Райден зажмуривает глаза и потирает виски, вздыхая: в постели с женой всё же здорово, всяко лучше, чем за столом с государственными документами. Людские тела дарят ощущение тепла, людские проблемы — только головную боль. Райден откладывает кисть.

В окнах — закат, его тепло не касается Райден, но его света достаточно, чтобы погрузить кабинет в уютный полумрак, в котором черты лица Аяки кажутся по меньшей мере привлекательными.

Её лицо — подмечает Райден — уже не кажется таким детским, возможно потому, что в полутемноте алый цвет её щёк приглушён и почти невидим. Баал вздыхает — возможно, это к худшему: очарование её жены всё же лежит в её близости к человеческому. Детский возраст людям всё-таки к лицу, не то, что тысячелетним божествам (она старается не вспоминать старика из Мондштадта).

Упёртость её жены тоже детская: Аяка сидит здесь почти столько же, сколько сама Райден, и великий сёгун не понимает почему. Её жене не нужно работать, не нужно ни о чём беспокоиться, её единственная задача — просто иметь статус жены. И, возможно, радовать своего супруга.

Взгляд Райден смягчается — со своими задачами Аяка из клана Камисато справляется замечательно. Возможно, всё её тело мягко источает энергию, которой Райден не хватало слишком долго.

Баал глядит на стопку бумаг — она меньше, чем обычно, но это потому, что стопка уже просмотренного также больше, чем обычно. Вероятно, взять человека под свой бок было хорошим решением — люди, в частности её жена, похожи на кошек.

Аяка все эти часы сидит в углу комнаты, Райден поднимает брови — в этом месте она обычно медитирует, возможно, люди чувствуют, где присутствовали боги. Аяка не подходит ближе, не меняет своего положения и всё время украдкой бросает взгляды на Райден, Баал думает, что будь у неё сердце, оно бы уже размякло — есть в этом поведении что-то своеобразно привлекательное, милое. А у этого тела есть сердце.

Вид перед ней на мгновение размывается, Баал подавляет вздох — это человеческое тело тоже чувствует усталость, но документов ещё приличное количество. Райден стучит по своему столику пару раз.

Аяка на мгновение вздрагивает, и по её виду Баал всё понимает — та спала. Сидя. Её сонный вид и водянистые глаза лесной лани заставляют Райден чувствовать себя здорово, но нездорово — где-то в глубине живота скапливается приятное тепло, но человеческое сердце, кажется, ломается на мгновение.

Райден думает, что со дня её свадьбы сердце очень часто даёт сбои. Но ничего критичного. Она может с этим жить.

Слуга заносит её привычный послеобеденный чай, и, несмотря на то, что приносят чашку и для Аяки, Райден просит заварить другой сорт — более мягкий, для сна — и занести футон.

Баал сжимает губы в линию — собственное, нечеловеческое подобие улыбки: если бы её жена не была столь сонной, то возразила бы. Это тоже часть её детского поведения — вести себя так, словно ей не нужна помощь и забота.

Разве это вина Райден, что ей хочется избаловать свою милую жену? Она возвращается к своим документам.

У лиюйского чая сильный, бодрящий древесный запах и приятное цветочное послевкусие, по горлу разливается тепло, но это что-то иное, отличающееся от того тепла, которое поднимается от вида Аяки, раскрасневшейся после полуденной дрёмы.    Слуги делают всё быстро, и это рождает в теле Баал другое, третье тепло — ощущение главенства. Аяке приносят её чай, и выражение радости и лёгкого замешательства на её лице так легко читается, что Райден вновь относит это к тем очаровательным детским чертам, которые вызывают в её нутре тепло.

— Оставить футон для моей жены. Свободны.

Аяка поднимает свой взгляд и оставляет чай на принесённом столике.

Баал сжимает губы: Аяка может смотреть ей в лицо, будучи недовольной, но не может смотреть прямо, когда просто хочет понаблюдать за работой? И они-то состоят в брачном союзе. По-человечески очаровательно.

— Тебе нечем заняться. Ты устала ждать и засыпаешь, — Райден больше не трогает пера, отдаваясь этому разговору.

Аяка моргает и отвечает неосознанно:

— Я не засну ночью, если буду спать сейчас, мой сёгун.

— Тогда мы найдём, чем заняться. Вместе.

Наблюдать, как эмоции сменяют друг друга на лице её жены — божественное удовольствие: сонливость перетекает в удивление, детское удивление сменяется замешательством, а секундное замешательство, навеянное сном, коронуется красным цветом глубокого румянца.

Аяка смотрит в пол, когда в груди Райден рождается мягкий громовой грохот — почти неслышный, почти смех.

— Как пожелаете, мой сёгун.