у люмин лопатки — в кровь; в шрамы глубокие, откуда торчат поломанные кости; в ссадины и синяки.
она тонет в инадзумском море, в грозе небес, в лесу тиндзю, меж местных мрачных деревьев. у люмин холодные глаза, и взгляд пронзительный; она говорит сдержанно, медленно, будто в голове мысли — по книжным полкам, по порядку, от а до я, и ничто словно не может потревожить этот извечный порядок, а в лёгких — ночные цветы, сияющие лишь под лунным светом.
❅ ❅ ❅
они сидят на террасе имения камисато рано утром, когда солнце мажет мёдом по голубому небу кистями, будто чернилами, пишущими очередной свод законов, и аяка методично протирает именным платком свою катану. бережно, как никогда бы не коснулась кого-нибудь ещё — и не то чтобы люмин завидует. вовсе нет.
у аяки — ледяное сердце, руки ледяные, и губы, наверное, тоже. и люмин совсем, совсем об этом не задумывается. вовсе нет.
люмин прикрывает глаза, и цветная рябь бьёт по опущенным векам.
у неё за спиной — тяжелая дорога; тысяча врагов и столько же друзей; миры, материю которых она разрезала собственным мечом и чувства — уже сейчас — которые кажутся страшнее и мучительнее чем всё, что она проходила до. и ей нравится думать, что это всё временно, из-за усталости, что пора бы уже отдохнуть, а не разрывать на себе плоть своими же пальцами, пробираясь до костей, чтобы — в кровь, в шрамы глубокие, в ссадины и синяки, ради других.
— когда же ты сделаешь что-то ради себя? - слышится почему-то голос итэра где-то в голове, в подсознании, на самой дальней книжной полке, и люмин думается, что пора бы сделать перестановку.
❅ ❅ ❅
во время битвы аяка становится только прекраснее — взмахивает своими руками подобно крыльям белой цапли, и катана её — начищенная до невозможного блеска — режет воздух на тысячи маленьких частичек. и люмин бы отдала всё, чтобы сражаться с ней вот так — бок о бок, спина к спине — всю её оставшуюся жизнь; чтобы вечность наблюдать за резкими, изящными движениями и тем, как чужая кровь пачкает её белоснежную кожу. люмин бы, возможно, хотелось собственными пальцами её оттереть — эту кровь — но она никогда себе этого не позволит.
тогда стояло жаркое, палящее солнце, не скрываемое облаками. они плетутся в имение камисато медленно, перебрасываясь коротким фразами, и время словно для них двоих останавливается, замирает, остаётся песчинками на мозолистых ладонях.
люмин поворачивает голову, чтобы что-то сказать, и теряется в ощущениях.
какая же аяка, черт возьми, красивая.
и люмин это воспоминание, это мгновение, запишет собственной рукой, в одной из множества комнат имения камисато; чернилами, взятыми там же, и на бумаге, предоставленной слугами всё того же имения камисато, и растянет, будто время, застывшее в вечности, в формалине, на целую книгу. и после бережно — подобно самой аяке, протирающей этим же вечером свою катану — поставит на одну из множества полок.
❅ ❅ ❅
у аяки действительно — холодные руки; кончики пальцев, до самых ногтей и даже дальше. от аяки всей, в радиусе десятка сантиметров, исходит холод: моросящий, словно иней, и кожа её действительно — будто покрыта тонким слоем льда.
люмин тогда руки свои, всегда тёплые, не одергивает, и задерживается на пару секунд. но хотелось бы, конечно, подольше. может — навсегда. остаться здесь, в инадзуме, что молнии в небе бигудями накручивает вокруг островов; что неприветливо грохочет вдалеке громом; что ветром наэлектризованным пробирается под одежду, под кожу и дальше — по венам к сердцу, вместе с эритроцитами, лейкоцитами и так далее.
люмин бы остаться здесь — в отчего-то тёплом имении камисато. забраться с корнями в чужие мысли, в память, прорасти там лучшими для аяки моментами и никогда больше не уходить; не гнить, не засыхать, не осыпаться высохшими листьями.
но люмин оставляет после себя лишь жухлые перья, какие-то чёрные, словно в саже, и облезлые. кроме себя — своей обглоданной плоти, израненной кожи и костей, ломано выпирающих из лопаток — она ничего не может дать. и книг о ней, темно-синими чернилами, писать не будут, и на полки с самым дорогим и сердцу ценным не поставят.
у люмин только меч, всегда прячущийся за спиной, размытые цели, акварелью текущие за горизонт вдогонку к солнцу, и ночные цветы, с кровью смешивающиеся где-то в чёрной траве.
она сидит на террасе имения камисато одна, вглядываясь вглубь инадзумы, в притихшие молнии, и совсем не хочет прощаться. она протирает свой меч именным платком с чужими инициалами, а потом прячет его в карман.
а в книге описывается последняя страница — и конец их истории близится стремительнее, чем люмин бы хотелось. она в последний раз вдыхает воздух, отчего-то непривычно холодный, и поднимается с пола.
книга становится на последнюю в её сознании полку.
белая цапля на обложке мажет по сердцу люмин не хуже чужой бережно протёртой катаны.