Постоянно оглядываясь и вздрагивая от доносящихся издалека звуков музыки и взрывов весёлого смеха, баронесса тихонько кралась по мрачному тёмному коридору.
Ну, по правде говоря, всё было совсем не так.
Мило улыбнувшись партнёру по только что закончившемуся танцу, Аделаида Мелье, четвёртая дочь захудалого лондрийского барона (по слухам, похожая не столько на папеньку с маменькой, сколько на смазливого конюха, со скандалом уволенного через пару месяцев после её рождения), отлучилась «попудрить носик». А поскольку все нужные комнаты поближе к бальному залу оказались заняты, то она отправилась на поиски уборной вглубь дворца — и немножечко заблудилась.
Ничего сложного, ведь так? Главное — самой в это верить!
А ещё — желательно забыть о награде, которая ждёт в конце: о звонких-звонких тяжёлых монетках, которые, маслянисто поблёскивая, так и просят взять их и потратить на что-нибудь хорошее. Например, на то, чтобы выправить себе новые документы и уехать на другой конец мира, где солнце, апельсины, терпкое вино ручьями — и никаких шепотков за спиной.
И забыть о няньке, которая, как сообщил осведомитель, как раз в этот вечер отпросилась на несколько часов домой, проведать тяжело перенёсшую роды дочку. И уж тем более забыть о королевском наследнике, с которым как раз сейчас нет никого, кто находился бы рядом неотлучно.
Спустя ещё несколько поворотов, две лестницы и пару переходов, когда звуки бала давно утихли вдали, Аделаида остановилась, для вида озираясь якобы в поисках того, у кого можно было бы узнать дорогу, а на деле лихорадочно пытаясь понять, где, на каком именно этапе она по ошибке свернула не туда.
Выходило, что до последнего поворота она шла правильно, вот только за уродливой напольной вазой сразу же нужно было повернуть налево и пройти по узкому плохо освещённому коридору до самой лестницы вверх, а она вместо этого сделала лишний десяток шагов и повернула направо, рискуя таким образом вскоре вернуться к танцующим.
В нужном ей коридорчике и на лестнице было почти темно, а ещё пахло пылью и кошками — чувствовалось, что эти переходы не видели уборки годами. Борясь с подступающим желанием чихнуть и успокаивая себя тем, что хотя бы пол был достаточно чистым, чтобы её путь нельзя было отследить по следам, Аделаида почти наощупь поднялась по лестнице и, придерживаясь стены, сделала несколько медленных осторожных шагов в темноту.
Один, два, три, четыре… на пятом шагу под пальцами, которыми она обследовала стену, оказалась дверная ручка. Комната юного принца с беззащитным ребёнком, который и говорить-то не может, не то что позвать на помощь! И никакой стражи или мамок-нянек на пути, а те, кто ждёт за парадной дверью покоев наследника, не войдут внутрь и под страхом смертной казни.
* * *
Оказавшись в покоях наследника, Аделаида недоумённо остановилась, не зная, куда идти дальше: её осведомитель, которая сейчас спала (или как минимум изображала спящую) прямо за парадной дверью покоев, никогда не бывала внутри.
В большой комнате, в которой она очутилась, было неожиданно холодно — почти так же стыло, как и в вымороженных коридорах дворца. Нет, конечно, ребёнку, особенно мальчику, стоило с детства привыкать к местным поморским холодам, но не с полуторагодовалого же возраста! Странные люди эти поморцы!
Повернувшись спиной к парадному выходу, за которыми ждали стража и тюрьма, бесславное пленение и нищее прозябание, Аделаида оказалась перед тремя дверьми. «Как в сказке!» — мысль показалась донельзя неуместной, и Аделаида постаралась побыстрее от неё избавиться. Ещё бы: если она правильно помнила сказку, ни по одной из трёх дорог поморского героя не ждало ничего хорошего. Вот бы ещё вспомнить, что там было по тексту-то! Наконец решившись, Аделаида шагнула вправо. В конце концов, эти поморцы что, не люди что ли?! Даже из лабиринта, говорят, выйти можно, если держаться правой стороны и не зевать!
Справа действительно оказалась детская спальня, тепло натопленная, с роскошным ковром на полу и шкурами у детской кроватки. Мягкие пуховые одеяла, хрустящее свежестью бельё... и ни малейших следов ребёнка. Заглянув для порядка под кровать и проверив углы и мебель, Аделаида вернулась в гостиную.
Теперь выбирать нужно было из двух дверей.
Уже через пару минут оказалось, что на самом-то деле никакого выбора у неё не было: дверь слева оказалась запертой, а с учётом того, что строили поморцы всё монументально, на века, шансов выломать или выбить дверь у неё не было ни малейших. Как и взломать столь же монументальный и основательный замок на ней.
За дверью гуляли ледяные, пробирающие до костей сквозняки — такие сильные, что казалось, будто здесь открыто окно наружу. Впрочем, так оно и было: выглянувшая в какой-то момент из-за низких зимних туч луна осветила и присыпанную снегом раму, и стекло с морозными узорами по краю, и небольшой сугроб прямо под окном.
Помещение казалось нежилым и почти заброшенным — пустоту его разбавляли лишь несколько больших деревянных коробов по углам да старый рассохшийся шкаф в дальнем углу. И ни малейших следов ребёнка. Как и чьих-либо следов вообще.
Быть может, принца уже похитили, и похититель уходил через окно? Шаг, ещё один, и ещё — сначала выходя в центр комнаты, затем вступая в полосу лунного света, невольно любуясь холодными высверками отражённого сияния на снегу.
Покрывавший подоконник снаружи слой наледи казался нетронутым: даже если и был здесь кто-то чужой, даже если и унесли маленького принца через окно, то случилось это много часов назад, наверняка ещё до ухода няни. Эту версию тоже пришлось отбросить — как и мечты о своём собственном домике среди цветущих шалфейных полей и среди виноградников. Что бы или кто бы ни был причиной отсутствия принца, следов он не оставил. Никаких.
Уже повернувшись лицом к двери, Аделаида ощутимо вздрогнула, когда луна неожиданно снова скрылась за облаками, а заливавшие помещение потоки холодного света вдруг резко сменились темнотой. Она инстинктивно зажмурилась, настолько сильно, что на внутренней стороне век будто отпечатались чернильно-красные контуры предметов — и больших коробок по левую руку, и монструозного шкафа на самом краю поля зрения по правую. И странного смазанного пятна, в последнее мгновение лунного света тёмной молнией будто сорвавшегося со шкафа.
Открыв глаза, Аделаида медленно сделала шаг вперёд — она ведь только что здесь проходила, и не было никакого риска или угрозы! — и почувствовала, что теряет равновесие, словно поскользнувшись на непонятно откуда взявшемся слое льда. Неловко извернувшись в падении, она сильно ударилась локтем и коленом об пол, но боли почему-то не почувствовала — лишь буквально ощутила кожей лунный свет, вновь заливший комнату. В его слепящих ледяных потоках светлая ткань бального платья засияла какой-то мертвенной белизной, на которой проступавшие ниже колен тёмные пятна казались отвратительно чужеродными.
Боль накрыла внезапно, настолько сильная, что перехватило дыхание, и родившийся в горле крик застрял тугим комком, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Скрючившись в позе эмбриона на ледяных досках пола, Аделаида через ткань обхватила ладонями лодыжки, чувствуя, как скользят в чём-то тёплом и мокром ладони. И тут же боль огненным росчерком обожгла вдоль позвоночника, заставляя с воем перекатиться на спину, открывая тем самым неведомому противнику грудь, лицо и горло.
Впрочем, атаки в первый же момент не последовало, и это дало надежду, что удастся отделаться малой кровью. Лучше уж тюрьма, чем то, что нападает из темноты в самом защищённом уголке дворца! Собрав волю в кулак, женщина попыталась подняться на ноги, но поняла, что боль и потеря крови сделали своё дело, и до двери удастся добраться разве что ползком.
Неведомое чудовище никак себя не проявляло, и тишину зимней ночи разбивало лишь её собственное сорванное дыхание и редкие стоны.
В очередной раз протянув руку вперёд, в попытке вцепиться сорванными ногтями и заноженными ладонями в доски пола и ещё на несколько дюймов подтянуть тело в сторону двери, Аделаида почувствовала, как что-то невероятно острое прорезает вдруг кожу запястья, и в этот раз противника ей удалось если не разглядеть, то хотя бы заметить момент атаки — мелькнувшее небольшое нечто размером с не слишком крупную собаку, более тёмное пятно на фоне менее тёмного. Впрочем, от осознания того, что у безымянного и бесформенного ужаса появилось если не имя, то хотя бы форма, легче не стало.
Уже не пытаясь зажимать рукой порезы, — всё равно ран было слишком много, и остановить кровь или облегчить боль таким образом не удавалось — Аделаида снова подтянула колени к груди и замерла. Ведь ничего не случится, если она секундочку отдохнёт, правда?
Холодно.
Как холодно.
Целых два раза она ещё предпринимала попытки продвинуться к двери. В первый раз её остановили лишь свежие порезы на ногах — слабо кровоточившие, на фоне остальных почти неопасные. А потом, когда она почти ухватилась за край одной из коробок, когда появился шанс единым последним рывком преодолеть оставшееся расстояние до такой близкой и такой недосягаемой дверной ручки, тяжёлое тело приземлилось на плечи, заставляя провалиться вперёд. Того, как бритвенной остроты когти впились в затылок, почти снимая скальп, она уже не почувствовала, потеряв сознание от удара головой об угол короба.
* * *
— Уже выяснили, кто она? — после нескольких часов беспрерывного крика голос правителя Поморья звучал устало и хрипло.
— Предположительно, какая-то лондрийка, из мелкопоместных, точнее пока не скажу — лицо и грудь сильно пострадали, опознать её не представляется возможным, так что приходится проверять всех приглашённых.
— Надеюсь, он её не ел?!
Начальник дворцовой стражи замялся. Сообщать о том, что, да, таки попробовал, но его малолетнее высочество не того вида, чтобы отъесть от незваной гостьи слишком большой кусок, не хотелось. И что именно отъеденный нос и буквально изжёванные левая щека и подбородок препятствуют опознанию покойной — тоже.
— Скорее, погрыз немного, в основном раны были нанесены ещё при жизни. Всё-таки он ещё молодой, после оборота его неплохо накормили, так что в основном он играл. Сначала, конечно, испугался и напал, но потом, когда понял, что жертва не опасна, то просто охотился.
Зиновий вздохнул, устало потёр виски и, обращаясь уже к няньке, спросил:
— Как его высочество?
— Спит. Уже в человеческом облике, — Матрёна, вынянчившая не один десяток малолетних оборотней, повидала на своём веку и не такое и потому оставалась совершенно спокойной.
— Надеюсь, он хотя бы не будет это помнить?
— Не конечно! Он же ещё младенец совсем! Вырастет и не вспомнит!
И ведь, если задуматься, ни капли не покривила душой! Забудет — до первого взрослого оборота. Забудет — до первого осознанного трупа. Так было, так будет и впредь. Что же, из-за одной идиотки со вспоротым когтями животом котёнку-то судьбу ломать!