У Оды зависимость от вязаных свитеров и теплых оттенков вроде бежевого и коричневого. По крайней мере, так говорит Дазай. У Оды зависимость от растворимого кофе и старых пожелтевших книг — и это он понимает сам.
На улице стоит вдохновляющая серость, и главный редактор вопросительно поднимает бровь на слове "вдохновляющая", потому что вдохновлять может все что угодно, но не осень и не моросящий дождь. По крайней мере, не его.
Ода зарекается говорить с ним о вдохновении.
Рыжие деревья попадаются все реже — Ода идет по широкой улице, забывая про лежащий в портфеле зонт — (чья-то чужая привычка — не его). Навстречу летят машины, опаздывая на важные встречи и, кажется, домой. В ушах свистит холодный ветер, вызывая желание закутаться в пальто еще плотнее. Ода думает, что Дазай бы себе такого не позволил, а после садится в подъехавший автобус со смазанным номером — перегоревшей черточкой на цифре три.
и слушали тихий океан.
Ода слышит чужие разговоры, смотрит на маленький теплый мир внутри: женщина поправляет заколку на прическе, подросток ищет проездной в бездонных карманах куртки, беззлобно переругивается сидящая на передних креслах пара...
Откуда-то из глубины на него смотрят родные карие глаза.
Дазай двигается к окну, позволяя Оде сесть рядом. Поворачивает голову к запотевшему окну, где все сливается в парад разноцветных огней. Выводит что-то пальцем. "Привет".
— Привет.
Взглядом тянется к нему, да и мыслями, наверное, тоже. Вообще весь тянется к нему, подальше от холодного окна, чтобы хоть так урвать кусочек тепла, не забыть о важном кусочке комфорта. Будто секунда — и Оды не станет, будто его разобьют на кусочки, а после заберут куда-то далеко-далеко и больше ни за что не отдадут.
отчаянно.
— Приглашаю тебя на постоянное место жительства в мою голову, Одасаку!
— Ты чего? Я же там не помещусь...
В квартире холодно — у них обоих привычка открывать окна, когда уходят. Дазай идет на кухню ставить чайник, Ода идет к шкафу. Достает оттуда еще один свитер и кидает Дазаю — надень, замерз же совсем.
Так и получается: сначала Дазай переезжает в его квартиру, а потом Ода в его голову — у Дазая там библиотека. Воспоминаний, решений, проблем и пожелтевших книг. А у Оды зависимость — помните?
Он уходит курить на балкон. Смешивает пепел с каплями, разбавляет серое небо росчерком зажигалки. Вспоминает о трех статьях, которые надо написать до конца недели, и обещает себе начать сегодня одну из них. Статьи писать не хочется — хочется в вечность, желтыми исписанными листьями, чтобы дотягиваться до сердец и отзываться воспоминаниями. Не болезненными — теплыми, к которым возвращаешься как домой.
— Помнишь, ты как-то говорил, что я — бабочка, Одасаку?
— Да, а что?
— Ты знаешь, бабочка здесь точно не я. А, и еще чайник вскипел, кстати.
Дазай, наверное, прав. Но Ода не уверен, что у него тут что-то получится. В голове — бесконечность набросанных слов, что никак не соберется хотя бы в одно предложение. И это слишком сложно понять. Статьи писать проще — чистая механика и никаких стилистических приемов. Никаких выдумок, никакого вдохновения: только набрать нужное количество знаков, свериться с антиплагиатом, и можно кидать редактору.
Ода позволяет дождю потушить сигарету, отпускает ее в свободный полет в пропасть девятого этажа — и плевать, что это загрязняет окружающую среду. Очищает мысли, и на том спасибо.
Он закрывает стеклянную дверь. Дотягивается до банки с кофе на верхней полке и слышит голос Дазая:
— Анго говорит, что хочет вернуться в этот город. Говорит, что скучает по нам.
— Наверное, хорошо, что по людям, а не по городу: с нами хотя бы можно разговаривать.
— С другой стороны, город хотя бы тебя не предаст.
неосознанно.
Осень забирается в вены, а серость становится их общим воздухом. Ода наливает третью кружку кофе за вечер, напоминая себе, что бесконечность не предел. Он не понимает, когда эта фраза стала девизом местного журнала, для которого он пишет статьи, и почему редактору опять ничего не нравится. Наверное, слова про серость стоило оставить при себе.
Дазай заглядывает в его ноутбук.
— Ну и каково это, писать статьи про короткие стрижки на вьющиеся волосы, Одасаку? — И зачем журналу статья с таким названием — Ода тоже не понимает. — Может, и мне что-нибудь посоветуешь? — Поворачивается к Дазаю, сталкивается с ним взглядом. Вполне серьезно раздумывает над его предложением.
— Тебе?.. — Мысленно примеряет все варианты. — Может, лучше останешься со своей?
— Так ты настолько ценишь мои волосы, Одасаку?
— Нет, просто мне кажется, что парикмахеры сами не отличают некоторые прически одну от другой.
запутались в полной темноте.
Ночью город играет красками ярче, чем днем — и это становится привычным. За окном огни улицы и черно-синее небо. Звезд в Йокогаме почти не видно.
Дазай сидит рядом: слушает ритмичный стук клавиатуры, смотрит на появляющиеся на экране буквы. А мыслями, кажется, сворачивает куда-то не туда. Внезапно подает голос:
— Уходи оттуда. Тебя же там задушат, Одасаку. Иди к людям, слушай истории, пиши их, пиши тех же людей — но оттуда беги!
— Но... — Ода не договаривает.
— Пожалуйста.
Они не включают свет — это не нужно. Дазай не собирается давить, а Ода собирается над этим подумать. Ему хочется найти верный путь, дойти до вечности, пусть даже бессонными ночами в тепле вязаных свитеров — он берет Дазая за руку.
и думали — навсегда