шутить и зубоскалить, когда руку болезненно дергает. Прерывая дружескую перепалку с Владом, я прикусываю внутреннюю сторону щеки, аж до боли, до привкуса крови на языке, до темных пятен перед глазами. Не прекращая фальшиво улыбаться, я киваю, показываю мнимую заинтересованность в истории, которую рассказывает Влад. Там что-то про суккубов, инкубов и прочую их братию, но смысл слов не задерживается в мыслях — осыпается шелухой.
Это будто руками в ране ковыряют, больно так, вцепляясь когтями поглубже, словно надеясь парой рывков вытащить все сухожилия. Будто режут ножами, потом плюют на этикет и жадно вцепляются в плоть прямо зубами — неизменно стальными, зубами какого-то безумца, вбившего прямо в десны гвозди.
Только начало, напоминаю себе, чувствуя головокружение. Держись. Ты сильная. Была когда-то.
— Занятно, — подаю голос я, чтобы отвлечься. — Но, сдается мне…
Дальше следует долгая история, в которой причудливо и неожиданно сплетаются правда и вымысел, старые друзья и враги. Это помогает ненадолго забыться, сосредоточиться на чем-то, помимо боли.
Мыслями я все чаще возвращаюсь к Ишим — как она там, одна? Может, подумала, что я сбежала, обиделась наверняка. Или испугалась, ищет меня днями и ночами, не подозревая, что я так близко. Демоница храбрая, пусть маленькая и наивная, но даже она нас не найдет во владениях Велиара.
У нас всегда было слишком мало времени. Сейчас я пожертвую всем, лишь бы сказать Ишим пару слов. Но она даже не снится мне — я провожу ночи без сна, боясь заорать в голос, забывшись.
Стиснутые челюсти останутся основным воспоминанием о страшном заточении, байки Влада — всего лишь приятным дополнением, помогающим держаться. Сейчас я необычайно остро ощущаю его поддержку, хоть Влад и не знает, что творится у меня в душе. Помогает то, что он все же верит в меня и не боится назваться другом.
— Как ты вообще стал магом? — интересуюсь я между прочим. — Я когда уходила после смерти Агнешки, ты был обычным мальчишкой, а через пять лет — уже почти Высшим боевым…
Слова даются с трудом, но пока удается ровно выговаривать всю фразу, не вызывая подозрений.
— Да это же семейное, — пожимает плечами Влад. — Ну, родители мои были вполне нормальными, а вот бабка ворожила по-черному, к ней соседи лишний раз не подходили. Я, когда мальчишкой был, тоже боялся всего этого — трав там, заклинаний ее, а уж когда она жир некрещеного младенца доставала… Но потом приобщился.
— И что, много младенцев пострадало в ходе приобщения?
— Чтоб ты знала, этот ингредиент замечательно заменяется обычным маслом, — усмехается он. — Так что никого я не резал во славу древним богам. Правда, когда я в Инквизицию пошел…
Улыбнувшись, словно вспомнив какую-то забавную историю, он продолжает:
— Первое время бабка сильно доебывала: во снах являлась, выла про позор семьи. Это я потом сообразил вокруг кровати круг начертить, а недели две ходил злой, невыспавшийся, и все преступники сами сдавались, видимо, вообразив, что сделают с ними, если сам инквизитор так хуево выглядит.
— Весело, — выдыхаю я. На самом деле, мне далеко не весело, как легко можно догадаться по скрипу зубов. Я отчаянно пытаюсь выдать его за скрип кровати, ерзая на койке.
— Зато карьерный рост мне был обеспечен, — продолжает Влад. — Меня же в Инквизицию от Шабаша пражского направили, ведьмам демоны нашептали, что там затевается переворот, и нужен наш человек. Иначе жить бы мне в бабкином доме в окружении четырех кошек!
— У тебя же аллергия, — сонно припоминаю я.
— Да как будто это меня остановит. Люблю животных. С вами вот вожусь — у кого рога с крыльями, у кого хвост, у кого копыта…
Он замолкает, задумчиво косясь на меня, ожидая какой-нибудь реакции. Я бы и рада поспорить, но двинуться с места не могу: тело сковала страшная боль.
— Бледная ты какая-то, — замечает Влад. — Заболела, что ли?
— Падшие не болеют! — чуть заносчиво заявляю я.
На этом все разговоры заканчиваются, но Влад через раз обеспокоенно следит за мной. Приходится быть еще осторожней, не выдавать боли, но с каждым разом это становится труднее. Я почти не разговариваю, только слушаю.
Влад обладает поразительным талантом рассказчика: когда он начинает, я ненадолго успокаиваюсь, вникая в местами страшные, местами забавные истории о Чехии, магах, Инквизиции и всевозможной нечисти. Голос у него мягкий, низкий, таким лучше всего рассказывать истории у костра, как в былые времена, и я несколько раз чуть не проваливаюсь в сон. Спать нельзя, неизменно напоминаю я, но искушение слишком велико.
Я все же засыпаю пару раз, кажется, что ненадолго, но на самом деле на несколько часов. В разноцветном вихре сна чудятся глаза Ишим, ее сладкие стоны, бархатистая кожа и скользящий по оголенным бедрам хвост. Пахнет шафраном, демоница сменяется ангелом — изгиб спины, приоткрытые в наслаждении губы, разметавшиеся по простыням платиновые волосы. И опять — стол, кухня, сигаретный дым, дробящийся о голые стены крик. Они обе смешиваются в одну, обманывая меня, заставляя подаваться вперед, но не находить никого.
Сплю я беспокойным сном больного, сорванным голосом зовя то ангела, то демона, и Влад не может этого не заметить. Однако пока он молчит, изучая. Я исподтишка проверяю состояние пяти алеющих полос.
— У тебя точно жара нет? — пытливо спрашивает Влад.
Он пытается приложить тыльную сторону ладони к моему лбу, но я, несмотря на слабость, ловко ухожу от прикосновения, отлетаю к стене. Влад пожимает плечами: по его мнению, с температурой я бы так не попрыгала, и он оставляет меня в покое. Я восстанавливаю дыхание и пытаюсь не провалиться в дурманную темноту.
— Со мной все в порядке, — неразборчиво выдаю я. Только бы Влад не догадался внимательней присмотреться.
У всех нас есть свои маленькие тайны, и он великодушно не влезает в мои. Почти готовая благодарить за это, я затихаю у себя в углу, полностью погрузившись в мысли. Попытки развеселить меня я встречаю угрюмым молчанием, но не прерываю. Влад мается от скуки, пытается переправить ошибки на стене.
— Уверен, что так правильно? — я щурюсь, внимательнее рассматривая буквы.
— Не уверен, но проверить меня некому, верно?
От безнадежности становишься готов на все, по себе знаю. С грехом пополам он переиначивает фразу, смысл которой для меня останется тайной. К сожалению или к счастью, остальной текст написан верно, и энтузиазм Влада немедленно угасает.
— Если бы они только вошли сюда… — Влад многозначительно поигрывает кинжалом.
— Не войдут — не настолько идиоты.
Неразборчивую ругань в ответ можно считать за согласие.
— Это совершенно глупо и нелогично. Это бесчеловечно! Я понимаю держать стратегически важного пленника или приговоренного, но зачем заставлять страдать нас? Убили бы уже…
— Мы в Аду, — устало напоминаю я. — Тут все не шибко справедливо.
Мрачно зыркнув на меня, Влад продолжает проедать глазами ни в чем не повинную стену.
— Неужели нет желания выбраться? — негодует он. — Кара, вот скажи… Кара?
Чтобы увидеть тень в обеспокоенных глазах, мне приходится приподняться. И с изумлением обнаружить, что лежу на холодном полу, тяжело дыша. Момент, когда я соскользнула с кровати, не уловила, как не поняла, и почему это произошло. Рука привычно горит, и из-за этой боли я не улавливаю новую — где-то возле сердца.
— Эй, ты чего? — сбивчиво интересуется Влад, прикладывая все же ладонь ко лбу и мгновенно ее убирая. — Ты горячая, как котел в Аду. То есть, котлов тут нет… А, блядь! Кара, ты меня слышишь?
Слабо улыбаясь, я вздыхаю, ноздри щекочет запах шафрана, а Влад сменяется Ишим. Реальность и болезнь причудливо смешиваются, выдавая нечто невообразимое.
Я прекрасно осознаю, насколько плоха и сколь близка к смерти — та уже маячит за плечом.
Именно поэтому я облегченно закрываю глаза.