В школе Стэну объяснили, как извлечь корень из чисел, из чего состоят ископаемые, сколько в воздухе пыли и почему птицы летают. Отец научил Стэна, как зарабатывать деньги, рассказал, как расщепляются атомы, но даже мама не сказала, что твои объятия бесплатны, и только к пятнадцати Стэн понял, что необязательно знать все это, чтобы любить кого-то.
Каждое утро Стэн выпивает, потому что никто не говорил ему раньше, что этот мир ужасен. Впервые он увидел все черно-белым в десять: Стэн не мог понять, как люди способны жить здесь. Мокрые черные ветки деревьев; серые лица; ветер наждачкой; лишь зима и июль из времен года. Стэн пьет вино, пьет отцовское пиво. По четвергам птицы в вашем городе не летают. Люди так слабы, что должны защищаться даже от солнца.
В школе тебе объяснили, сколько кварков в протоне, почему Земля не плоская и почему она вращается вокруг Солнца. Мама давала тебе уроки скрипки, а папа решил, что тебе нужен арабский. Ты бросаешь камень, и он где-то падает. Никто не говорил тебе, что ты прекрасна и без платья.
Каждое утро ты красишь губы в красный и каждый взмах ресницами — под потолок. Сколько же суицида может вместить твой зрачок? Ты расчесала спутанные копны, чтобы собрать волос в хвост; ты расчесала шею, чтобы спрятать под горлом крошечный из твоего сердца узелок.
Есть вещи, которые ты не можешь вынести.
Когда тебе больно, ты плачешь. Когда тебе больно, ты ходишь.
Есть вещи, которые ты не можешь пережить.
Когда тебе больно, ты плачешь. Когда тебе больно, ты ходишь.
Пусть Стэну ответят генетики, чем измеряется близость. Почему не коротким поцелуем в щеку, не сухой твоей в его потных руках ладонью? Почему не твоими в его взгляде глазами? Ты лепишь ему на руки пластырь, дуешь на ранки и мажешь их йодом. Но близость не измеряется ни баночкой йода, ни его «мне совсем не больно» прерывистым дыханием.
Просыпаясь после полудня, ты понимаешь, что провела в болезни — в бреду — с полутора суток. По ногам твоим стекает вязкое красное естество, но ты отвергаешь его так отчаянно, так зло, что в конечном итоге сама веришь в это.
В школе тебе объяснили, чем измеряется близость: мужчиной и женщиной в теплой кровати и в браке. Но никто не сказал, что иногда бывает иначе, и что чувствовать можно другое.
Ты отрицаешь свой пол и свое лицо.
Ты не хочешь быть частью чего-то.
История ваших отношений сведена к истории ваших браузеров: окно открыто лишь одно. Застиранная футболка, десять раз перешитая; не наденешь, но жалко выбросить. Безуспешные попытки снять с нее выкройку, кривенько перештопать.
Каждое утро Стэн выпивает, потому что мир кажется ему дерьмом.
Каждое утро ты запиваешь таблетки водой, потому что только они помогают тебе чувствовать себя парнем.
Ваша история — плохое кино.
В четырнадцать твоя подруга впервые легла в постель с парнем. Там же — впервые — она попробовала крэк. Ты клеишь на себя иконку «отрицает» и стираешь данные профиля на фейсбуке. Все это кажется очень прикольным. «Любовь — это так прикольно, ты знаешь?» Но ты не знаешь. Тебе четырнадцать, у тебя между ног вместо члена вагина. И ты хочешь быть собой, но не можешь. Совсем-совсем не можешь.
Стэну не нужны путешествия: что он увидит в Индии, кроме слонов, что он сможет найти в Зимбабве, кроме ожогов? Зачем он учил географию и писал доклады о Франклине Рузвельте, если в конечном итоге ему интересен только участок тела площадью в семь сантиметров на твоем теле.
И как теперь взять тебя за руку на людях, если все, за что вы держались, раскололось на части? Эти четырнадцать вспороли вам брюхо, протащили лицом по асфальту. Стэн снимает останки лица, что однажды напялил, и смотрит сквозь тебя. От тебя ничего не осталось. Ни длинных любимых всеми волос, ни напомаженных красных губ, ни накрашенных потолочных ресниц. Ничего. Ничего не осталось.
И как теперь поцеловать тебя в зале кинотеатра под кино так, чтобы не было стыдно? «Смотрите, это не парень, это моя девушка, правда, мы не геи». И как теперь позвать тебя на ужин? Познакомить, наконец, с мамой?
От тебя ничего.
Ничего не осталось.