В этот вечер практически совсем нет ветра. Лань Хуань замечает это краем сознания, когда чувствует, что воздух в его комнатах тяжёлый и душный, ещё несущий в себе палящий зной минувшего дня. Чтению эта крохотная деталь не мешает нисколько, но Сичэнь знает, что его гостю придётся нелегко, и поэтому он приоткрывает двери, позволяя призрачной прохладе проникнуть внутрь.
Он ожидает увидеть Цзинъи в этот вечер — по правде говоря, один из немногих, когда юноша может остаться практически до самого отхода ко сну, полностью посвятив себя беседе без ущерба для учёбы и выполнения своих обязанностей. О таких встречах они всегда договариваются заранее, и Лань Хуань ждёт их с удивляющим его самого нетерпением, ведь только в эти моменты ему вспоминается, что жизнь полнится ураганами и яркими красками. И тени прошлого на время отступают прочь, рассеиваются под солнечными лучами, позволяя вдохнуть полной грудью и ощутить вкус ягодного чая.
Но время идёт, а шагов ученика всё ещё не слышно. Цзинъи не умеет передвигаться совсем бесшумно: он то цепляется одеждами за ветки деревьев и кустарника, то шаркает подошвами сапог о землю, то неловко спотыкается буквально на ровном месте, поэтому его приближение всегда можно услышать задолго до того, как сам ученик объявит о своём присутствии бодрым и всё ещё немного робким: «Доброго вечера, Цзэу-цзюнь!».
Лань Хуань решает подождать ещё немного, но не может толком сосредоточиться на чтении. Переводит взгляд на окно, за которым постепенно разгорается вечер, перебирает пальцами похрустывающие страницы книги, прислушивается к окружающей тиши внимательнее, надеясь услышать звук приближающихся шагов и шумное дыхание адепта. Но мир вокруг не меняется совершенно, только, наконец, поднимается лёгкий ветер, несущий с собой звенящий холод грядущего дождя.
Время встречи давно уже прошло, а Цзинъи всё ещё нет. И не похоже, чтобы он вообще собирался приходить.
Это не может не насторожить. Лань Цзинъи, каким бы беспечным и легкомысленным ребёнком ни казался внешне, на самом деле таковым совсем не являлся. Он мог пренебрегать правилами Гусу, рассеянно себя вести, забывать о незначительных мелочах, но он никогда не относился безответственно к своим обещаниям. И если сейчас его слово оказалось нарушено, и ученик даже не предупредил об этом, то с ним наверняка случилось что-то серьёзное.
Лань Хуаню не хочется покидать свои комнаты: из уединения он вышел не так давно, и внешний мир всё ещё кажется ему слишком непривычным и чуждым. Однако же он откладывает в сторону книгу, приводит себя в подобающий вид и, убедившись, что ни единая деталь не выдаёт охватившего его беспокойства, выходит наружу.
Облачные Глубины встречают его привычной тишиной, что было даже хорошо: отыскать довольно шумного и непоседливого ученика станет намного легче. По крайней мере, так думается поначалу.
Найти Цзинъи оказывается не так просто. В привычных и ожидаемых местах — библиотеке, храме предков, саду с кроликами, тренировочных площадках, ученических комнатах — его не обнаруживается, а адепты, попадающиеся на пути, лишь кланяются виновато и отвечают, что не видели никого похожего. Кто-то предлагает организовать поиски, но Лань Хуань отказывается: он знает, что Цзинъи этому точно не будет рад. Этот ребёнок, как бы ни любил привлекать к себе внимание и вести себя шумно, никогда не желал приносить лишних проблем. И если начать искать его всем Гусу Лань, это его явно не обрадует.
Сичэнь останавливается у стены с высеченными на ней правилами, не зная, куда ему стоит пойти дальше. Он понимает вдруг, что совсем не знает любимых мест Цзинъи, где бы тот мог находиться, и не имеет ни малейшего представления о том, в каком направлении стоит его искать. Осознаёт неожиданно, что совсем не знает своего ученика, несмотря на то, что Цзинъи много говорил о себе. Юноша рассказывал о произошедшем на последней ночной охоте, о занятиях, жаловался на учителей, смущённо прерывая себя на полуслове, повествовал об очередном споре с молодым главой Ланьлин Цзинь — множестве мелочей, которые, как оказалось, совсем не раскрывали сути.
Так странно, что при всей внешней простоте Цзинъи столь умело скрывал то, что являлось по-настоящему важным и личным. Не обманывал, вовсе нет, а просто ловко отводил внимание. Не доверял до конца? Или же опасался чего-то? Лань Хуань не мог дать ответа. Но пообещал себе найти его — сразу, как только сможет отыскать самого юношу.
Однажды он уже упустил дорогого ему человека. И больше подобной ошибки совершать не собирался.
Поддавшись какому-то наитию, Сичэнь возвращается к саду с кроликами, где видит — вполне ожидаемо — Лань Сычжуя и Ванцзи, привычно занятых уходом за животными. Вокруг них кружит средоточие хаоса в лице Вэй Усяня, который пытается изловить одного из пушистых комочков, заливаясь демоническим хохотом. Лань Чжань смотрит на своего супруга с укоризной, но в глазах его сверкают смешинки, а в уголках губ прячется тень улыбки — спокойной и тёплой, словно одинокий луч морозного зимнего солнца.
Лань Хуань останавливается в тени деревьев, не решаясь шагнуть вперёд и объявить о своём присутствии. Лишь смотрит на эту почти семейную картину и чувствует, как внутри ворочается болезненная тоска, стягивающая рёбра и мешающая совершить полноценный вдох. Он глядит, как ветер перебирает кончики налобных лент Сычжуя и Ванцзи, — и разворачивается, уходя прочь, чтобы не бередить душу ещё больше.
Сичэнь не замечает направления, в котором идёт; да и разве оно имеет хоть какое-то значение? Просто бродит по дорожкам, пересекает мостики, скользит меж деревьев — и приходит в себя лишь тогда, когда его слуха касается близкий шум небольшого водопада. Озирается чуть рассеянно, неожиданно узнавая окружение, и понимает, что пришёл к своему «тайному месту», которое нашёл ещё в юности — да так и позабыл, когда стал главой Гусу Лань.
Он не был здесь на протяжении многих лет, но время, казалось, совсем не коснулось этого укромного уголка: горный ручеёк всё так же вился среди каменных выступов, прозрачная вода с шелестом падала вниз, разбиваясь о дно неглубокой землистой чаши. Разве что, зелени стало чуть больше, да на полянке у берега прибавилось мелких белых и жёлтых цветов.
Лань Хуань неторопливо огибает высокий валун, покрытый мхом, подбирается к каменной дорожке, ведущей к пещерке за водопадом. Дорожка скользкая, по юности Сичэнь пару раз скатывался с неё точно, пока не наловчился выбирать правильные места для опоры; сейчас же путь даётся легко и непринуждённо, словно не было всех этих лет. Он переступает через глубокую ямку, на месте которой когда-то был один из камней, и замирает, заметив вдруг сквозь толщу прозрачной воды размытое пятно белых ученических одежд.
Отчего-то он даже на мгновение не сомневается в том, кто именно находится по ту сторону.
Когда Лань Хуань мягко ступает на мох, покрывший дно скрытой пещеры, юноша вздрагивает и разворачивается к нему. И тут же ошарашенно распахивает глаза, выдыхая почти беспомощно:
— Цзэу-цзюнь?..
Сичэнь улыбается, проходя чуть дальше, подбирая подол тронутых сыростью одежд. Эта улыбка даётся ему легко: он действительно рад видеть своего ученика. Вот только юноша выглядит грустным и потерянным, и ему не удаётся скрыть это под какой-либо иной эмоцией; Цзинъи, впрочем, и не пытается. Лишь смотрит на главу своего клана почти испуганно, но глаз отвести не смеет.
— А-И, — Лань Хуань слегка склоняет голову и осторожно присаживается рядом.
Мох влажный и холодный, и его стало намного больше, чем помнилось. Голый камень остался только у дальнего свода пещеры, где на плоском выступе покоилась старая, уже совсем отсыревшая флейта. В ней Сичэнь узнаёт собственный ученический инструмент и не может сдержать удивлённого смешка: он не думал, что оставил её здесь.
Цзинъи вдруг вспоминает о подобающих манерах и подскакивает, сгибаясь в уважительном поклоне. Волосы его влажные и растрёпанные, узел налобной ленты съехал в сторону, а одеяния неряшливы; уши юноши пылают от смущения за собственный внешний облик.
— Цзэу-цзюнь, этот ученик просит простить его за неподобающие манеры, — бормочет он, старательно глядя себе под ноги.
Лань Хуань хмурится: с Цзинъи явно происходит что-то не то. Его голос звучит слишком глухо, плечи излишне напряжены, а руки едва заметно подрагивают — всё выдаёт в нём крайнее смятение. Так на него не похоже.
Однако юноша не сбегает, не прячется от взгляда Сичэня, позволяя ему увидеть эту слабость. Значит, доверяет. Значит, не боится по-настоящему.
На сердце теплеет.
— А-И, всё в порядке. Тебе не нужно помнить о манерах, когда мы наедине, — мягко говорит Лань Хуань.
Цзинъи осторожно поднимает на него взгляд и робко улыбается. Вновь садится неловко, нервно комкает пальцами ткань своих одежд и косится за спину Сичэня, явно желая оказаться как можно дальше отсюда. Лань Хуань может его понять. Однако отпускать всё равно не собирается. По крайней мере, до тех пор, пока не разберётся в том, что же именно волнует его ученика.
Как жаль, что он не догадался взять с собой хотя бы какие-то закуски. Так было бы легче.
— Ты не пришёл на встречу, — произносит Сичэнь.
Глаза Цзинъи распахиваются от ужаса.
— Она сегодня?! — вскрикивает он и тут же рассыпается в извинениях. — Простите, я совсем забыл! Вылетело из головы, я…
— Ничего страшного, — мягко перебивает его Лань Хуань. — Я совсем не злюсь. Но всё же меня волнует то, по какой причине ты забыл о нашей встрече. С тобой что-то произошло, А-И?
Юноша втягивает голову в плечи и виновато отводит взгляд. Но по его лицу сразу становится понятно: что-то и впрямь случилось. Сичэнь подаётся чуть ближе, но не настолько, чтобы нарушить личное пространство. И ждёт ответа, зная, что Цзинъи всё равно не сможет долго держать всё в себе.
Он не ошибается: ученик тяжело вздыхает, опускает голову и произносит с явным усилием:
— Ничего особенного, на самом деле. Просто… — из его груди вырывается очередной тяжёлый выдох, и он сникает весь, словно потухает разом.
Лань Хуань не торопит его с рассказом. Цзинъи говорит сбивчиво, то срываясь на нервную быструю речь, то с силой вытягивая из себя хотя бы пару слов. О том, что ему снова не удаётся простейшая боевая мелодия. О том, что на ночной охоте он вновь упустил добычу по собственной невнимательности. О том, что нечаянно свалился со стены во время тайной вылазки, и из-за него все вновь оказались наказаны, особенно Лань Сычжуй, по обыкновению взявший на себя большую часть вины.
Цзинъи снова ни слова не говорит о важном, но Сичэнь видит нужное и так. Его неуверенность, его страх, его сокрушительное чувство вины перед товарищами — и учителями, старшими родственниками, всеми теми, кто возлагает на него надежды, которые он не может оправдать.
— Может, прав был Цзинь Лин, и я действительно ничего не стою, — совсем тихо, на грани слышимости выдыхает Цзинъи, съёживаясь от холода и веса собственных слов.
Лань Хуань не думает, не пытается решить, какими словами его стоит утешить; он лишь тянется вперёд и осторожно кладёт ладонь на голову юноши. Волосы его сырые и мягкие, и прикосновение к ним отзывается сотнями иголочек в кончиках пальцев.
Цзинъи замирает, цепенеет от неожиданности, только пальцы его крепче стискивают белую ткань клановых одеяний. И Сичэнь мягко ведёт ладонью к затылку, упираясь ребром в заколку, скрепляющую хвост. Отрывает кисть от макушки и вновь кладёт её ближе ко лбу, касаясь мягко, бережно.
Цзинъи крепко жмурится и всхлипывает приглушённо. Он не решается податься вперёд, ответить на прикосновение — хоть и хочет, желает почти отчаянно почувствовать тепло и поддержку. Лань Хуань не говорит ни слова, только приобнимает его за плечи и привлекает к себе, заключая в объятия. Из его хватки — лёгкой совсем, почти невесомой — вырваться проще простого при желании, но юноша лишь вздрагивает, судорожно вздыхает и вцепляется в него с неожиданной силой. И замирает так испуганным зверьком, ожидая, что его оттолкнут.
Однако объятия лишь становятся крепче, а руки, поглаживающие по спине и макушке, — ласковее. И Цзинъи отпускает себя. Дышит сорвано и тяжело, давясь постыдными слезами, вжимается лбом в чужое плечо — твёрдое и сухое, с силой прикусывает губы, но всхлипы всё равно прорываются наружу, сливаясь с шумом воды.
Когда юноша тихо выдыхает и обмякает его в руках, Лань Хуань начинает тихо рассказывать. О том, как нашёл это место в попытке скрыться от учителей и их бесконечных наставлений. О том, как проводил здесь долгие часы, играя на флейте или просто медитируя, любуясь переливами воды. О том, как привёл сюда Не Минцзюэ однажды и смеялся, когда его слишком высокий даже в юности друг неловко изгибался и ворчал, пытаясь удобно устроиться в пещере. Воспоминания эти были похожи на пятна солнечного света и уже не вызывали такой невыносимой боли, как раньше — до того, как Цзинъи ворвался в его комнаты вместе с порывами весеннего ветра. И Сичэнь делился ими охотно, улыбаясь, когда юноша хихикал над особенно забавными случаями.
На горы постепенно опускаются сумерки, и в пещере заметно холодает, тянет сыростью чуть более отчётливо.
«Надо бы вернуться в комнаты и выпить отвар», — думает Лань Хуань. И не сдерживает смешка, когда Цзинъи, будто в ответ на его мысли, оглушительно чихает и неловко потирает покрасневший кончик носа.
Сичэнь плавно поднимается на ноги, отряхивая одежды от прилипших к ткани комьев мха. И протягивает Цзинъи руку, улыбаясь тепло и спокойно:
— Возвращаемся?
Юноша солнечно улыбается ему в ответ и хватается за ладонь цепко и сильно; его тело мелко подрагивает от холода и сырости.
— Возвращаемся, — выдыхает негромко и неловко отводит взгляд, смутившись своих недавних слёз и всё ещё красных и припухших глаз.
Снаружи тёплый ветер тихо перебирает листья и травинки, в воздухе пахнет разнотравьем и чистой свежестью воды. Лань Хуань делает глубокий вдох — настолько, что слегка кружится голова.
Внутри разливается щекотное тепло.
Они неторопливо возвращаются домой, проходят совсем близко к саду с кроликами, и громкий — неприлично оглушительный для Облачных Глубин — смех Вэй Усяня больше не вызывает болезненной тоски. Лишь лёгкую нежность.
Тени прошлого обессиленно растекаются и уползают прочь. Звонкий голос Цзинъи разрушает стылую тишину некогда душной комнаты.
Сичэнь улыбается.
И впервые за долгое, очень долгое время чувствует, как к нему возвращается вдохновение.