На прошлой неделе мне не хотелось жить, и я не жила, оставаясь в постели.
Под одеялом в молитве я провела три дня и три ночи, выбираясь из комнаты, ставшей мне чужой, только на четвертый и пятый утренние часы. Замок опустел, закостенел от крови, и тусклое солнце больше не грело разоренное бессмысленной войной королевство. Я путала свое изуродованное тело в простыню и бесцельно бродила по бездушным коридорам, ступни в которых леденели, а пальцы упрямо цеплялись за стены. Иногда мне становилось страшно, и тогда я закрывала лицо руками в бесконтрольном приступе паники, воображая, что вместо рук у меня — стекло бутыли, за которым трусливые королевы прячут себя от целого мира.
Утром меня, холодную и исплаканную, находила прислуга, и еще вчера влюбленный в меня викинг теперь волочил мое тело до спальни, чтобы закрыть и никогда не вернуться. Я плакала от бессилия в его сильных и крепких руках, но никогда не винила. Он и не самый плохой вариант. Он даже немного любит меня и изредка таскает удушенные в разграбленном саду цветы.
А вчера мой живот распух и отяжелел. Я трогала и гладила его руками, надеясь унять проснувшуюся вдруг боль, но делала только хуже. В конце концов, пришла деревенская повитуха. Погладила меня, приласкала. Потом смерила температуру и улыбнулась: у молодой королевы будет ребенок.
— Настоящий? — неуверенно спросила я.
Помолчала.
— Можно его оттуда как-нибудь убрать?
Повитуха сердито засопела, поскребла когтем нечесаные грязные лохмы.
— Глупости, — наконец сказала она. Посмотрела на меня злым глазом еще с минуту, а потом все-таки ушла.
Спозаранку ко мне пришли разом и смерть моя, и проклятье мое. Мы молча смотрели друг на друга: мои глаза мокли от напряжения и под немилым взглядом делались слепыми. А смерть моя и проклятье мое пахли столетними болотами, пахли предсмертными хрипами, пахли рвотой.
— У молодой королевы будет ребенок, — тихонечко сказала я и виновато опустила невидящие теперь глаза. Пожевала белые губы, неуверенно тронула распухший живот бледной рукой. Горло мне сдавило слезами и нечаянным криком: королеву тронули чужие ледяные пальцы, под которыми кожа вся делалась тоньше. С набежавшими слезами, с натужным треском сердца под грубым касанием я все же осмелилась спросить: — Я ведь все еще королева?
Мефистофель помолчал и потер мой живот когтистыми пальцами.
— Ты проиграла войну, — сказал он. — Я захватил твою страну, твой замок. Даже тебя захватил. Ты не королева, но все еще Баттерфляй, и ребенок у тебя будет от меня.
Понимающе моя голова качнулась к груди, да так там и осталась. Сердце теперь с тревогой вбивалось в подбородок.
— Как ты его назовешь? — спросил Мефистофель и погладил мою голову, мой живот. Наверное, даже ему не верилось, что оно настоящее, что оно живое.
На мгновенье я позволила себе разжать пальцы — задумалась. Может, это будет мальчик, похожий на монстра и не похожий на меня. Может, я назову его Икар в надежде, что однажды он захочет возвыситься над всеми нами, как его отец, — и в гордости своей сгорит.
Пальцы мои вцепились в руку смерти моей и проклятья моего.
Только не мальчика, только не монстра…
Может, это будет девочка, похожая на меня и не похожая на монстра. Может, я дам ей имя в честь одной из нашего рода. Может, однажды она изничтожит все дьяволова отродья, потому что будет человеком, будет женщиной.
Война проиграна.
У молодой королевы будет ребенок: Икар — чудное имя для мальчика, которому не суждено прожить дольше одиннадцати зим, а если девочка — Стар. Без какого-либо умысла или упрека.
У нового короля тоже будет ребенок, наследник.
Я постараюсь задушить его еще во чреве.