Иногда просто невероятно, какие повороты может совершить жизнь. Ловино Варгас, парень, готовый крикнуть на всю вселенную, как сильно он ненавидит людей, теперь находился в объятиях другого человека, не брата.
А Антонио Фернандес Карьедо, который был уверен, что в его жизни никогда не случится ничего хорошего и не будет никакой надежды или хоть чуточку счастья, теперь прямо сиял от последнего, и оно было таким же настоящим как и человек ,находившийся в его объятиях.
Никто из них не соображал, как это всё вообще случилось, никто из них этого не планировал, но они даже не хотели задумываться об этом, а просто вели совместную жизнь, начиная с того дня, как признались в своих чувствах... или, по крайней мере, Антонио это сделал, Ловино ему только намекнул.
Прошло уже прилично времени с этого момента, поэтому обоим парням уже не казалось странным проводить каждый вечер вдвоём (особенно итальянцу). Они, наоборот, пользовались каждой свободной минутой, чтобы быть вместе. А "пользоваться" для них значило поцелуи и ласки.
Новая пара находилась в доме Ловино. Парни сидели на диване, снова занимаясь долгими поцелуями, которые Антонио так обожал. Испанец обхватил итальянца за талию, а тот положил ему руки на плечи, так как до сих пор не был полностью уверен, куда их девать во время поцелуя. Антонио время от времени прижимал Ловино ещё крепче к себе, нападая, когда тот менее всего ожидал, на его шею, недавно найденное чувствительное место.
Он давал ему маленькие, медленные поцелуи возле ключицы, с радостью замечая, что Ловино, у которого шли мурашки по коже, пытался подавить позорные звуки. Антонио слегка коварно улыбнулся, ведь не заканчивал удивляться тому, каким невинным являлся итальянец, когда дело шло о физическом контакте. Один лишь вид, как его лицо наливалось красками разных оттенков, было настоящим зрелищем для испанца. Когда-нибудь у него от умиления наверняка будет остановка сердца.
《А интересно, первый ли я человек, с которым он занимается этим. Вообще-то я его никогда не спрашивал, есть ли у него бывшие партнёры.》
Ловино слышал эти слова, чувствуя, как губы испанца творили эти чертовские вещи с его шеей, которые были такими приятными и одновременно заставляли его гореть от стыда. Разумеется, он не собирался признаваться испанцу, что тот был для него самым первым. Никогда в жизни.
Итальянец вцепился в плечи Антонио, когда приятные ощущения усилились, и этому придурку вдобавок ещё пришло в голову засунуть ему пальцы под рубашку, чтобы потрогать его голую спину. В этот момент начал звенеть сигнал тревоги внутри Ловино, он не мог больше ни о чём больше думать и начал слегка паниковать, ощущая на себе чужие руки, не принадлежавшие его брату.
И снова Антонио засунул большие пальцы под его одежду, осторожно, чтобы не напугать Ловино, но тот и так уже знал, что он планировал и ненавидел это, потому что оно вызывало у него странные чувства. Естественно, итальянец не являлся таким наивным, чтобы не понимать, что испанец хотел большего, и сам вообще-то тоже был не совсем против, но у него в таких случаях просто создавался блок в голове и он не знал, что делать... Значит, вот так он теперь расплачивался за всю свою жизнь в изоляции.
Но в этот момент его спас звон телефона, который внезапно вытащил обоих из своего личного мира, где температура поднималась всё сильнее. Ловино использовал эту возможность, чтобы отпустить Антонио, который сперва слегка озадаченно сидел на месте, но через несколько секунд сообразил, что итальянец встал.
— Как же часто тебе звонят, этот человек всё ещё не сдаётся, — заметил испанец, пока Ловино подходил к телефону (поправляя одежду и пытаясь вернуться к натуральному цвету кожи), взял трубку и моментально бросил её обратно.
— Я бы скорее сказал, что у него нет личной жизни, — ответил итальянец и отправился на кухню сделать им что-нибудь перекусить. Испанец лишь улыбнулся.
Антонио только недавно заметил это странное поведение Ловино и однажды попытался спросить у него, кто же ему звонил каждый день, но тот не собирался отвечать, а вместо этого поменял тему.
Только сейчас испанец осознал, как мало он знал о Ловино. Так долго он был фиксирован самим собой и своими проблемами, что при каждом визите у итальянца лишь думал о том, как хорошо он себя там чувствовал и как сильно не хотел расставаться с ним... но так как они теперь стали парой, он ощутил потребность узнать больше о нём, понимая, какой загадкой являлся для него Ловино.
Только недавно он увидел, каким скудным и мало украшенным был его дом, честно говоря, он при виде этих голых стен получал ощущение, будто никто там не жил. Ловино не имел ни одной фотографии, ни себя, ни брата, не говоря уже о других членах своей семьи. Словно никто не существовал для него.
Единственной личной вещью итальянца на стене был этот крест, висевший возле входной двери. Даже его спальня была скромной, хотя имела что-то странное, а именно эти стены, покрашенные в такой тёмный, почти чёрный, цвет, и эти толстые занавески. Внутри там выглядело ещё мрачнее чем через окно.
Пару дней назад Антонио зашёл туда, потому что искал Тортугу, который выпрыгнул из его рук и спокойно прогуливался по дому итальянца. Конечно, темнота там не осталась незамеченной.
— Эй, Ловино, а тебе не страшно спать в такой комнате? — спросил испанец, глядя на стены и занавески, не пропускавшие дневной свет.
Не церемонясь, Ловино вытянул его из своей спальни и захлопнул дверь.
— Тебя что, не учили не заходить в чужие спальни без спроса? — выругал он Антонио. Это был не единственный раз, когда он отказывался отвечать на его вопросы.
Происходили и другие, похожие сцены, например, когда испанец любовался вышеупомянутым крестом, под которым находилась маленькая полка, где горела свеча.
— Ты католик или делаешь это только по привычке? — узнавал он у итальянца, показывая на Христа на кресте. Ловино почему-то разозлился.
— Конечно, я католик. А ты разве нет? — переспросил он слегка угрожающим тоном, будто предупреждая испанца, что выгонит его навсегда, если тот окажется атеистом.
— Можно сказать, что да. Моя мама меня часто учила религии, и мы каждое воскресенье ходили в церковь. Я некоторое время даже был дьячком вместе с Франциском. Можешь себе представить, какими мы были ангелочками? Монахини всегда называли нас милыми, но сам пастор знал, что мы всё время только баловались, — рассказывал Антонио, ностальгически хихикая и поворачиваясь к Ловино.
— А твоя семья тоже католики? Думаю, что да. Наверное, вы с братом тоже творили вместе разное в церкви. Дети всегда будут детьми, — поинтересовался он, подходя поближе. — Каким ты вообще-то был, когда был маленьким? А какая у тебя семья? — но в ответ получил всего лишь взгляд Ловино, который никак не мог разобрать, сколько бы не старался.
Итальянец не выглядел грустным, но и не счастливым. Если испанец был бы обязан это как-нибудь описать... он бы сказал, что в глазах другого парня находилась пустота, такая выраженная, которая пугала его настолько, что он не мог иначе, чем отвести взгляд.
В тот день Ловино просто пожал плечами и промолчал, а Антонио заметил ещё одну дополнительную вещь: итальянец не только не имел ни одной фотографии, но ещё и не терял ни слова о своей семье.
Хотя он время от времени упоминал Феличиано, но никогда не говорил ни о своём отце, ни о матери или о других родственниках, и никогда не называл имя какого-нибудь друга или хотя бы одного из своих бывших одноклассников. Также он ни разу не рассказывал, почему решил не учиться в университете, несмотря на то, что у него была возможность (Антонио сделал этот вывод, когда услышал, что брат итальянца был студентом в художественной школе).
Кроме этого, испанец не понимал, почему Ловино из города совсем один переехал жить в эту деревушку, а когда очередной раз пытался расспросить его об этом, тот снова пожал плечами и поменял тему. И почему он так часто менял работу, и кем был этот человек, который ему каждый день звонил и кому он безжалостно бросал трубку он тоже не объяснял.
С каждым днем испанцу становилось все яснее, что он совершенно ничего не знал о Ловино, и его начала грызть совесть, ведь он заметил, что всё это время, которое знал его, беспокоился только о себе и страдал от своих бесконечных трагедий... так, что ему даже в голову не приходило познакомиться ближе с парнем.
Но эта была не только его вина, потому что Ловино, оказывается, сам старался не допускать этого и ничего о себе не говорил, даже когда Антонио пытался что-нибудь узнать у него.
Если можно было сказать, что Антонио прятался за своей улыбкой, то Ловино прятался за своим молчанием.
Итальянец стоял на кухне и готовил еду, когда вдруг почувствовал, как его кто-то сзади обхватил за талию. Антонио положил ему подбородок на плечо и поцеловал в щеку, будто они новобрачная пара в каком-то фильме.
— Почему ты всё время это делаешь? — спросил Ловино со сморщенным лбом, не потому что ему это мешало, а поскольку он на самом деле не понимал, зачем ему придавали столько внимания.
— Потому что очень люблю тебя, — ответил испанец с улыбкой и поцеловал его теперь в губы, потом ещё раз в щёку и наконец шею, обнимая его ещё крепче.
《И потому что хочу, чтобы ты был только моим, полностью моим...》
Ловино вздрогнул от этой мысли. Он часто слышал подобное от Антонио, который эти слова повторял не только головой, но и, конечно, сердцем... большая волна властных чувств.
Около полуночи Антонио возвращался домой. Ловино всегда находил отговорку, чтобы не дать ему спать у себя, хотя испанец и не сильно приставал к нему по этому поводу, ведь знал, что его любимый был человеком, к которому трудно приближаться, также физически, как и психически. Но одновременно у Антонио возник вопрос, как итальянец мог столько позволять своему брату.
Наверное, это потому, что они близнецы, вместе выросли и имели связь, которую Антонио, не имевшему ни братьев, ни сёстер, невозможно понять. Но несмотря на всё, он не мог иначе, чем испытывать лёгкую ревность.
В последнее время эти мысли не отставали от него даже тогда, когда он приходил домой и пытался уснуть. Крутясь в кровати, он себе тысячу раз задавал вопрос, какой должна была быть жизнь Ловино, чтобы тому даже не хотелось рассказать хоть одну мелочь, и почему он вел такие близкие отношения с братом.
И хотя ему не нравилось признаваться в этом, Антонио думал, что эти отношения между Феличиано и Ловино были слишком близкими. Ненормальными.
Эмма и Винцент, например, тоже очень любили друг друга, и Винцент часто присматривал за сестрой, потому что она была младше, а ещё и женщиной. Антонио знал, что они были очень близкими и всегда могли положиться друг на друга... но всё равно не так как Феличиано и Ловино, которые словно жили в тайном мире, принадлежавшим лишь им одним, исключая из него всё чужое, всё, что могло им угрожать.
Феличиано имел доверие Ловино и, следовательно, возможность... нет, право, делиться с ним всеми этими жизненными вещами, о которых Антонио ничего не знал. Между ними было что-то нечто большее чем факт, что они девять месяцев находились вместе в животе их матери. Обычно братья и сестры вели свою собственную жизнь и только делились совместными воспоминаниями... но эти двое... вели себя так, словно жили одну единственную жизнь, что Антонио немного раздражало.
Испанец повернулся в четвертый раз, на что Тортуга, лежавший рядом с ним, лениво приоткрыл глаза, когда почувствовал, как матрас двигался благодаря бессоннице хозяина. Тот уставился на кота.
— Тортуга, как ты думаешь? Это неправильно, что я себя так чувствую? — спросил он у животного, которое наверняка задавало себе вопрос, игнорировать ли хозяина и просто спать или выслушивать, как всегда, его жалобы.
— Я не говорю, что мне не нравится его брат, но... я тоже хочу стать таким близким человеком для Лови, — рассказывал Антонио коту, который двигал туда-сюда хвостом, будто думал, что ответить.
Затем испанец вздохнул и закрыл глаза, прикрываясь одеялом.
— Я тоже хочу абсолютно всё о нём знать... хочу, чтобы он стал моим, во всех отношениях. — думая об этих словах, он наконец заснул.
Каждое утро следовало нормальной рутине. Испанец ходил на работу и иногда во время перерыва встречался со своими друзьями, которым сообщил о том, что он стал партнёром Ловино. Они... ну, как сказать, старались хорошо относиться к этому факту, хотя несколько раз у него спрашивали, как он мог влюбиться в такого человека, как итальянец.
Однажды, когда у испанца был обеденный перерыв, они вместе пошли на поиски хорошего, недорогого места, чтобы пообедать и поболтать.
— Вы считаете это нормальным, если ваш партнёр отказывается вам рассказывать о своей жизни? — спросил вдруг Антонио, когда его друзья вели свои бутерброды ко рту. Франциск и Гилберт посмотрели друг на друга, а потом на него.
— О, неужели у вас уже кризис в отношениях? — переспросил Гилберт, а Франциск хихикнул.
— Да никакой там не кризис, просто сомнение, — ответил испанец, улыбаясь и смеясь, пряча от них, что это "сомнение" мучило его уже долгое время, с того дня, как понял, что ничего не знал о Ловино.
Француз откусил свой бутерброд и вытер салфеткой уголки губ.
— Antoine, разумеется, ты ничего не знаешь об этом парнишке, ведь, как намекнул Гилберт, вы только совсем недавно стали парой, — ответил он наконец своим типичным высокомерным тоном, но не сумел убедить Антонио.
— Да, но я серьёзно ничего о нем не знаю. Почти ничего, кроме его имени и возраста, — ответил он, ни один раз не дотрагиваясь до своей еды.
— А может он шпион и вынужден тебя убить, если ты что-нибудь узнаешь, — пошутил Гилберт, не придавая внимания его паранойе.
— Твои шутки становятся всё хуже и хуже, Гилберт. Вот поэтому все женщины держатся от тебя подальше, — отомстил ему испанец, на что немец фыркнул и принялся молча жевать свой обед.
— Mon amour, не все люди имеют открытый характер, а твой Ловино не создал у меня впечатление такого человека, который после пары поцелуев и одного раунда секса сразу расскажет историю своей жизни. Всё в свое время. Или ты сам рассказываешь всю свою историю после одной совместной ночи? — спросил француз. Антонио чуть не ответил да, ведь именно это он и сделал.
После одной лишь ночи итальянцу удалось вытащить из него всё, что он ни разу не рассказывал ни семье, ни своим самым близким друзьям... Зная его только один-единственный день, испанец смог доверить ему каждую тайну, которую прятал за своей улыбчивой маской.
Наверно, поэтому ему так не нравилось, что он ничего не знал о Ловино. Тот всего за пару часов разобрал его полностью, можно сказать, увидел насквозь него... Но самому Антонио за все эти месяцы даже не удалось узнать, как зовут его родителей.
— Да не мучайся ты так, постарайся лучше разгадать всё сам, вместо того, чтобы расспрашивать его. Зная тебя, ты всё время сидел у него дома и не отлипал от него ни минуту. Весь этот китч, как каждый раз, когда влюбляешься, — заметил Гилберт, облизывая пальцы. Антонио слегка смущённо уставился на свою нетронутую тарелку.
— Никакой не китч, — выдал он сквозь зубы. Его друг почти стопроцентно угадал, чем он занимался с Ловино с того дня, как они стали парой.
— Боюсь, что на этот раз Гилберт прав, даже несмотря на то, что у него нет никакого чувства такта, что касается любовных тем, — сказал Франциск. Альбинос немного сморщил лоб.
— Что ты этим хочешь сказать? Да передо мной ни одна женщина устоять не может, я настоящий донжуан, — хвастался он.
— Ладно, дадим нашему Гилберту ещё немного помечтать, а сами вернёмся к делу, — предложил француз и вернул своё внимание к Антонио. — Не заставляй Ловино отвечать, а подожди, пока он сам по себе захочет тебе рассказать: пригласи его куда-то, где думаешь, что ему понравится. Имей терпение, — посоветовал эксперт по любви. Испанец слегка задумался.
Да, может его друзья и правы, он же сам знал, каким человеком был Ловино. Он себя чувствовал дураком за то, что верил, что моментально получит ответы от итальянца.
Теперь он был вынужден набраться бесконечным терпением и подумать, что сделать, чтобы итальянец хоть немного начал доверять ему.
После еды испанец попрощался с друзьями, и они все вернулись на работу. По дороге в кафе Антонио размышлял, что они могли бы сделать вместе этим воскресеньем, чтобы на немного выйти из рутины, и чтобы Ловино так хорошо себя чувствовал, что хоть бы выразил, что ему нравилось, а что нет. Вдруг он вспомнил о своей любимой кузине и, не думая, вытащил мобильный телефон и набрал её номер.
— Эмма, это я, Антонио. Да, всё в порядке, я только хотел кое-что спросить... Твоё приглашение на это воскресенье ещё действует? — ведь ему только что пришло в голову, что Ловино понравились его кузены. Честно говоря, он в первый раз видел, как итальянцу было хорошо в компании других людей кроме брата.
Надо было надеяться, что с их помощью парню удастся хоть немного открыться.
Итак, остаток недели прошёл абсолютно спокойно и без всяких новостей. Но в воскресенье Антонио постучал в дверь Ловино, и, как только тот открыл её, практически велел ему собираться.
— Я никуда не пойду, — отказался итальянец, видя, как на лице Антонио тут же появилось разочарование.
— Ну, пожалуйста, Ловино! Por favor, por favor, por favor, — умолял его испанец, преследуя его, как цыпленок свою мать.
— Нет, я ненавижу выходить из дому, а ещё больше - находиться в толпе людей,
— не сдавался Ловино и сел со скрещёнными руками в кресло, давая ему понять, что никто не свете не сможет вытащить его на улицу. Тортуга разлёгся на его коленях, поддерживая его.
— Но это ненадолго, ты погуляешь совсем немного. Ну пожалуйста, Эмма скучает по тебе, Гильермо тоже, а... Винцент не знаю, но и он будет там. Пожалуйста, Ловино! — но итальянец продолжал качать головой, гладя кота по спине.
— Тогда передай Эмме и остальным привет от меня. Я никуда не пойду, — повторил Ловино, не поддаваясь отчаянным попыткам Антонио его уговорить.
Тут испанец подошёл к Ловино, сел перед ним на пол и положил свой подбородок ему на колени, на свободное место, оставленное Тортугой.
— Почему ты не хочешь со мной идти, Ловино? Мои кузены тебе всё-таки не нравятся? — поинтересовался он грустным тоном.
《Он так ненавидит выходить, что даже со мной не хочет? Не понимаю тебя, Ловино... Почему ты так избегаешь людей? Я очень хочу тебя понять, но ты мне не даёшь. Чем ближе мы становимся, тем больше, мне кажется, ты меня отталкиваешь от себя...》
— Дело не в этом! — вскрикнул вдруг Ловино, немного пугая Антонио, который поднял взгляд.
— Просто... мне действительно очень неприятно находиться там, где другие люди, — объяснил итальянец, пряча факт, что он не только не любил, а ужасно боялся оказываться в местах, где находилось больше двух людей. От одного лишь представления об этом шуме ему казалось, что его голова вот-вот взорвётся.
— Но ты будешь со мной, зачем тебе другие люди? Тебе просто надо мне доверять, — сказал Антонио, встал и взял его за руки.
Ловино снова направил свои пронзительные глаза цвета шоколада на изумрудные испанца, который почувствовал себя почти раздавленным этим взглядом.
Доверять? Что это такое? Как доверять другому человеку? Итальянец этого не знал и не понимал... в его жизни для такого никогда прежде не находилось места.
《Я буду присматривать за Ловино.》
Слушая эти слова, итальянец ощутил, как испанец слегка сжал его руки, и наконец сдался.
Пока Антонио ждал его на улице возле двери, Ловино собирался. Он надел куртку и, прежде чем выйти, подошел к кресту на стене и быстро перекрестился. Потом глубоко вдохнул, наполнил лёгкие воздухом, будто это его хоть немного успокоит.
— Я, честное слово, не хочу, — процедил он сквозь зубы и вышел к Антонио, который улыбнулся, когда увидел его. Вдвоём они пошли к дому испанца, где их ждала машина и двое людей.
Винцент стоял, прислонившись к двери водителя и спокойно курил, а Гильермо с лёгким нетерпением стучал пальцами по крыше машины.
— А они что здесь делают? — спросил Ловино. Антонио закатил глаза и усмехнулся.
— Ну, скажем так: я был стопроцентно уверен, что смогу уговорить тебя, — признался он. Ловино моментально повернулся, чтобы вернуться домой.
— Пока, — сказал он, но, прежде чем успел сделать шаг, Антонио обхватил его за талию.
— Нет! Ты же уже согласился, что пойдёшь со мной! — ныл испанец, практически таща его к машине. Винцент и Гильермо тем временем развлекались зрелищем. Ну ладно, по крайней мере, кубинец это делал, открыто смеясь над ними.
И всё-таки Ловино в конце концов оказался в машине, которая уже отправлялась. Слегка нахмурившись, он время от времени фыркал, пока Антонио смотрел на него щенячьим взглядом, чтобы хоть немного разжалобить.
— Кстати, куда, черт побери, мы вообще едем? — спросил мрачно Ловино, замечая, что деревня уже позади.
— К Эмме, — ответил Гильермо, сидевший впереди рядом с водителем и весело улыбаясь. — Увидишь, как наша кузина покажет весь свой талант. Только смотри, не влюбляйся в неё, а то поломаешь нашему Toño сердце, — добавил он. Антонио сердито посмотрел на него.
Ловино замолк и стал глубоко дышать, наблюдая из окна, как менялся пейзаж и оставалась позади его комфортная зона. Он почувствовал нервозность, которая становилась всё хуже и хуже.
— Всё в порядке? — узнавал Антонио, который заметил, как итальянец цеплялся в сидение, тяжело дышал и постоянно опускал окно, слегка высовывая голову, будто ему не хватало воздуха.
Ловино обернулся к нему и кивнул, этим ещё больше ставя напоказ свои нервы.
— А куда мы точно едем? — спросил он, пока свежий ветер с окна немного охлаждал его горячее от беспокойства лицо.
— В город. Там мы встретимся с Эммой, — ответил Антонио. Ловино выпучил глаза, крепко вцепился ногтями в сидение и немного согнулся, надеясь, что его не вырвет.
— Ловино, ты себя плохо чувствуешь? — спросил взволнованный испанец и погладил итальянца по спине. Тот моментально убрал с себя его руку, будто не хотел, чтобы его трогали.
— Да, честно говоря, мне не сильно хорошо. Может, вернёмся? — попросил он, глядя теперь на Гильермо и глаза Винцента, отражавшиеся в зеркале заднего вида.
— Да что ты? Мы преодолели уже больше половины дороги, скоро приедем. Не бойся, когда доедем, тебе станет лучше, вот увидишь, — сказал Гильермо и потянулся к нему, чтобы похлопать его по плечу. Ловино и от него отвернулся.
《Надеюсь, он выдержит. Ловино на самом деле выглядит плохо. Надо его чем-нибудь отвлечь, когда мы приедем.》
Услышав эти мысли Антонио, Ловино захотелось возразить, но он просто не мог ему объяснить, что не сможет отвлечься, если поблизости будут другие люди. Поэтому он мысленно молился за то, чтобы они только ехали к Эмме в гости и находились впятером, как тогда у Антонио, иначе он даже сам не знал, что может произойти.
Видимо, они уже приближались к цели, которая оказалась не красивым, спокойным районом, а подобием большого парка. Винцент принялся искать свободное место для парковки, а Ловино, видя, что везде стояли куча машин, чуть не сошёл с ума от страха.
Наконец они остановились и вышли, или, по крайней мере, последнее сделали Винцент и Гильермо, который потянулся после долгого сидения в машине. Антонио тоже собирался вылезти, но заметил, что Ловино не сдвинулся с места.
— Эй, Toño, присмотри тут за своим любимым, а мы с Вином пойдем найдем Эмму. Наверняка она уже с ума сходит от нервов, — объявил Гильермо. Оба парня ушли, а Антонио ждал, пока Ловино наберётся смелости, чтобы выйти.
Тому снова казалось, что он делал из себя посмешище. Опять вел себя как запуганный ребёнок. Антонио всё сильнее за него волновался, итальянец это ясно слышал в его мыслях.
Нет... опять он создавал всем проблемы, опять его имя стало синонимом неприятностей и забот; он себя ощущал как в детстве, когда мама приходила, чтобы вытащить его из убежища и повести домой. Но он уже был взрослым, черт побери... не мог он продолжать заставлять других проходить через всё это.
Зажмурив глаза, парень наконец вышел из машины, но,как только он оказался на улице, шёпот многих голосов ударил ему прямо в уши. Он попятился назад, видя снова это выражение на лице Антонио, которое ему так не нравилось, в сопровождении мыслей, говоривших о том, как тот беспокоился о нём.
— Пошли, — сказал испанец и протянул ему руку, но Ловино отказался её брать, сморщил лоб сильнее, чем обычно и пошёл за ним.
Чем ближе они подходили к остальным трём, которые их уже ждали, тем больше маленьких групп людей обнаруживал итальянец. Они болтали... думали, чувствовали и мучили его своими внутренними голосами.
— Куда мы попали? Где Эмма? — спросил Ловино, притворяясь, будто убирал прядь волос с глаз, а на самом деле закрывал себе правое ухо. Ему стало по-настоящему плохо и уже медленно, но верно давала о себе знать эта знакомая головная боль, которая скоро превратится в мигрень.
— Знаешь, Эмма занимается музыкой. Она певица и сегодня будет участвовать в маленьком концерте. Она мне с радостью рассказала, что будет много других артистов и ожидают большую публику, — объяснил Антонио, когда они уже дошли.
Ловино моментально побледнел и в то же время, внезапно на него напал невыносимый шум. У него гудело в голове, будто ему сверлили череп до самого мозга. Было ужасно больно.
Сколько там находилось людей! Ловино чувствовал себя так, словно миллион голосов одновременно орали ему прямо в барабанные перепонки.
Испанец хотел уже войти в толпу, но вдруг ощутил, как другой парень схватил его за руку, останавливая его.
— Пошли отсюда! — закричал Ловино со страхом в голосе. Его лицо было наполнено страданием, а его тело слегка сгибалось, создавая впечатление, будто он пытался защититься от чего-то.
— Но мы только что пришли, — возразил Антонио, но Ловино потянул его за руку, прижимая свою вторую к уху.
— Пошли, пошли! — вопил итальянец так громко, словно сможет этим заглушить все остальные голоса, которые разрывали ему виски и усиляли боль в ушах и голове. Радостные сердца всех этих людей, их бесчисленные мысли, полные эйфории, которые уже невозможно было различить, собрать или понять, стали бесконечной бомбардировкой шумом. Парень себя чувствовал так, будто его чуть ли не подвергали пыткам.
— Подожди... мы же ещё Эмму не встретили и... — договорить испанец не успел, поскольку Ловино грубо отпустил его руку и убежал, так быстро, как позволяли ему ноги.
Конечно, Антонио сразу рванул за ним, крича его имя. Но Ловино, ни разу не оглядываясь, бежал с руками на ушах.
Он убегал от невидимого врага, который преследовал одного его, с такой скоростью, будто вот-вот его догонит, оторвёт ему голову и проглотит все его чувства. Поэтому он бежал и бежал, несмотря на страх и боль. Хватит! Почему только ему надо было так мучиться? Почему он не мог сбежать?
В конце концов, он не заметил, куда попал, лишь то, что находился теперь на какой-то пустой, безлюдной парковке.
У Ловино горели лёгкие, и он начал страдать от мышечных спазм. Наконец останавливаясь, он упал на колени, до сих пор прижимая руки к ушам и тяжело дыша, вернее говоря, пыхтя, и время от времени всхлипывая.
Он даже не знал, что у него болело больше — грудь, лёгкие, ноги или голова. Боль была такая, что его затошнило и вдобавок к одышке и плачу едва не вырвало.
— Ловино! — кричал Антонио, добежав к нему, и, тоже тяжело дыша, наклонился, чтобы узнать, что случилось. А Ловино тем временем повторял себе снова и снова, что надо успокоиться.
— Успокойся, успокойся, успокойся, — выдавал он еле-еле и неконтролируемо, закрыл глаза и крепко сжал челюсти, откидывая голову назад и так крепко цепляясь в уши, будто сейчас их расцарапает.
— Ловино, скажи мне, что с тобой, — умолял Антонио, пытаясь положить ему руки на плечи и обнять его, но Ловино его мгновенно оттолкнул от себя.
— Я хочу вон отсюда, не могу я больше! — орал он отчаянно. Несколько слёз текли по его лицу.
— Подожди, думаю, тебе надо к врачу или в больницу. Ты выглядишь ужасно, — постарался убедить его испанец, который пришёл в себя после толчка.
— Хочу домой!
《Что мне делать? Не знаю, что с ним происходит! Не имею понятия.》
— Замолчи, замолчи... хватит думать, — пробормотал Ловино, когда услышал его мысли. Не зная, что делать, растерянный Антонио вытащил свой телефон и вызвал такси, ведь понял, что итальянец ни в коем случае не вернётся к концерту.
Пока они ждали машину, Ловино не двигался с места и продолжал бормотать себе что-то под нос, не позволяя Антонио приблизиться к себе.
《Он ведёт себя точно так же, как в тот день, когда мы впервые увиделись. Ловино, ну скажи мне хоть, что с тобой, как я могу тебе помочь.》
Но итальянец всё ещё сидел на коленях, крепко прижимая руки к ушам.
— Дай сюда телефон, — потребовал он вдруг и протянул руку. Испанец не хотел, чтобы ему стало ещё хуже, и послушался.
Дрожащими руками Ловино набрал единственный номер, который знал наизусть. Тут пришло такси, и оба парня сели в машину. Пока Антонио давал водителю адрес, Ловино поднял ноги на сидение и чуть ли не прижал себе телефон к лицу.
— Феличиано, это я... Опять случилось. Можешь подъехать ко мне? Я тоже в дороге... Но не клади трубку, мне нужен твой голос.
Всю дорогу Ловино почти молча слушал и время от времени кивал. Антонио, сидевший рядом, внимательно наблюдал за ним, видя, как другой парень чуть ли не сворачивался калачиком на сидении, и как беспрерывно двигал руками между лбом и ушами. Разговор был по-итальянски и испанец пытался хоть немного понять, но ему не удалось, он не соображал, о чём братья говорили.
Несмотря на то, что они сидели рядом в одной машине, Антонио чувствовал себя так далеко от итальянца, как никогда. В такое тяжелое время тот оттолкнул его от себя... даже не удостоил его взглядом.
Когда они наконец доехали до дома Ловино, тот, игнорируя испанца, сразу рванул к двери, где его уже ждал Феличиано, который, казалось, моментально выбежал из дому, когда получил звонок близнеца.
Антонио заплатил водителю и поспешил за братьями, которые зашли в дом. Он увидел, как они, держась за руки, направились в спальню, и хотел пойти вслед, но Ловино захлопнул дверь перед его носом. Теперь испанец с лёгким изумлением стоял возле неё, пытаясь сообразить, что только что произошло.
Затем руками и лбом прислонился к закрытой двери, воспринимая тихие голоса братьев изнутри, и задал себе вопрос: кем он вообще был для Ловино, если тот не давал ему помогать даже в таких ситуациях? Какое место занимал он в жизни итальянца... и тем более, в его сердце?