На мушке

В комнате, где света от горящей свечи было не так много, за столом сидел мужчина. Он аккуратно что-то выводил на бумаге, иногда прерывался, уводил взгляд в сторону окна, негромко вздыхал и продолжал писать. Арсений Сергеевич любил работать по ночам, предпочитал уединение и полное погружение в процесс. Для известного поэта он был слишком скрытен, нелюдим и считал, что общество мешает творчеству, поэтому не любил принимать гостей, разъезжать по чужим домам, осуждал сплетни, называя их: «опасной пищей для ума». В полной тишине, на бумаге медленно появлялись строчки, одна за одной — Арсений Сергеевич давно не сочинял так страстно, всё чаще проваливаясь в мысли, что уже исписался, и пора находить занятие получше, чем складывать слова в рифмы.

Ночь текла медленно: на ясном, тёмно-синем небе полная луна светила с самой высокой точки. Такое редко можно было встретить в Петербурге, но, кажется, в тот день всё было иначе. Заворожённый такой красотой, Попов не заметил, как исписал весь листок. Он положил перо, аккуратно взял бумагу и скользнул взглядом по своему творению. Арсений Сергеевич улыбнулся: наконец-то получилось то, чего он так долго желал. Посмотрев несколько раз в окно, поэт хотел было потушить свечу, как в комнату постучались.

Работников в доме у аристократа, в сравнении с другими, было мало: камердинер Иван Иваныч, экономка Оксана, несколько служанок, садовник и лакей. Поэтому Арсений Сергеевич удивился такому позднему стуку в дверь.

— Войдите, — негромко произнёс Попов.

В комнату зашёл взволнованный Иван Иваныч. Трудно было сказать, сколько ему лет на вид. Жидкие, слегка поседевшие волосы, небольшая родинка над левой бровью, которая придавала возрасту камердинеру. Мужчина почти всегда был безэмоционален, лишь услужливо улыбался редким гостям в доме Попова. Иван Иваныч был верным слугой в доме, всегда обо всём знал и не было ничего, что могло бы не попасть под чуткий взор камердинера.

— Арсений Сергеевич, мне не хотелось бы так вас тревожить в такой час...

— Сразу к делу, прошу!

— К вам Антон Андреевич пожаловал, — быстро протараторил мужчина. — Говорит, срочно. Он ждёт вас в саду.

На секунду что-то сжалось внутри Попова. Антон Андреевич очень редко появлялся ночью. Такое внезапное прибытие заставило немного нервничать Арсения Сергеевича, но он не подал вида перед камердинером. Попов всегда старался сохранять лицо, даже если в душе бесновалась буря, которая пыталась разрушить столпы спокойствия и невозмутимости литератора. Мужчина ничего не ответил Иван Иванычу, резко встал, потушил свечу и двинулся на выход. Он быстро спустился по лестнице, едва не поскользнувшись на одной из ступеней, быстрым шагом добрался до кабинета, где схватил свой сюртук и через гостиную, вышел в сад.

Арсений Сергеевич направился к покосившемуся дереву в самой дальней части цветника. Там проходили встречи с Антоном Андреевичем — подальше от посторонних ушей и глаз. Около дерева стояла деревянная скамейка, огороженная высокими кустами, поэтому выглянув из-за них Попов испугался, увидев тень, хоть и знал, кто его ждёт. Антон Сергеевич, или как часто в неформальной беседе Арсений Сергеевич называл его Антуан, переминался с ноги на ногу, о чём-то неразборчиво бубнил, и лишь увидев своего Арсенио, замер на месте.

— К добру ли, дорогой? — спросил Попов у своего друга.

Антон нахмурил брови, поджал губы. Он выглядел обеспокоенным, было видно, что торопился на встречу — тёмно-синий сюртук слегка задрался, а узорчатый галстук небрежно выглядывал из-под жилетки. Шастун снял головной убор, провёл рукой по своим кудрям и медленно опустился на деревянную скамейку. Арсений молча смотрел на него, ожидал пока мужчина начнёт говорить. С каждой секундой в голове у Попова возникало всё больше страшных мыслей, которые вместе с тишиной в саду, заставляли его сердце биться быстрее. По спине пробежался холодок, кончики пальцев слегка затряслись.

— Арсенио! — Прервал тишину Шастун. — Я искренне не желал беспокоить тебя в такой час, но моя совесть не позволила бы мне поступить иначе, чем явиться сюда, и, рассказать о…

Антон запнулся. Каждое слово он произносил так, будто прорубал огромным топором толстое бревно. Он мял краешек своего цилиндра, иногда переводил взгляд на полную луну, затем на Арсения, но не мог не проронить ни звука. Страх овладел им полностью. Арсений присел рядом с Антоном. Он аккуратно положил свою руку ему на плечо и несильно сжал. Шастун слегка расслабился, но всё равно молчал.

— Полно, Антуан, беспокоиться. Что случилось? — спросил Попов.

— Два дня назад на ужине у Позовых… — очень медленно произнёс Шастун, но всё равно запнулся. — Вечер был прекрасный, мы с Дмитрием много говорили об испанской и французской литературе, обсудили здоровье, к нам постепенно присоединялись остальные гости… Я был рад повидаться со всеми. Даже Сергей Борисович пожаловал.

— Тогда, — перебил Арсений, но не осмелился продолжить. От напряжения его плечи были приподняты.

— Не считая некоторых персон, — на выдохе произнёс Антон. — графское отродье Шеминов… Он бросался колкостями, обидно шутил. Я уверен, что не было в его мыслях ничего святого, лишь желание оскорбить. Шеминов смотрел на меня пренебрежительно, ухмылялся. Всякий раз, когда разговор заходил о девушках — хмурился и поджимал губы.

Арсений Сергеевич был в напряжении. Он прекрасно знал, что из себя представлял Шеминов — слишком часто жизнь сталкивала их друг против друга. Станислав Владимирович любил сплетни, поэтому никогда не упускал возможности подслушать чей-то разговор, а потом долго обсуждать это с окружающими. Он всегда смотрел на людей свысока, стоило ему только понять, что перед ним низший чин. Перед особами поважнее изголялся, ходил на цыпочках, желая угодить званию. Двуличный, хамоватый Шеминов быстро продвигался по карьерной лестнице, позволял себе брать взятки. Он тягучей лестью протаптывал себе дорогу к верхам, поэтому к своим годам имел неприлично высокий чин. Станислав Владимирович позволял себе фамильярности, едко и пошло шутил, смеялся над девушками. Однако почему-то такие, как Шеминов, славились в обществе, и к ним всегда было приковано внимание.

Арсений Сергеевич столкнулся с ним на заре своего карьерного пути. Он едва переступил с низших чинов на серьёзную должность, как наткнулся на Шеминова. Станислав Владимирович, став начальником Арсения Сергеевича, начал серьёзно третировать своего подчинённого. Чтобы хоть немного сбежать от самодура Шеминова, Попов подался в поэты. Стихи исцеляли, позволяли Арсению ненадолго спрятаться от всего напряжения, создаваемого Станиславом Владимировичем. Однако Шеминов всегда считал себя вершителем судеб, поэтому в один день за мелкую провинность выгнал Попова взашей.

К тому моменту Арсений Сергеевич уже успел перебраться в своё небольшое поместье. Жизнь ненадолго угасла, но затем вспыхнула вновь — постепенно появлялось признание в литературных кругах. Постепенно приходили деньги. Лишь это позволило Попову не пасть духом, не стать жертвой кабаков, бильярда и ви́ста, которые к тому моменту разрушили жизни многих мужчин.

— Что он тебе наговорил? — Арсений нахмурился сильнее.– Что Шеминов себе позволяет?

— Терпение, мой дорогой, терпение, — произнёс Шастун и прикоснулся рукой к колену Арсения.

Попов немного успокоился, опустил плечи и продолжил слушать. Однако Антон не говорил. Молча окинув взором их любимый уголок сада, Шастун лишь ухмыльнулся.

Страх Арсения медленно прожигал изнутри. Мужчина не понимал, кто или что его держит, не позволяет впасть в беспамятство. Снаружи Попов не выглядел спокойным, и Антон это видел, но слишком тяжело давались ему слова. Для него события минувших дней были сильным ударом, который с каждым часом будто сильнее прижимали Шастуна к земле.

— Он вызвал меня на дуэль, — едва слышно произнёс Антон.

Не зная что ответить, Арсений закрыл глаза и провёл рукой по тёмным волосам. Что-то дёрнулось у него на душе, пронеслось по венам и резко застыло. Попов смотрел на Шастуна, и не мог собрать мысли в своей голове.

— Это невозможно!

— Я был бы рад сказать, что секунданты договорились о примирении или обычной дуэли, но даже Павел Алексеевич не смог добиться от той стороны хоть какого-то желания решить всё без крови, — с сожалением произнёс Шастун.

— Зачем? Зачем ему это нужно?

Антон Андреевич не медлил, и, как на духу, рассказал Арсению о событиях рокового вечера. Он помнил всё слишком отчётливо.

Шастун, не понимая такого излишне грубого обращения к себе, решил поговорить с Шеминовым. Поймав момент, когда Станислав Владимирович был один, Антон Андреевич подошёл к нему и вежливо предложил побеседовать. Шастун переживал, но искренне надеялся, что сможет выяснить причину пренебрежительного отношения к себе. Шеминов презрительно, с осуждением, окинул Антона Андреевича взглядом с ног до головы, но всё же согласился поговорить.

— Станислав Владимирович, я бы хотел прояснить один момент, — начал Шастун. — Могу ли узнать, почему вы на протяжении вечера позволяли себе лишнее в мою сторону?

— Не понимаю, о чём вы, Антон Андреевич, — ответил Шеминов. — Я обращался к вам так, как полагается.

— Нет, как полагается — это вежливо, а не с упрёком или колкостью. Такими речами вы смущаете ещё и гостей Дмитрия Тимуровича. Это оскорбительно с вашей стороны не только для меня, но и хозяина дома, — спокойно проговорил Антон.

— Что вы! Я не хотел оскорблять своего старого друга, тем более его дорогих гостей. Однако я не понимаю, что среди этих святых людей делаете вы?

— О чём вы?

— Не притворяйтесь. Боже, неужели под вами до сих пор не разверзлась земля, и сам Сатана не забрал вас в ад? — Шеминов вновь переходил на грубости. — Мне мерзко находится с вами рядом, даже называть вас по отчеству. Как только Дмитрий Тимурович может считать вас другом?

— Чем же я вызывал у вас такую ненависть? — Шастун удивился, но продолжал вежливо говорить с неприятным гостем своего друга.

— Знаете, Антон, я всегда считал вас человеком высоконравственным для своих лет, излишне набожным, поскольку видел вас очень часто на службах. Однако, как вы можете этими губами, — Шеминов сделал паузу и указал на рот Шастуна. — касаться священных икон, занимаясь при этом страшным грехом?

— Это чересчур, Станислав Владимирович, — Антон не нашёл ответа лучше. Внутри него всё похолодело. — Какую ересь вы несёте!

— Ересь? — словно спичка вспыхнул Шеминов. — Вы называете правду ересью?

— Господа, что здесь происходит? — Дмитрий Тимурович неожиданно появился возле своих гостей. — Давайте вернёмся в гостиную, Екатерина обещала сыграть партию на рояле.

— Подожди, старый друг, — ухмыльнулся Шеминов. — Наш разговор ещё не окончен.

Антон Андреевич смотрел на него и с каждой секундой всё больше осознавал, что именно хочет сказать Станислав Владимирович. От этой мысли у Шастуна закружилась голова, его слегка отшатнуло в сторону, что не могло не остаться незамеченным опытным врачом Позовым.

— Всё в порядке? — обратился Дмитрий Тимурович к медленно белеющему другу.

— Да, да, — лукаво ответил Шастун. — Немного душно, не более. Нет причин для беспокойства.

— Это Сатана уже кидает дрова в ваш костёр, — едко подметил Шеминов. — Неужели вы думаете, что избежите ада и вечных мучений?

— Станислав Владимирович, побойтесь Бога! Что вы такое говорите? — возмутился Позов.

Шастуну показалось, что на секунду он вовсе перестал дышать. Всё внутри сжалось настолько, что мужчине было тяжело пошевелиться. Антон Андреевич понимал: тайна будет раскрыта. О его чувствах к Арсению Сергеевичу узнают многие — сплетни Шеминова всегда разлетались быстро. Шастун вообразил, как быстро он окажется в самом низу общества, сколько всего ему предстоит выслушать от знакомых и незнакомых людей, а что самое страшное — всё это коснётся и его Арсенио. Антон Андреевич был уверен, что сможет принять весь удар на себя, но на спасение своего любимого человека и его карьеры, мужчине не хватит сил.

— Не мне нужно бояться Бога, Дмитрий Тимурович, а тому, кто греховно, тайно, словно самая жалкая крыса, крутит роман с мужчиной! — нарочито громко произнёс Шеминов. — Да ещё с кем! С этим недопоэтом Поповым!

Эмоции Шастуна притупились. Всё замедлилось: немая реакция Позова, который почему-то недоверчиво поглядывал на Станислава Владимировича, яркая улыбка Шеминова, который, наконец-то рассказал то, чего ни в коем случае не должен был знать.

— Зачем вы так клевещите на Антона Андреевича? — удивился Дмитрий Тимурович.

— Богом клянусь, сам видел, — перекрестился Шеминов.

— Какое ваше дело до чужой любви? — резко вспыхнул Шастун.

— Что вы! До чужой любви мне никогда не было дела, а вот до содомского греха, уничтожительно проникающего из Европы есть! Таких, как вы, даже людьми назвать нельзя. Животные! Вся ваша набожность — пыль, которую вы так изящно бросаете людям в глаза, когда сами в то же время нарушаете замысел Господа, — Шеминов произнёс гневную тираду. — Не мог предполагать, что этот жалкий писака Попов так эгоистично поступит с вами, и поставит против здравого смысла.

Антон Андреевич сжал кулаки. Оцепенение медленно сменялось яростью, которая топила лёд страха внутри. Сохранять хладнокровие в такой ситуации было сложно, Шастун держался из последних сил, но всё же мужчина дрогнул.

— Как вы, Станислав Владимирович, можете говорить мне о грехах, когда у вас за спиной их столько, что ни в одну императорскую конюшню не вместится? Это вы упрекаете меня в отступничестве? — Антон Андреевича затрясло. — Самый отвратительный сплетник Петербурга будет учить меня верованию? Как бы не так! Вам так легко судить людей, высмеивать их пороки, когда у самого за душой ничего святого. Изменник, картёжник, лицемер, взяточник и двуличный человек что-то знает о настоящей любви, честности и верности? Да все ваши чувства насквозь фальшивые, как и вы.

— Антон Андреевич… — было начал Позов, но его резко перебил Шеминов.

— Как вы смеете! — Станислав Владимирович покраснел, на лысой голове вздулась вена.

— Точно так же, как и вы, — ответил Шастун. — Сейчас вы на том же самом месте, где стояли все люди, которых унижали, позволяли говорить лишнее. Именно так чувствуют себя те, сплетни про которых гуляют по салонам и домам. Неужели в голову не пришло, что не только вы знаете самые страшные секреты дворянства Петербурга? Какая наивность! Многие знают, какой вы на самом деле, а также, что в вашем семействе несколько изменников. Как так получилось, Станислав Владимирович, что неверной оказалась ещё и ваша жена? Вы по такому принципу искали себе супругу?

— Какая грязь, какой кошмар, — Дмитрий Тимурович прикрыл рот рукой.

— Ах! Вот значит как! — Шеминов вытянулся по струнке, сделал несколько шагов в сторону Шастуна и со всей силы нанёс пощёчину. — Дуэль!

Арсений широко раскрытыми глазами смотрел на Антона. Он не мог поверить в услышанное. Попов понимал, что эта дуэль обязательно станет смертельной для одного или двух мужчин, поэтому его охватил настоящий ужас. Увидев немой страх в глазах Арсения, Антон придвинулся ближе к нему, и приобнял, негромко шепча что-то приятное на ухо. Ему было тяжело: ещё пару часов назад он не хотел даже говорить об этой дуэли, не хотел приходить и прощаться, потому что независимо от исхода сражения, Шастун всё равно проиграет. Либо смерть, либо ссылка — третьего не дано. Отказаться нельзя — это потеря чести, что для мужчины было равно смерти. Да и как можно проигнорировать вызов, если это дело не только между Шастуном и Шеминовым, но и Поповым? Антон не хотел, чтобы у любимого мужчины были проблемы, поэтому выбрал самый жестокий путь. Секунданты обеих сторон не смогли договориться о перемирии, и уже во всю готовились к сражению.

— Почему так, Антуан? — спросил Арсений, у которого медленно скатывались по щекам слёзы. — Почему на наше счастье так покушаются? Как он узнал?

— Мой дорогой, — Антон аккуратно провёл рукой по лицу Попова. — я не знаю, почему так. Наше с тобой счастье всегда было особенным. Не все способны его понять, но это не повод отказываться от такого дара. Что бы ни говорил этот лицемер, я всё равно буду благодарить Бога за тебя. Это великая радость — любить такого, как ты. К сожалению, мне неизвестно, как Шеминов всё понял, но мне не хочется знать этого.

— Ты говоришь так, будто прощаешься со мной, — произнёс Арсений.

— Нет, ни в коем случае! Я не хочу прощаться с тобой никогда, — ответил Антон.

— Может быть, есть какой-то ещё выход кроме этой дуэли? Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, Антуан, — Попов был готов предложить любой вариант, лишь бы спасти Шастуна.

— Эта дуэль — способ защитить мою и твою честь. Я не хочу убегать, не хочу скрываться, — Антон аккуратно коснулся губами щеки Арсения. — Мне важно, чтобы ты продолжил сочинять, публиковался и ничто не могло бы омрачить твой талант. Я не хочу, чтобы ты завял. Поэтому я буду сражаться.

— Почему ты не думал о том, что Шеминов уже рассказал всё людям? — спросил Арсений.

— В это сложно поверить. Какими бы серьёзными не были сплетни, такие всё равно вызовут сомнения. Это же так неестественно, знаешь… Даже Дмитрий Тимурович не поверил в это сразу, но ему лгать я не хотел.

— Он знает? — удивился Арсений.

— Знает. И чего бы я никогда не мог ожидать от него — понял, почему так. Я не услышал ни одной гневной тирады от Дмитрия Тимуровича. Вот он, Человек с большой буквы, — усмехнулся Шастун. — К слову, Позов заявил, что больше не хочет иметь с Шеминовым ничего общего, после того, как услышал про дуэль.

— Человек чести, — улыбнулся Попов. — Если всё будет хорошо, давай уедем отсюда? Я буду готов бежать куда угодно.

— Ладно, — усмехнулся Шастун. — Будь так.

Они ещё долго сидели молча. Держались за руки, смотрели друг другу в глаза. Сколько бы времени они не любили друг друга, всё равно страстный огонь горел между ними. Если ссорились, то быстро мирились, были на расстоянии — скоро воссоединялись, пребывали в печали — находили способ прогнать душевную смуту. И в часы, когда каждая минута была дорога, когда не было таким ясным их будущее, они тоже были вместе. Антуан и Арсенио — два до одури влюблённых друг в друга мужчины. Шастун любил Испанию, прекрасно говорил на испанском, Попов — на французском, но никакой чужой язык не мог быть так понятен, как язык их любви.

Ночь заканчивалась. Антон понимал, что нужно уезжать. Арсений, который лежал на его коленях — задремал. При всём желании, Шастун не мог остаться. Впереди его ждало сражение за честь и любовь, которую никто не смел называть грязной или мерзкой. Антон аккуратно потрепал Арсения по плечу, нежно и так аккуратно расцеловал его лицо, возвращая в грустную реальность из сладкой дремоты.

— Арсенио, милый, мне уже нужно, — прошептал Шастун.

— Пожалуйста, не уходи, — тихо проговорил Попов. — Я не хочу тебя терять.

— Ох, Арсенио! Ты никогда меня не потеряешь. Знаешь, как мы поступим? — удивительная мысль промчалась в голове у Шастуна. — Вставай, пожалуйста.

Попов медленно приподнялся со скамейки. Тело ломало от того, что он дремал в не самом удобном положении, но жаловаться на такое мужчине не хотелось. Шастун встал вслед за ним. Он аккуратно поправил чёлку Арсения, провёл ладонью по щеке и улыбнулся. Попов улыбнулся в ответ.

— У тебя шикарная улыбка, мой Арсенио! Пообещай, что она не исчезнет с твоего лица, когда мы увидимся вновь!

— Антуан, ради тебя я готов улыбаться вечно! — Попов словно воспрял духом.

— Тогда…

Шастун аккуратно снял перстень с указательного пальца, взял правую руку Арсения и надел кольцо на безымянный. Антон поцеловал костяшки своего мужчины, прикоснулся к ним лбом и отпустил. Попов смотрел не мог поверить в происходящее. Он едва прикоснулся к перстню, а затем крепко прижал Шастуна к себе.

— Я люблю тебя, мой Антуан! — прошептал Попов.

— Я тебя тоже, мой милый Арсенио.

Дуэль договорились провести на Волковом поле — в тихом и уединенном месте. Оно было омрачено дурной славой среди конфликтёров последних лет. Волково повидало множество дуэлей, которые заканчивались как примирением, так и смертью одного или двух сражавшихся. Антон Андреевич вместе со своим секундантом Павлом Алексеевичем прибыли сильно заранее. Они ещё раз обсудили детали дуэли, которая должна была произойти на однозарядных пистолетах. По договоренности сторон, конфликтёры стрелялись на барьер —дистанция восемь шагов, с расходом по пяти.

Подходило время дуэли. Уже прибыл врач, а Станислав Владимирович вместе со своим секундантом Андреем Александровичем опоздали на десять минут. Ещё пять — сражение бы не состоялось, и Шеминова признали обесчещенным, но не в этот раз. Шастун нервничал, но старался не потерять лицо. Он нахмурил брови, слегка сгорбился, поддался чуть вперёд. Шеминов наоборот выглядел слишком расслабленно, о чём-то негромко перешептывался со своим секундантом.

Шастун пришёл в себя, когда настало время расходиться на нужное расстояние. Он медленно считал в голове шаги.

— «Арсений, я не подведу тебя», — думал Антон Андреевич.

Два.

— «Как бы я хотел сейчас оказаться рядом с тобой».

Три.

— «Почему всё это происходит с нами?»

Четыре.

— «Господь, смилуйся, дай мне шанс остаться с моим любимым человеком».

Пять.

— «Арсенио, я люблю тебя».

По правилам дуэли стрелять первым должен был Шастун. Его руки дрожали, тело не хотело слушаться. Он несколько раз глубоко вздохнул. Антон Андреевич протянул руку, прицелился. На секунду прикрыв глаза, перед ним возник Арсений: он широко улыбался и смеялся. Шастун прикусил губу.

— «Прости, прости меня».

Палец скользнул на курок. Выстрел. Антон Андреевич не попал в Шеминова. Шастун не мог поверить своим глазам, что он промахнулся на такой короткой дистанции. С каждой секундой после выстрела понимал, что, вероятно, ему осталось недолго.

— Как жаль, как жаль, — произнёс Станислав Владимирович. Что ж… К барьеру, Антон Андреевич!

Шастун молча повернулся в сторону своего секунданта. Павел Алексеевич прокричал, что по правилам дуэли, второй стреляющий может призвать оппонента к барьеру, то есть стрелять с минимального расстояния. Антон Андреевич гордо поднял голову, сделал несколько шагов в сторону Шеминова. Тот ехидно улыбался, скалился, почти смеялся.

— Даже если ты молился Богу, то Он тебя не услышал, — проговорил Шеминов. — Тех, кто от Него отвернулся, он не желает.

Выстрел. В ушах Шастуна зашумело. Что-то толкнуло его в грудь. Это было слишком резко и сильно. Боли Антон Андреевич не чувствовал, лишь странное онемение и покалывание где-то между рёбрами. Мир то сужался, то вновь расширялся. Ноги тряслись. Антон Андреевич отшатнулся назад, прикоснулся к своей груди — красный след отпечатался на его ладони. Он упал на землю, ему было тяжело дышать, все звуки стали настолько тихими, что мужчине трудно их разобрать. Глаза медленно закрывались: в полутьме Шастун видел тень своего секунданта, который что-то кричал, но Антон Андреевич уже ничего не слышал.

Арсений Сергеевич так и не смог заснуть хотя бы на несколько часов. Он впервые за долгое время засел в кабинете, попросил прислугу, чтобы никто не беспокоил его без причины и погрузился в собственные мысли. Попов крутил в руках перстень Шастуна, в надежде, что хотя бы это его успокоит. Арсений Сергеевич молился, пытался разговаривать с Богом, но всё напрасно — тревога охватывала его с каждой минутой всё сильнее.

На мгновение он встал из-за стола и подошёл к окну. На пороге с камердинером беседовал Дмитрий Тимурович. Понимая, что Позов может сообщить что-то важное, Попов открыл окно и велел пустить мужчину к нему. Арсений Сергеевич вернулся к столу, посмотрел на лежащий перстень и глубоко вздохнул.

В кабинет вошёл Дмитрий Тимурович. В руках он держал небольшой конверт. По его лицу Попов пытался угадать, что же ждёт его, но Позов был непроницаем.

— Здравствуйте, Дмитрий Тимурович, — произнёс он.

— Полно, тебе Арсений. Просто Дмитрий столько лет знакомы. Здравствуй!

— Судя по… — Арсению было тяжело говорить. — У вас для меня новости?

— Верно. Это мне передал Павел Алексеевич — секундант Антона Андреевича, — Позов указал на конверт. — Никто не вскрывал и не видел, что там написано.

Арсений взял письмо, аккуратно надорвал конверт. Кивком он подозвал Позова к себе, предлагая прочесть написанное вместе. Попов глубоко вздохнул, раскрыл сложенный лист и увидел знакомый почерк:

«Мой милый Арсенио!

Письмо в твоих руках — доказательство моей смерти. Ты знаешь, насколько иногда бывает несправедлива судьба, как она мучает душу, заставляет глотать слёзы обид.

Дорогой, если бы ты знал, что больше всего на свете сейчас я хочу быть рядом с тобой, улыбаться тебе, видеть, как ты улыбаешься в ответ. Смотреть на красивое лазурное небо, которое отражается в твоих глазах, говорить о том, что поймём лишь мы, слушать, как твои слова превращаются в ритмичную и поэтическую усладу для моих ушей.

Как горько осознавать, что я больше не смогу коснуться тебя, твоих ладоней и щёк, ощутить твоё тепло, насладиться страстной, горячей любовью. Не смогу увидеть тебя. Наша последняя ночь вместе пролетела быстро, и как бы я не желал, не молил в душе Бога остановить время, всё равно нам пришлось расстаться.

Арсенио, мне, правда, страшно умирать. Я молю Бога дать мне шанс, но ответа так и не получил. Я бы хотел, чтобы он смиловался, но если это письмо в твоих руках, значит, Он забрал меня к себе. Арсенио, я чувствую, что наша с тобой любовь никогда не была греховной. Она была искренней, яркой, такой, которую никто кроме тебя подарить бы мне не смог. Что бы не говорили люди, но Бог не может идти вот так, против своих детей, Он не может разрешать одну любовь, но запирать на замок другую. Наши чувства были ярче самой яркой звёзды на небе, громче самого звонкого колокола, лекарством от любой боли.

Пожалуйста, мой милый Арсенио, не будь печален, когда я умру. Гибель за честь своего любимого человека достойнее, чем избегание и прятки в хлеву. Знай, что я до последнего смотрел в глаза своему обидчику, пока последние силы не покинули меня. Моя смерть станет его проклятием.

Дорогой, я очень хочу, чтобы ты прожил счастливую жизнь. Не думай забрасывать свои произведения. Ты сможешь вспорхнуть ещё выше, к своим мечтам. Когда будет тяжко, смотри на мой перстень, вспоминай обо мне. Я буду приходить к тебе во снах, чтобы утешить, поговорить с тобой, направить, если ты заблудишься.

Мы обязательно встретимся по ту сторону. Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется. Наши души снова воссоединятся, и уже никто не сможет нас разлучить.

Te quiero, Arsenio.

Su parte del corazón*,

Antoine».

— НЕТ, НЕТ, НЕТ! — раздался истошный вопль. — НЕТ, НЕТ, НЕТ!

Арсений кричал, прикладывал к лицу письмо. Слёзы капали на бумагу, оставляли следы, размазывали написанные слова. Мужчина плакал, кричал, заново вчитывался в письмо любимого человека, такого любимого, но уже мёртвого. Дмитрий был обескуражен, не мог проронить ни слова. Попов покраснел, перед глазами всё плыло от скопившихся в уголках слёз. Дмитрий приобнял друга, но так и не смог ничего сказать сам. Всегда серьёзный Позов — человек, который мог подобрать слова в нужную минуту не выдержал — глаза медленно намокали, а тело неслабо потряхивало.

— Почему? — кричал Арсений в жилетку Дмитрия. — Господи, почему он?

В кабинет вбежал Иван Иваныч. Он хотел было спросить, что происходит, но Позов жестом прогнал его. Арсений не успокаивался — слёзы не заканчивались. У него забрали самое дорогое, важное, такое, чему никогда он не смог бы найти замену. Из мужчины вырвали значимую часть, сломали и бросили с высокой скалы, растоптали сапогом, кинули в огонь. Попов понимал, что в этот день умер не только Антон, но и он вместе с ним. Ничто отныне не будет его так радовать, никто не сможет подарить ему то счастье, которым Шастун одарял лишь одним своим присутствием. Улыбка навсегда исчезнет с лица Арсения и не появится до тех пор, пока их души не встретятся где-то вне этого мира.

— Арсений, — Позов попытался начать. — Как я могу помочь?

Однако Попов молчал. Боль утраты пронзила его насквозь, ему было тяжело проронить даже самое короткое слово. Внутри всё горело. Арсению хотелось рвать на себе волосы, крушить всё вокруг, но печаль прибила его крепко к креслу. Он плакал, не мог остановиться, от слёз першило в горле, сильно свербило в носу. Попов еле отодвинулся от Позова, медленно, трясущейся рукой провёл по лицу, вытирая слёзы. Спустя мгновение он зажмурил глаза, сильно задрожал, тяжело задышал и потерял сознание, ударившись носом о дубовый стол.

Неизвестно наверняка, сколько прошло времени с того дня. Арсений Сергеевич изрядно потерял в весе, осунулся, стал чаще хворать и медленно увядать. Он стал замкнутым и холодным, что очень сильно отразилось на его работах. Каждое стихотворение было окутано мрачной атмосферой на грани смерти. Безысходность и уныние читалось в каждой строфе, а к концу особенно бурно нагнеталось.

Когда-то в ещё живом и жизнерадостном Арсении теплилась надежда, что у них с Антоном будет всё хорошо, и ничто не сможет разрушить их счастье. Он думал о том, как будет читать свои труды самому преданному слушателю — Шастуну. Антон бы что-то пропускал мимо, наслаждаясь приятным и ровным голосом Арсения. Однако…

Иногда всё происходит слишком несправедливо. Судьба наносит удар тогда, когда человек этого не ждёт. Попов ещё в день смерти Шастуна поклялся в верности своему единственному мужчине, крепко сжав Антонов перстень в руках. С тех пор Арсений ни разу не снимал его с пальца, и лишь в последние несколько месяцев, когда драгоценность стала слишком часто спадать с его худых конечностей, держал в холодных ладонях.

Круг общения Попова сократился до своей прислуги да семейства Позовых и отставного служивого Матвиенко. Лишь они смогли найти правильный путь к новому, тёмному Арсению, который несмотря на заботу друзей, постепенно увядал. Позовы часто приглашали Попова на праздники, Матвиенко возил на охоту, да только ничего уже не могло так сильно обрадовать мужчину. Редкая ухмылка уже являлась огромной наградой для друзей Арсения.

Переживания, тоска и отчаяние сильно расшатали его здоровье. Однажды Попов захворал сильнее обычного. Он понимал, что его дни почти сочтены, когда в один из дней уже не мог встать с кровати, а на следующий даже ненадолго приподняться и поднять руку. Однако смерть для него не казалось страшной, наоборот, он слишком сильно заждался её. Через какое-то время Арсений наконец-то сможет воссоединиться с Антоном и уже никто не будет мешать им быть счастливыми, пускай и не в этом мире.