— Это т-точно п… подействует?
Кот Нуар судорожно вытирает кровь некогда полосатым нашейным платком. Бражник смотрит на криокапсулу и хочет верить в лучшее. Он молча гипнотизирует тонкие уголки губ, застывшие в тёплой ласковой улыбке, так не подходящий мертвенному холоду её тела.
— Сними серёжки.
Юноша трясётся и пытается отвести взгляд от сплошь красного тела, на котором едва выделялись концы синих хвостиков. Он просто стоит и не реагирует на сущее, до скрипа натирая чистейший, похожий на спандекс материал, окрашенный в алый лишь в его подсознании.
— Серёжки, Адриан!
Наконец, герой отмирает и, не переставая с ужасом сверлить хрупкое, ещё содрогающееся тело, встаёт перед ним на колени. Не слушающимися пальцами как можно аккуратнее вынимает серьги из ушей и поскорее отворачивается. Встаёт и бежит к отцу. Узкую ладонь накрывает другая, пошире, тяжёлая и горячая, и на этом момент их единения заканчивается.
— Теперь кольцо.
Светлая голова заполняется ворохами чёрных мушек, заглушающих окружающее шелестом своих маленьких крыльев. Полчище букашек, сводящих его с ума одним своим существованием. Как подобает истинному хищнику, Кот справился с назойливым роем, разорвав их королеву-матку размером с человека. И он, наверное, должен был порадоваться? Тогда отчего ему так плохо?
— Ты оглох?!
До уха доносится слабый хрип, который, вероятно, не должен был существовать. Нуар невольно переводит взгляд в сторону звука.
Маринетт. Единственная, кому он мог доверять. И доверил, раскрывая свою личность в надежде почувствовать тепло.
Адриан протягивает кольцо, и месье Агрест в своём истинном воплощении надевает его на мизинец. Спецэффектов не последовало, и это вызывало только радость.
— Чью жизнь ты отдашь взамен жизни мамы?
Габриэль ожидал слепого повиновения и вдруг услышал робкий, но непоколебимый вопрос. Он нарочито медленно оборачивается. Кто успел посвятить мальчишку в подробности?
— Это не имеет значения.
— Ещё как имеет!
— Не имеет. Этот человек бесполезен. И его потеря — ничто в масштабах Вселенной.
Пальцы скользят по стеклянной крышке, оставляя влажный след: от небывалого напряжения ладони вспотели до ужаса, и едва ли месье Агрест был готов ждать ещё хотя бы минуту. Поэтому, упустив новую фразу ребёнка за спиной, он обрушил всю тяжесть своего кулака на прочный стеклопакет, будто силясь разрушить.
— Во всяком случае, если я исправлю прошлое, этот человек не пострадает.
Опускаться до последней лжи в отношениях с Адрианом давно стало привычным. Но едва ли это волновало его.
— Но тогда… в чём смысл цены? — Юноша силится противостоять, приближается, но родитель точно убегает от него, щетинясь и выставляя руку вперёд:
— Ты задаёшь слишком много вопросов! От того, как быстро и качественно всё будет подготовлено, зависит конечный результат!
Этот мальчишка никогда не позволял себе задавать вопросы. И этим он месье злодею безоговорочно нравился. Но что же нашло на него в столь ответственный момент?! Отчего развязался язык?! Габриэль ударяет по гробу ещё раз. Пальцы заныли и застыли в одном положении. Под натиском чужих эмоций и напряжения бедный юноша опускает голову.
С того момента, как Бражник раскрылся ему и ровно до настоящего момента отец был так близок и открыт. Что же произошло сейчас?
— Оттащи её с глаз долой. И вообще, тебе не следовало приводить её прямо сюда.
— Мы договаривались, что… я покажу ей логово Бражника, и я… ну…
И показал. Всё по-честному, без толики обмана. Адриан был таким всегда: слишком хорошим для чёрного, истлевшего мира Габриэля, топливом, валютой и воздухом в котором была беспросветная ложь. От такой «хорошести» впору скрипеть зубам, и мужчина раздражённо выдохнул, краем глаза оглядывая трясущееся в панике тельце. Юноша чувствует на себе колющее ощущение отцовского осуждения и, опустив голову, подхватывает залитую кровью девушку под подмышки и тащит прочь.
— Скоро всё будет х-хорошо… — как в бреду шепчет он. — Когда отец исправит свою ошибку, всё будет хорошо. Мы никогда не станем Леди и Котом. Ты никогда не пострадаешь… всё будет хорошо. Хорошо…
Изо всех оставшихся сил она пытается упираться ногами и хрипеть, теряя жизненно необходимую влагу через сквозной прокол в шее. Кровь стекает на руки, и скоро юноша почти роняет ставший скользким приталенный девичий пиджачок. Однако он доводит дело до конца, аккуратно скрывая содрогающуюся одноклассницу за многочисленной растительностью.
— Теперь иди в комнату.
Юный Агрест ловит её обезумевший от боли взгляд и замирает. Как бы всё сложилось, не променяй она его на других? Далеко не так. Однако, «быть хранителем очень трудно», и Адриан принимает решение не злиться. Учтиво накрывая девушку своей рубашкой, он гладит её по стремительно холодеющей щеке:
— Просто потерпи… так будет лучше. Мы больше не будем героями. Я никогда не влюблюсь в Ледибаг. Ледибаг просто не будет. И Кота Нуара не будет. И Бражника. Может быть, я подарю тебе зонт, и ты снова влюбишься в мою оболочку. Может быть, даже захочешь узнать меня настоящего. И я тебе не понравлюсь. Как в этот
Раз, когда я открылся тебе. — Стремительно накатывающее безумие заставляет уголки губ искривляться в пугающей улыбке. — И ты не будешь страдать. В любом случае, все мы будем счастливы. Просто потерпи.
Страх напротив становится как никогда ярким.
— Что ты там копаешься? Иди уже в свою комнату!
Адриану снова хочется возразить. И он даже пытается, набирает в лёгкие воздух, но… он не знает, что нужно сказать. Не знает, что бы убедило этого до невозможного упрямого человека. У него просто нет сил думать, и он послушно удаляется к лифту, чтобы в скором времени исчезнуть.
— Объединяйтесь. — Командует мужчина, как только белобрысая макушка растворяется в темноте.
Ярко-зелёные глаза распахиваются.
В ушах цикличный звон, не спешащий исчезать в столпе слепящего света, окутавшего комнату. Тонкие светлые пальцы слабо сжимаются на поручнях кожаного кресла, укрытого светло-серым пледом. Взгляд скользит по окружающему пространству. Предметы обретают свой истинный облик и очертания, но остаются бесцветными, с весьма условно обозначенным объёмом, точно на чертежах первокурсника.
— Габриэль?
Гортанный электронный хрип имел мало общего с голосом живого человека. И всё же вторая фигура, на время утерянная в свете, реагирует на него.
— Да, дорогая?
Столп света обретает очертания. Медленно и ровно, невозможно для законов физики. Но женщина не замечает этой искусственной тягучести, протягивая иссохшую конечность навстречу обретающему цвет образу. Чёрные пальцы касаются белых и, будто заражаясь светом, расцветают светло-бежевым и перетекают на лицо: на не тронутом ни единой морщиной лице возникает улыбка.
— Непричёсанным ты нравишься мне даже больше.
Теперь женщина дотрагивается тёмных, свободных волос, свисающих до подбородка. Молодой мужчина аккуратно перехватывает хрупкую ладонь и перемещает к щеке, чтобы не раскрывать приобретение новых украшений раньше времени.
— Как там анализы?
Габриэль поднимает со стеклянного столика очки и надевает их, средним пальцем приближая к переносице. Время пришло.
— Всё хорошо.
Говорит он, скрывая за спиной дрожащие пальцы. Что мешало сказать эти слова и тогда? В тот момент, когда всё можно было исправить. Зелень напротив искрится счастьем и затем прекрасный в своём спокойствии взгляд скрывается под веками.
— Мы станем прекрасными родителями. Так ведь?
Но Габриэль не может улыбнуться. Вот они, изменения. Другая реальность, вероятно, породившая не одну сотню мультивселенных. Он потерялся в них, дыша глубоко и прерывисто, не в силах пошевелиться. К счастью, Эмили этого не замечает, свободной рукой оглаживая живот.
— Тебе нужно отдохнуть. — Наконец, срывается с тонких, посиневших от волнения губ.
Эмили соглашается, с трудом и не без посторонней помощи поднимаясь на ноги. Лёгкое голубое платье струится до лодыжек и заканчивается еле заметными кружевами. Агрест изумляется: энное количество лет назад его дизайнерские способности явно оставляли желать лучшего. И всё же Эмили носила всё, что он творил. Начиная от одежды и заканчивая ребёнком.
За окном разразился вой сирен, последующий за ним грохот ударяющегося об асфальт дерева и громкие, тяжёлые шаги. Повинуясь обычному человеческому инстинкту тяги к неизвестному, молодая леди мимолётно заглядывает за шторы. И вдруг останавливается:
— Я уже это видела.
— Что? — беспомощно вопрошает её супруг.
— Я уже видела этих людей. Они ограбили национальный банк, угнали полицейскую машину, сбили дерево. И…
Холодный пот выступил на посеревшем лбу: что значит, видела?
— Когда через месяц им вынесут приговор, у меня начнутся…
Видеть эти прекрасные глаза такими напуганными было страшно. Настолько, что Габриэль чуть не попятился назад. Чёртовы маргиналы…
Женщина выпрямилась, опустила удерживающую её руку.
— Мне нужно увидеть анализы. — Чётко и пугающе строго сказала она.
— Э… Эмили… — замялся в ответ её супруг. — Тебе это приснилось.
— Мне нужно видеть анализы.
— Дорогая…
— Мне нужно видеть эти чёртовы анализы, Габриэль!
— Ты не доверяешь мне?
Тускло-серый взгляд встречается с пугающе-ядовитым зелёным. Зрачки сужены, точно в комнате сияла вспышка большого взрыва.
— Прости, — совершенно внезапно унимается она, пряча жуткое пламя в волосах. — С последнего обследования я вся на взводе. Прости… не знаю, что на меня нашло.
И мужчина даже приближается, ласково накрывая острые плечи пиджаком.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, спасибо. Можешь принести мою брошь?
— Нет. — Пугающе резко и уверенно. — Прости, не могу.
— Габриэль?
— Я не знаю, где она. Я давно её не видел.
— Давно? Но ты же час назад держал её в руках.
Месье Агрест никогда не отличался исправной памятью, ни в юношестве, ни тем более в прекрасный сорокет. События того злополучного дня и вовсе провалились куда-то на задворки памяти, оставляя в голове лишь белый шум и всеполглощающую злость на себя любимого. И сейчас он как никогда ярко чувствовал последствия своей забывчивости.
— Габриэль!
— Я не помню, куда её положил.
— Ты потерял мою любимую брошь?
Между ними — стена из непонимания и отсутствия всяких уступков. Как никогда после открытия их чувств. Возможно, как когда-то давно, на студенческом шахматном турнире, на котором они познакомились. Она вся в белом. Смотрит на него с таким же непониманием и вызовом.
— Нет. — Под грузом воспоминаний оживает он. — Я найду её, не беспокойся. В противном случае я закажу тебе новую.
— Новую? — предметы в комнате сотрясаются импульсами её голоса, теряя чёткость и теряясь на сером фоне комнаты. — Но она единственная в своём роде! Её нельзя заменить новой. Мне нужна именно моя брошь.
— Ты в безопасности, она тебе больше не нужна.
— Что?.. Габриэль… почему ты так говоришь? Что ты знаешь…
— Адриан в безопасности. С ним всё хорошо. Так показали анализы.
— Адриан?.. Кто… кто такой Адриан? — исходящий из её уст скрежет всё тише. Вся она — точно голограмма, сердце симуляции. Матрица. Нарушения в которой множатся и разрушают иллюзию Агрестовского выбора. Столбцы заполняются его ошибками и приводят к выходу из строя. И пространство за её спиной распадается на пиксели. — Что происходит, Габриэль?..
Думать, что всё пройдёт слишком гладко, было бы наивно и глупо. Он отдавал себе отчёт. И всё же месье Агрест надеялся на лучший исход. Он никогда не верил в утопию. Ни секунды своей жизни: в горе или в радости. Он знал: на пороге творения утопии всегда стояли тысячи жертв. Без них нельзя. Они — фундамент, они — каркас. И легкомысленно полагал, что именно в этом случае за жертву сойдут лишь его нервные клетки. Но всё же, подобно любой утопической империи, уверенность рушилась, обнажая обугленный и переломанный скелет.
— Я не понимаю, о чём ты. — Бездумно вторил он как мантру и протягивает руку к женщине. — Тебе нужно отдохнуть.
— Нет! — выкрикивает она, отбивая чужую помощь. — Почему ты так говоришь?! Ты что-то знаешь! Что ты знаешь?
— Я знаю, на что способна эта брошь и зачем она тебе.
Ещё Габриэль знал, что империи не строились с одной попытки.
Эмили набирает воздух в лёгкие, тут же блокируя его поступление ладонью.
— Я всего лишь хочу подарить нашему ребёнку здоровое сердечко, — прошептала она. — Если анализы хорошие, это не значит, что у него не будет проблем.
И тогда он безоговорочно согласился. Но только не сейчас:
— Нет, Эмили. — Как думал, отрезал он.
— Ты не хочешь счастья нашему малышу? — однако продолжила она. — Адриану. Ты назвал его Адриан… пусть так и будет. Я ещё не думала над именем, но… я согласна.
А Габриэль тем впервые испытывал злость, глядя на неё. Как же она упряма! Как необузданна и властна!
И всё же злоба — не выход. Медленно выдохнув, мужчина снял спасительные очки и дотронулся до разгорячённого лба, точно пытаясь усмирить его пыл.
— Я хочу, чтобы ты была со мной, — на грани слышимости произнёс он, — чтобы у нас родились здоровые дети. Чтобы мы были счастливы.
— Я желаю того же самого, Габриэль.
Эмили ласково протягивает пальцы к его лицу. И Габриэль решает не сопротивляться. Она касается подушечками скул и нащупывает чужеродную прохладу. Отодвигает переливающиеся жёсткие волосы.
— Серьги Божьей коровки…
Произнеся это, она одёргивает руку и отбегает как ошпаренная. На пальце же она, наконец, видит чужеродное чёрное кольцо. Теперь она всё понимает. И её супруг понимает тоже, роняя голову ниже плеч.
— Она не могла отдать их добровольно, да?.. Что произошло? Габриэль?
Всё окончательно летит в тартарары. Отпуская проклятья всему сущему, молодой мужчина нервно прокручивает кольцо. Касание провоцирует новую ошибку, и иллюзия рушится.
Комната мелькает, стены и пол мелкими частицами поднимаются в воздух, устремляются к потолку и сливаются в единый рой. Эмили в ужасе вертит головой по сторонам, обеими руками защищая своё единственное сокровище, которому в этом жалком мире ещё даже не было положено начало. Серьги расцвели ярко-фиолетовым с золотыми точками, за ним последовало и кольцо.
Голове Габриэля возвращается седина, и Эмили врезается спиной в неизвестно откуда выросшую стену. Она не верит своим глазам. Её муж состарился будто на несколько десятков лет, а комната из нежно-голубой стала серой, с плотно задёрнутыми шторами и искрящим компьютером.
— Что с нами произошло, Габриэль? — шепчет она одними губами. — Сколько… сколько лет прошло?
— Много. Много, Эмили.
В неверии женщина качает головой и подходит к первому попавшемуся окну, намереваясь открыть его и запустить в кабинет такой нужный кислород. Вдруг она замечает движение. Светлая голова неизвестного опускается на каменное изваяние, по всем параметрам списанное с её скромной персоны. Юноша прикасается лбом к гранитным коленям и что-то говорит, вымученно улыбаясь. Заметив заинтересованность, Габриэль приближается. И понимает, что его план, в очередной раз, — ха-ха, — терпит поражение. Чёртов мальчишка! Снова портит его прекрасные планы.
Если бы только его не было!..
Если бы только его не было…
— Это наш сын?..
Эмили вглядывается слишком пристально. Она видит улыбку и точно смотрится в зеркало. Она видит в его глазах воплощение тысячи мучеников и святую в её понимании невинность. Идеал.
А Габриэль не произносит ни слова.
— И ты готов отдать его жизнь в обмен на мою?
Он старается держаться строго и непринуждённо.
— У него не было шанса на жизнь с самого начала. Ты принесла в жертву своё тело и всех наших будущих детей из-за него.
Восклицание так и рвётся наружу.
— Его недуги не совместимы с жизнью, врач тебе об этом говорил. И его спасение было абсолютно лишним и свело тебя в могилу! Подумай: сколько здоровых детей мы можем воспроизвести на свет, пожертвовав лишь одним, несовершенным образцом!!!
Как и замечали все её близкие, человечность у этого демона шла десятым кругом. Не в силах совладать с эмоциями, Эмили оборачивается и поднимает полный ненависти взгляд:
— Ты жесток, Габриэль Агрест. — Произносит она со всей горечью, что накопила за всю сознательную жизнь — И я больше не хочу иметь от тебя детей.
Сердце пропускает удар.
— Эмили…
— Оставь меня одну. — И всё же она смягчается, складывая мягкие локоны на надплечьях. — Пожалуйста.
Как собственный сын около десяти минут назад, он не знает, что сказать: дар речи меркнет перед его восхваляемым идеалом и не даёт сил возразить. Возможно, будь Габриэль хорошим родителем, он бы поставил себя на место Адриана. Видя перед собой лишь её, мужчина повинуется, кивает и покидает комнату, медленно прикрывая дверь.
Он полный идиот. Намного хуже своих злобно-волшебных выкидышей. Идти к своей цели так долго, чтобы разрушить всё в одночасье. Возможно, это свойственно семье Агрест. Если бы Эмили просто согласилась забрать одну никчёмную, к тому же самим Господом избитую жизнь, у них была бы счастливая семья. У него была бы красавица-жена. Да, пожалуй, и одной жены бы вполне хватило.
Два неделимых камня чудес одновременно известили о неминуемо сгораемых минутах его богоподобного триумфа. Нервное напряжение напоминает о себе, и мужчина аккуратно стучит в дверь. Тихонько приоткрывает её.
— Дорогая?
— Посмотри на этого мальчика, Габриэль, — Эмили стоит к нему спиной, точно у того окна, где она впервые увидела своего сына. — Он ведь идеален. Теперь я вспомнила… на протяжении всей своей жизни он стремился быть таким, каким его хотели видеть родители. Без сопротивления, без капризов. Он — венец творения. И моя жертва не была напрасной.
Сейф приоткрыт, но месье Агрест не обращает на такую досадную мелочь никакого внимания.
— Этот мальчик сможет заменить тебе меня. Это будет твоим крестом. Ты будешь смотреть на него и ненавидеть себя.
— Эмили, мы теряем время!
Ноги сами собой двигаются навстречу к любви всей его жизни.
— Время не имеет значения. — А шёпот тонет во тьме, густым туманом наполнившей комнату. — Важна только жизнь.
Звук спускающегося курка старинного коллекционного револьвера.
Громоподобная вспышка в один миг застилает глаза, и месье Агрест рефлекторно отшатывается на несколько шагов. Он хватается за мнимо повреждённые уши и наконец видит перед собой.
Этот револьвер никогда не стрелял громко. Проблема крылась в чём-то техническом и безнадёжно далёком для Габриэля. Едва ли он одаривал вниманием такие незначительные вещи. Он никогда не понимал, для чего вообще отставной генерал и по совместительству отец Эмили подарил его, ибо никогда не питал любовь к чему-то, чем можно действовать напрямую. Нет, это было не в его манере. Как лев, он стремился вершить дела на расстоянии, чужими руками. Эмили же, скорее, была гордой и бескомпромиссной львицей. И предпочитала делать всё собственными руками.
Руки, колени, губы, да всё, чёрт возьми, в его теле, сковало параличом и бросило в бессилии. Габриэль Агрест падает на колени.
Работа Эмили как всегда поражала своей искусностью и аккуратностью: кровь тронула лишь небольшой участок пола и поражающие своей лёгкостью локоны. Лицо осталось прежним, с той же застывшей тёплой и ласковой улыбкой. И даже опрокинувшись на пол, она всё равно оставалась элегантной. Возможно, ей и правда стоило стать творческой натурой.
— Отец? Мама?
В поисках ответа ладони касаются двери. Холодной и величественной под стать её хозяину. Но даже по прошествии часа она остаётся безмолвной.
Почему ничего не изменилось? Почему они так долго разговаривают? Маринетт ведь вполне могла погибнуть! Впрочем, его родителям было, о чём поговорить, и поэтому юноша стоически продолжает ждать. Печально выдохнув очередную дозу кислорода, он садится рядом с порогом, спиной касаясь чёрно-белого дерева. Точно выброшенный, с самого начала своего жизненного пути ненужный котёнок. Он укладывает подбородок на предплечья, накрывающие подтянутые к груди колени и прикрывает глаза. Отец явно перестарался, протыкая Ледибаг шею. Он ведь обещал не причинять ей сильного вреда. Почему отец снова лжёт? Что он делает не так? Почему не может заслужить его доверия?
Долгожданный скрип преграды между ним и неизвестностью выводит юношу из раздумий. Приходится встать на ноги и отойти. С горящей в груди надеждой он заглядывает внутрь.
Но вместо радости и счастливых родителей, он увидел человека, отдалённо походящего на отца. Потухшие, глубоко запавшие, покрасневшие глаза, непривычно растрёпанные безнадёжно седые волосы будто принадлежали древнему старику, а не статному и величественному отцу. С пятном крови на переносице.
— Отец? — вопросительно шепчет юноша.
Назвать его «папой» от рождения не поворачивался язык.
— А… где мама? Что она сказала?
Серьги-клипсы и перстень из червлёного серебра Габриэль сжимал в руке. Однако как только взгляд был поднят на сыплющего вопросами подростка, пальцы разжались. Камни чудес с треском разбиваются об пол. Юноша смотрит на осколки и с непониманием смотрит на родителя.
— Эмили назвала тебя венцом творения. Она отдала свою жизнь, чтобы ты появился на свет. Каждый день частица её души разрушалась под воздействием камня павлина. С каждым днём, как твоё сердце билось.
С каждым режущим тело словом Адриан чувствует, как его тянет к земле, и всё же из последних сил он отступает назад. К сожалению, этих сил не остаётся, чтобы скрыть мерцающий в изумрудных радужках страх.
Он и правда похож на неё.
— Именно поэтому ты…
… отстранился от меня. Произнести эту пугающую истину не хватило духа. Отец любил маму больше жизни. Но она подарила эту жизнь ему, Адриану, и в конечном итоге лимит закончился. Плохое самочувствие, кашель, приступы, кома. Из-за него.
— И ещё она сказала, что ты сможешь заменить мне её.
Заменить? В каком смысле — заменить? Адриан не мог об этом не подумать, и всё же его святая вера задвинула вопросы на дальние полки.
— Я с-смогу! — как можно увереннее утверждает он.
— Ты слишком самоуверен, Адриан! — однако его свирепо прерывают, нависая, опираясь рукой рядом с головой. — Никто не сможет заменить мне её!
— А… Натали?..
— Мы уже говорили на эту тему. Они не похожи!
Тогда юноша решил пойти на отчаянный шаг.
— Но я ведь… я… п-похож на маму… — пытаясь справиться с собой, начинает он. — Я постараюсь, чтобы ты… был… счастлив. Ты заслуживаешь этого.
И, видя в безнадёжно потухших глазах заинтересованность, он продолжает говорить. Не зная, что это не заинтересованность вовсе. А конечная остановка безумия.
— Я смогу доказать тебе, что жертва мамы была не напрасной.
И он улыбается.
Но никто не мог распознать его порыв как благородный. Напротив осталась лишь оболочка. Без разума и без души.
Пустой корпус.
— А… подожди… Маринетт… если ты не изменил прошлое… нужно ей помочь!
Адриан срывается с места и бежит в комнату, как вдруг его хватают за плечо. Он послушно останавливается. И тут его дёргают назад. Пальцы усиливают нажим. Юноша в непонимании поднимает голову вверх.
И именно в тот момент, когда его голова оказывается поднятой, его губы накрывают чужие.
Он инстинктивно дёргается, но ему не дают высвободиться, цепляя вторую руку и поднимая над головой.
— Отец?!
Вместо ответа месье тянет его в родительскую комнату. Он никогда не позволял себе заходить сюда и даже пересекать порог. А теперь его буквально вталкивают внутрь, бесцеремонно заставляя пятиться назад. Мужчина напротив рывком освобождает себя от застёгнутых под горло душащих пуговиц. Адриан в ужасе не перестаёт идти назад. Когда он доверился отцу, он вовсе не думал, что для него всё закончится именно в этой комнате.
— Ты сказал, что докажешь, что сможешь заменить мне Эмили. Так вот, докажи, будь добр. Ты. Пообещал.
С этими словами Габриэль садится на кровать и протягивает руку. Пообещал. Он пообещал. Чем он думал, давая столь рискованное обещание? И всё же…
Он подходит. Опасливо, растягивая каждое движение ещё на три.
Габриэль притягивает за руку ещё ближе. И Адриан, содрогаясь от страха, седлает его колени, удерживаясь за шею. Тяжёлые руки проникают под футболку и касаются живота. Юноша сжимает губы, чтобы не закричать.
Месье Агрест касается губами светлой шеи, краем глаза поглядывая в отражение. Адриан молчит. Тогда мужчина надавливает сильнее, дотрагиваясь до места под скулой, отчего юноша склоняет голову вбок и приподнимает плечо. Стесняется. Его мать реагировала на это движение точно так же.
— Хороший мальчик.
Шёпот тонет во мраке, не давая Адриану его услышать. Габриэль приподнимает ладони сына на уровне головы, сплетая с ним пальцы. Бедный юноша не реагирует, точно кукла, принимая все манипуляции. А он ведь и правда считал себя куклой. Леди заменила его. Как поломанную игрушку. И вот игрушка отомстила ей. Старенький плюшевый кот, спасающий маленькую девочку в грустные осенние вечера и наскучивший в изобилии других ярких зверят, оказывается, всё это время имел вполне острые коготки.
Одежда оказывается вне поля зрения. Адриан послушно разводит колени, повинуясь чужим безмолвным требованиям, и принимает между них тело вдвое больше себя. Он чувствует касания. Десятки. Сотни. Их не должно быть. Но он не в силах противиться. Он обещал.
— И всё-таки… Бесспорно, ты — моё лучшее творение.
Адриан послушно разводит колени, повинуясь чужим безмолвным требованиям, и принимает между них тело вдвое больше себя. Он чувствует касания. Десятки. Сотни. Их не должно быть. Но он не в силах противиться. Он обещал.
— И всё-таки… Бесспорно, ты — моё лучшее творение.