Сердце бешено колотится. Принимает какой-то сигнал, будто азбукой морзе. Дазай слушает, правда, он знает, — это жизненно необходимо, — но все же не понимает ничего. Пульс летит слишком быстро, чтобы различать тире и точки — кажется, даже быстрее скорости света.
Но так же не бывает, верно, Осаму?
Дазай на мгновение отстраняется от Одасаку. Объятия выходят холодными — у Оды руки будто подержали в ледяной горной реке, — Ода и сам будто из ледника. Откуда-то с южного полюса, где в снегах можно найти никем не тронутые трупы, а любые прикосновения живого тела кажутся плавящими батареями. И Дазаевы вечно холодные конечности на таком фоне оказываются палящим в жару солнцем.
Смешно, правда?
Но сейчас это не так важно. Куда важнее закрыть в этой квартире все окна (Серьезно, Одасаку, кто вообще выбирает убежище ветров своим местом жительства?), может, заварить горячий чай, — если таковой еще остался, — и найти еще одно одеяло.
— Не боишься простудиться? — как-то спрашивает Дазай. Ода пожимает плечами:
— Тут холодно в любом случае. — И как будто серьезно спрашивает: — Получается, я в любом случае простужусь?
Дазай его, наверное, понимает. Ода даже не называет это место домом — зачем стараться сохранить хоть какой-то уют?
Но все же Дазай старается.
А Ода все же заболевает.
Они сидят на одном диване, — единственном во всей комнате, и поэтому лучшем, — наматывают друг на друга шарф синего цвета, и Дазай смеется:
— Зараза к заразе не липнет.
Судьба смеется вместе с ним — хотя бы в этом Дазай оказывается прав.
Зараза липнет только к чистым и лучшим людям, верно, Осаму?
— Что если мы просто игрушки этой глупой судьбы, Одасаку?
На улице заканчивается осень, ветер бесхозно гуляет между стен серых домов, подсматривая в чужие жизни, собираясь сохранить эти секреты навсегда. Дазай опасно балансирует на бордюре, то и дело рискуя полететь с него. Его руки разведены в сторону, — для сохранения равновесия, — но это не помогает от слова совсем. Только Ода снова и снова ловит протянутую ладонь.
— Тогда, наверное, ей стоит быть менее жестокой.
— Ты думаешь, она как те маленькие дети, отрывающие головы куклам? — Дазай смотрит себе под ноги, но дороги там будто нет. Не замечает кривой бордюр и наступает прямо мимо него, поскальзываясь на пустом месте. У Оды на это уже отработанная реакция — он тянет Дазая обратно, внимательно осматривает с головы до ног, как будто ту самую фарфоровую игрушку. И пожимает плечами:
— Всё может быть.
Дазай смеется, не произнося больше ни слова. Спрыгивает с бордюра, слыша позади тихий выдох, и, — не оборачиваясь, — идет вперед.
В голове крутится слишком много вопросов — Дазай не знает, с какого из них начать.
Тогда почему я никак не могу умереть?
И, — видимо поэтому, — не начинает ни с одного.
Судьба лишь небрежно плетет синюю нить, снова и снова нанизывая ее на спицы. Она не обижается, нет, ведь правда — в с е м о ж е т б ы т ь.
Дазай, как бродячий кот: идет — куда вздумается, и живет — где не прогонят. Наверное, ему везет, что один такой дом точно есть. Двери маленькой квартиры на одном из последних этажей приветливо открыты каждый день.
— Не могу придумать имя герою. — Ода устало откидывается на спинку стула и трёт переносицу, закрыв глаза. Дазай пристально смотрит на него со старого зелёного дивана в центре комнаты — пережившего не одного хозяина и отделавшегося только прожженной обивкой, теперь прикрытой покрывалом, — и все же предлагает:
— Назови его в свою честь. — Ода кидает на него полувопросительный взгляд — видимо, не понимает, шутит или нет. Дазай, кажется, говорит вполне серьёзно — на деле не знает сам, — но продолжает улыбаться: — Это же весело — в параллельной вселенной есть другой почти-ты.
— Это работает немного не так.
— Разве? Расскажи мне, Одасаку?
И пусть выходит как-то вопросительно, Дазай не спрашивает — он просит. Слушать Одасаку и правда интересно. А слушать Одасаку, когда тот говорит о своих мыслях — интересно вдвойне.
Ода вообще малоразговорчивый — из Анго и то проще информацию вытянуть, — не верит, что может захватить своими словами. Заставить задуматься, занять на некоторое время. А зря.
Дазай с этим не согласен. Одасаку умеет заворожить — неважно, о чем он говорит: о проделках детей, машине, обрызгавшей его сегодня водой из лужи, или, — что самое ценное, — о своих мыслях, — его все равно слушают с открытым ртом, стараясь не пропустить ни одного слова. Или, может быть, так слушает только сам Дазай.
Но Ода себя уж точно недооценивает.
— Назвать героя… — Сакуноске будто теряется, — это… знаешь, это немного сложнее, чем просто придумать ему имя.
— Ты в это веришь, Одасаку? — Дазай знает, — такие вопросы задавать нельзя, — но все равно его провоцирует. И провоцирует почти-искренно: ему интересно. Об Одасаку хочется знать чуть ли не все, — а может, даже чуть больше.
— Наверное. — Ода засматривается в одну точку, будто зависая. Подбирает, что сказать. — Имя — это же очень важно. Для всех.
— Тогда, получается, я исключение?
— Зачем же тогда ты называешь меня «Одасаку»?
Действительно, Осаму, зачем?
— Но это же другое. Совсем.
Впервые задумываться над словами Оды не хочется — он не подозревает, что попадает в самый центр невидимой мишени, — о них просто хочется забыть. Дазай вскакивает с места. Смеется:
— Ты знаешь, что если повторять слова снова, снова, — он ведет рукой, выводя лежащую восьмерку в тон своим словам, — и снова, то они приходят к своему первоначальному состоянию: лишаются смысла. Тебе не кажется, Одасаку?
Попробуй тогда повторить его имя снова, снова и снова, Осаму Дазай. И напиши на бумажке, прочитай. И еще, и еще, и еще.
Дазай говорит сокровенное. То, о чем думал уже несколько дней, — с момента той самой прогулки.
— И знаешь, что самое глупое? Его все равно никогда не было! — Он размахивает руками, жестикулируя в такт своим мыслям. — Все придают этому слишком много значения. Ведь слова — просто набор букв, собранный в определенном порядке. А люди с ними почему-то носятся…
— Думаешь?
— Уверен. Та же судьба. Просто послушай: судьба-судьба-судьба-судьба-судьба-судьба-судьба-судьба.
— Дазай, прошу тебя…
— Тоже уже не видишь смысла, Одасаку? — И, не слыша ответа, продолжает: — Ну же, ты же тоже в нее не веришь! Пошла к черту эта глупая старушка! Она бесполезна! Мы сами управляем своей жизнью, Одасаку!
К чему он говорит последнюю фразу, — не понимает даже он сам. Пытается что-то кому-то доказать? Неправда, это не в его стиле. Совсем.
А сами ли?
Дазай любит наживать себе врагов, — особенно могущественных и этой жизни неподвластных. И это уже, кажется, проблемы совсем не судьбы — как ни странно, он всегда был ее любимчиком. И не одного человека, что кажется ангелом в своем светлом плаще.
Но все мешается потоками ледяных ветров и слишком громких разговоров.
Сердце бешено колотится. Подает сигнал в космос, и в этот раз Дазай знает, какой. Слышит в бешеном ритме отчетливое «с-п-а-с-и е-г-о» и ненавидит себя, что снова упустил свой шанс.
Кровь расползается по стерильно-белым бинтам. И, — к сожалению, — не его.
У Оды холодные руки, из объятий которых вылезать больно. Что-то разбивается осколками где-то под ребрами.
Говорят, лучших людей можно только придумать — но Одасаку все же существовал. И в том, что они не успели прожить свои лучшие воспоминания, виновата исключительно старушка с остро заточенными ножницами.
Придуманная жизнь быстрее скорости света отправляет сигналы в прошлое.