Десятилетия состоят из лет. Годы – из месяцев. Месяцы – из дней, дни – из часов, часы – из минут, а минуты – из секунд. Секунды же тянутся мучительно-бесконечной вереницей, отзываются в каждом болезненном вдохе и в каждом хриплом выдохе. В каждом биении сердца, которое перенесло настолько сильную утрату, что непонятно, как оно вообще продолжает биться.
Иногда Лань Ванцзи кладет ладонь на обожженную вэньским клеймом грудь и с удивлением чувствует эти удары внутри. Мерно. Ровно. Так ужасающе бессмысленно. Так нестерпимо горячо.
Пустота в его душе гулкая, наполненная отзвуками чьих-то слов, детского смеха, дурацких шуток. В памяти – сцены настолько яркие, что порой затмевают собой реальность. Как же больно сжимается сердце, когда он боковым зрением видит на мосту через реку знакомый темный силуэт. Но стоит обернуться – и ничего нет. Ему показалось. Память нарисовала этот образ слишком ярким, а он снова не смог отличить реальность от мечты.
А-Юань растет. Он ничего не помнит о прошлом и не спрашивает. Его улыбка, так сильно похожая на ту, что Ванцзи хранит в памяти, постепенно меняется, и теперь уже он куда больше походит на самого Ванцзи. Звонкий смех, такой же звонкий плач сменяются сдержанностью, послушанием и учтивостью – качествами, которыми его прежний опекун никогда не владел. Лань Ванцзи любит его как любил бы собственного сына и дорожит его жизнью больше всего на свете, хоть никогда ему – никому вообще – об этом не скажет. Но с каждой секундой, с каждым мгновением он видит, как в их общем ребенке становится все меньше от Вэй Ина.
И дыхание сбивается. Он будто снова его теряет. Пытается поймать, но в сжатых кулаках не оказывается ничего.
Вэй Ина забывает даже людская молва. Величает людоедом, рисует его демоном или стариком, пугает им детей… Иногда Лань Чжань ощущает себя единственным человеком во всем мире, который вообще помнит о Вэй Ине. О том, каким тот был в действительности. Ярким, улыбчивым, небезразличным к бедам других людей. Упрямым, своевольным, неуправляемым. Измученным, загнанным в угол, запутавшимся в собственных поступках. Бесконечно сожалеющим обо всем, что сотворил. Прекрасным. Талантливым. Сильным.
Что ж, если об этом помнит лишь он один, он пронесет эту память сквозь годы. Сколько бы времени ни потребовалось, он не забудет. Он сам не знает, чего именно он ждет. Смирения? Нет. С этой утратой ему не смириться никогда. И пока черная бездна отчаяния не поглотит его, он будет надеяться.
Иногда он старается найти его душу. Это значит – признать его мертвым. Но пусть так, если бы он хотя бы смог поговорить с ним, касаясь струн гуциня… если бы только смог сказать ему обо всем, что чувствует. Если бы только… Но душа Вэй Ина не отзывается. Она распалась на мельчайшие частицы, на крохотные фрагменты, которые больше уже не собрать воедино. А это может значить только одно: Лань Ванцзи не на что больше надеяться.
Они больше никогда не встретятся. Даже после его собственной смерти.
Он откладывает гуцинь в сторону и дышит ровно и спокойно. Сердце продолжает биться. Секунда за секундой. Минута за минутой. Час за часом. День за днем. Годы. Десятилетия.
***
А потом в охваченном пожаром лесу на горе Дафань среди криков отчаяния и стонов боли он вдруг слышит мелодию. Мелодию, которую, кроме него знал только один-единственный человек во всем мире.
И все становится на свои места.