Однажды двое друзей-художников договорились побыть друг для друга натурщиками. Один просто написал со второго прекраснейшую картину и успокоился, а вот второй…
Вэй Ин безоглядно влюбился. В восхитительнейшие изгибы изящного, прикрытого лишь невесомой ослепительно синей тканью, тела, которое так и хотелось приласкать, обвести не кистью на холсте, но пальцами по светлой коже; в таинственную улыбку Джоконды, что практически не покидала удивительно яркие и даже на вид вкусные — так и хотелось поцеловать — губы Лань Чжаня, пока Вэй Ин запечатлевал его на холсте.
Прекрасный.
Настолько же, насколько неприступный.
Сколько бы ни пытался Вэй Ин подступиться к Лань Чжаню, тот лишь поджимал столь желанные губы, качал головой и отвечал резким отказом, заставляя тонкую натуру Вэй Ина мучиться в невыносимых, до несчастного плача в ванной, страданиях.
— Ах! За что же ты так мучаешь меня? Неужели нет в твоей душе сострадания к несчастному влюблённому? — причитал Вэй Ин, заглядывая в светло-карие, словно подкрашенный хрусталь, чарующие глаза.
— Ты несёшь вздор! — отвечал Лань Чжань, отчего-то пряча лицо и прикрывая уши длинными, цвета безлунной ночи, волосами.
Вэй Ин, как и все остальные, знал: у Лань Чжаня никогда никого не было, он никогда ни с кем не встречался, несмотря на то что ему уже было двадцать восемь лет. Возможно, он так хорошо скрывался. Но всем вокруг Лань Чжань с обескураживающей искренностью и уверенностью заявлял, что ему никто не нужен, что он не умеет, да и не хочет любить.
Только вот упрямый Вэй Ин не желал отступать. Он желал Лань Чжаня и оказывал ему всяческие знаки внимания, изучал то, что нравилось ему, разговаривал на интересные ему темы. Со столь же обескураживающей искренностью отдавал Лань Чжаню всего себя и свою душу. Ни больше, ни меньше.
— Ах, Лань Чжань, ты просто невозможный. Ни одна картина не сумеет передать твою красоту, даже будь она написана самим гением! Ни один поэт или прозаик не сумеет рассказать о тебе так, чтобы вышло хотя бы чуточку достойно. Ты слишком прекрасен, чтобы быть запечатлённым на бумаге в каком-либо виде, — восхищённо вещал Вэй Ин, неприкрыто любуясь тем, в кого так беззаветно влюбился. Лань Чжань молчал и отводил взгляд, и по лицу его нельзя было понять совершенно ничего.
Но со временем его сердце будто оттаяло. Лань Чжань стал будто с любопытством принимать ухаживания Вэй Ина и позволял ему немного больше, чем раньше. Это окрылило Вэй Ина, он стал ещё настойчивее.
Когда наступил день рождения Лань Чжаня, Вэй Ин, не сомневаясь более, предложил ему:
— Лань Чжань, давай встречаться?
Некоторое время тот молчал, то бросая на Вэй Ина короткий взгляд, то отворачиваясь. Серьёзно раздумывал, отчего у Вэй Ина заполошно забилось сердце— у него есть шанс!
И удача (или богиня любви) наконец улыбнулась ему.
— Я согласен, — смущённо алея ушами, согласился Лань Чжань, чем поразил всех.
Неужто сердечко Снежной Королевы оттаяло окончательно?
Вэй Ин ликовал. Вэй Ин парил на крыльях любви и готов был весь мир бросить к ногам Лань Чжаня. Но всё, что Вэй Ин мог — любить его, проводить с ним ещё больше времени, осыпать словами, подарками, нежностью. А Лань Чжаню, казалось, большего и не надо было. Он всё сильнее таял день ото дня, и даже в пленительных глазах его сияло непривычное тепло.
Наступило время обнимашек и поцелуев. Но Вэй Ин жаждал большего. Только вот Лань Чжань не позволял выходить за рамки приличий, отнекиваясь и заявляя: «Я предупреждал тебя, что я антисексуал». — И ничего невозможно было поделать. Против природы не попрёшь. Поэтому Вэй Ин довольствовался дозволенной близостью и очень, очень много обнимал и целовал любимого.
Потому что Лань Чжань был просто преступно красив, чтобы не желать дарить ему ласки.
— Лань Чжань, Лань Чжань, это не-вы-но-си-мо!
А однажды… они вроде бы выпили совсем чуть-чуть, но Лань Чжань неожиданно понял, что невыносимо хочет Вэй Ина. Просто до невозможности, до всепоглощающего жара. О чём ему и сказал твёрдым голосом стёклого как трезвышко человека.
Впрочем, Вэй Ин был пьян не меньше (правда, скорее всего, от любви), а рад и того больше. Неужели он дождался!
И так хорошо им обоим не было ещё никогда, как в ту, наполненную безумной страстью, ночь. В ту ночь, когда звёзды сияли на небе так же ярко, как и в их глазах. В ту ночь, когда луна была красивее, чем во все времена. В ту ночь, когда стояла ранняя весна, но им было настолько жарко, что впору было включать кондиционер.
Казалось бы, всё должно было закончиться хорошо, но проснувшись утром и поняв, что они натворили, Лань Чжань закатил самую натуральную истерику. Никто и никогда не видел этого вечно спокойного господина в подобном состоянии. Никто и никогда… Вэй Ин мог бы порадоваться тому, что был первым (и, вероятно, последним), кому довелось увидеть эти эмоции у Лань Чжаня, если б не слова, которые тот, с отчаянием в глубоком голосе, говорил.
— Придурок! Я ведь хотел вступить в клуб девочек-волшебниц! Оставалось совсем немного, а ты всё испортил! Ненавижу тебя!
Обескураженный Вэй Ин даже засомневался в здравости рассудка любимого.
— Что? О чём ты?
— Да всем ведь известно, что если дожить девственником до тридцати лет, то станешь девочкой-волшебницей! Я так стремился к этой цели! А ты! Убирайся вон! — и Лань Чжань трагично упал лицом в подушку.
Как ни пытался Вэй Ин убедить его, что это глупости, что ничего страшного не случилось, что «ведь главное, что мы есть друг у друга, что мы любим друг друга, разве нет?», Лань Чжань всё равно прогнал его прочь.
Вэй Ину не оставалось ничего иного, как уйти с разбитым сердцем.
Прошло полгода.
Эти двое столкнулись на выставке именитого художника. Было очень неловко, они отводили глаза и не знали, что сказать.
Немного помявшись, Лань Чжань выпалил:
— Раз уж ты всё равно всё испортил, то продолжай! — и пылко поцеловал растерявшегося Вэй Ина прямо на глазах у изумлённой публики.
— Лань Чжань, ты такой порывистый... — с трудом отдышавшись после продолжительного поцелуя, проговорил Вэй Ин. — Пообещай, что больше не бросишь меня?
— Обещаю, Вэй Ин.
И жили они долго и счастливо.
Конец.