Ещё один мощный удар кулака не встречает должного сопротивления и страстно целует Чимина в челюсть. Голову тут же пронзает острая боль, растекаясь на языке металлическим вкусом крови, а губы расплываются в безумной улыбке, обнажая, опороченные алым, зубы. Выглядит это зрелище совсем пугающим, да только Чимину абсолютно всё равно на то, как он смотрится со стороны — у развернувшегося спектакля совсем нет никакой аудитории. Единственное, о чём он действительно сожалеет сейчас, так это о неприлично дорогих шмотках, в которые он вырядился, как клоун. Хотя... почему «как»?

      Чимина ведёт в сторону, когда чужой ботинок впечатывается в грудь, но ему удаётся с горем пополам сохранить равновесие. Он не защищается — это бесполезно — только пытается дольше удержаться в вертикальном положении, что у него получается с завидным успехом. Чимин знает: стоит только упасть, как его если и не забьют до смерти, то обязательно наградят парочкой сложных переломов.

      Однако у закона подлости на этот счёт имелись свои планы: картинка перед глазами постепенно мутнеет и расплывается, голова идёт кругом, по лицу стекает струйка крови и капает на накрахмаленный воротник рубашки. Чимин не может припомнить напавшего на него исподтишка бугая, но удар у того поставлен профессионально, да и по комплекции тот больше его самого примерно в два раза — шансов почти ноль, если не меньше нуля.

      Ещё один точный удар коленом в солнечное сплетение и Чимин с болезненным стоном падает, обхватив себя руками поперёк живота и прижав колени к груди. Нет, этот бой нельзя назвать равным — его просто-напросто избивают! Жестоко, без единой возможности проявить инициативу. Он уже готовится к худшему, когда сквозь шум циркулирующей крови слышит топот по асфальту, затем многочисленные звуки — удары, стоны, крики и ругань — все они смешиваются и кружатся в немыслимом водовороте, до тех пор, пока Чимин не перестаёт слышать происходящее снаружи, зациклившись на пульсации в ушах.

      Он с трудом переворачивается на спину и, раскинув руки, лежит так непозволительно долго, устремив плавающий взор в затянутое тучами небо. Редкие капли дождя охлаждают разгорячённую кожу; всё лицо дико ноет, а нос болит так, что на глаза наворачиваются слёзы, да и вдохнуть полной грудью без оглушительной боли у него не получается. Тёмный силуэт склоняется над ним; Чимин видит короткую стрижку и широкие плечи, однако не может разглядеть лица незнакомца. Сквозь гул в ушах он слышит, как тот обращается к нему, но не может разобрать слов.

      Не дождавшись от него ответа, незнакомец с лёгкостью подхватывает его на руки и несёт в сторону парковки, куда Чимин и направлялся изначально. Он поднимает голову, пытаясь разглядеть среди ряда припаркованных автомобилей свой байк, чем совершает ошибку — горячая кровь обжигает веко и застилает левый глаз, обволакивает тот в алую плёнку. Мир вокруг кружится, расфокусированным пятном образуя перед взором серую голограмму. Чимин пытается поймать фокус, но тщетно. Он бессильно умащает голову на плече своего спасителя, и цепляет взглядом его профиль, кажущийся ему очень знакомым, однако мозг отказывался вспоминать, предпочитая быть занятым блокированием неприятных ощущений.

      К горлу подкатывает горький ком, который Чимин силится проглотить, но тот лишь смягчается, наполняет собой рот и стекает по подбородку, ударяя в нос металлическим запахом крови. Его бережно укладывают на бок на сидение автомобиля, где он, поддавшись обуявшей его сонливости, мгновенно летит в бессознательную темноту, напоследок цепляясь за чужие узловатые пальцы в жесте благодарности.

***

      — Мистер Пак, вы меня слышите? — звучит совсем рядом громкий женский голос с лёгкой хрипотцой. — Мистер Пак!

      Чимин резко вдыхает через нос и мгновенно морщится от всплеска боли в районе диафрагмы, заставившей его глухо застонать. Он тянет руки к животу, пытается свернуться в позу эмбриона, дабы облегчить свою участь, но не может толком пошевелиться. Всё его тело протестует, с каждым движением усиливая ноющую боль, приковавшую его к поверхности в исходном положении.

      — Сейчас будет немного неприятно, — предупреждает голос; кто-то поднимает ему веко, и его тут же ослепляет белоснежный свет. — Всё-всё, не дёргайся.

      Чимин крепко жмурится, предприняв очередную попытку притупить ощущения: он упирается руками в матрац и, пыхтя, пытается сесть, что сделать ему так же не удаётся.

      — Не так быстро, дорогой. — Тёплые ладони мягко ложатся на его плечи и, слегка надавив на них, пресекают его мучения, уложив его обратно на койку. — Каков упрямец! Неудивительно, что тебя отдубасили как отбивную из свинины.

      Чимин давится собственным возмущением, через силу открывает глаза и фокусирует взгляд на приятном лице пожилой женщины в белом халате и в очках с толстой оправой, через которые на него с улыбкой глядели глаза-бусинки.

      — Как тебе меня видно? — спрашивает она. — Не размыто?

      Чимин отрицательно мычит.

      — Я в больнице? — спрашивает он об очевидном.

      — В больнице, — отвечает женщина. — Куда ж ещё везут пушечное мясо — либо на войну, либо в лазарет, третьего не дано.

      Она склоняется над ним и осторожно проверяет повязку, коей Чимин был обмотан от самых плеч до пояса. Чимин охает и прижимает руку к ноющему боку. Женщина-врач тут же шлёпает его по руке, причитая:

      — Не преувеличивай, это просто трещина.

      — Почему так больно? — Чимину хочется хныкать. — Такое чувство, будто я умираю.

      — Ничего страшного! У нас как раз новые холодильники завезли в морг, протестируешь. Будешь первооткрывателем, так сказать.

      — Спасибо, успокоили, — бубнит он.

      — Всегда пожалуйста! — невозмутимо тянет та, осмотрев его лицо. — Швы на бровь наложили отличные, шрам будет совсем крошечным и незаметным! — затем женщина обратилась к медсестре, всё это время тихо стоящей тенью в стороне: — Юна, их нужно будет обработать.

      Девушка согласно кивает, но не произносит ни слова. В руках она держит медицинский лоток для инструментов.

       — Тугую повязку некоторое время придётся потерпеть, — продолжает врач, вернув своё внимание к нему. — Трещина — не перелом, но всё равно достаточно серьёзная травма. А так ты чудом отделался незначительными повреждениями. Если бы твои друзья вовремя не привезли тебя сюда, дела бы обстояли куда хуже.

      — Понял, — соглашается Чимин. — А мои друзья уже ушли, или я могу их поблагодарить за своё «спасение»?

      — Я выселила их в коридор, чтобы они не мешались мне тут, а то один стоял прямо над душой, как коршун, — фыркает она. — Сейчас сестра введёт тебе обезболивающее, и я обязательно приглашу их к тебе, не бузи раньше времени.

***

      — Паршиво выглядишь, приятель, — тянет Сокджин, как-то уж совсем болезненно глядя на него.

      — И чего ж ты раньше молчал, что ты — мой личный супергерой? — с сарказмом подначивает Чимин. — Учти, я принцесс не очень люблю, мне королей подавай. Как станешь королём, тогда подумаю о том, чтобы отсосать тебе за своё спасение.

      Сокджин на его шутку тяжело вздыхает.

      — Ради приличия мог бы быть немного благодарным, — говорит он. — Если бы не мы, тебя этот амбал забил бы до смерти.

      Улыбка сползает с лица Чимина, уступая недоумению.

      — Мы? — уточняет он.

      — По-твоему, я похож на терминатора? — Сокджин опускает взгляд на свои руки и начинает колупать заусенец.

      — И кто с тобой был?

      — Ну... — выдыхает, возводя глаза к потолку. — Юнги был.

      — И всё?

      — Ну как, всё... — Сокджин переминается с ноги на ногу и смотрит куда угодно, только не на Чимина. — Тэхён ещё был.

      Чимин чувствует, что начинает терять терпение.

      — А ещё кто?

      — А ещё Чонгук, — Сокджин поднимает виноватые глаза и натыкается на яростный взгляд друга. — Да откуда я знал, что тебя в глухой подворотне какой-то баклан отоваривать будет?!

      — Ты врёшь, — с надеждой выпаливает Чимин, издав нервный смешок. — Какого хрена вообще Чонгук забыл в твоей компании?

      — Его Тэхён привёл, — Сокджин разводит руками, мол, былого не вернуть. — Не кипятись, они не так уж много и видели.

      — И это говоришь мне ты — Ким Сокджин? — Чимин намеренно делает акцент на упоминании его имени, вгоняя друга в краску. Он вновь пытается совладать с болью и принять сидячее положение. — Хуйня всё это.

      — Хуйня хуйнёй, а отсос ты должен именно Чонгуку, — выдаёт Сокджин.

      — С хрена ли?

      — Ну как. Это ведь он блеснул чешуёй и уделал бугая в одиночку, да так, что этот амбал даже очухаться не успел. В этом мелком столько силы, а по виду и не скажешь.

      Миссия «принять сидячее положение» превращается в «не помереть от асфиксии, вследствие перекрытия болью кислорода». Чимин падает обратно на подушки, ни капли не расстраиваясь из-за того, что друг ему не помогает. Наоборот, если бы тот решил, что ему, Чимину, требуется помощь — вот тогда было бы обидно.

      — Охренеть как смешно! — шипит он. — Из-за тебя я чуть не встрял. Одного понять не могу: что ты делал в компании малолеток? На анальных девственников потянуло?

      — Да ну тебя! — Чимин замечает, что Сокджин выглядит очень уставшим и помятым — волосы взъерошены, на футболке засохшие следы крови, под глазами залегли тёмные круги, а на губе красуется свежая рана. — Я был с Юнги, потом к нам присоединились эти двое. У них там какой-то общий проект к концу года — хуй поймёшь о чём, но видно особой важности.

      — Как мило! Уже вместе домашку делаете? — Чимин слащаво улыбается, на что Сокджин закатывает глаза. — Только не забывай, зачем нам всё это.

      — Слушай, может не надо с ним так? Этот Чонгук неплохой парень.

      Чимин ёрзает, принимая более-менее удобное положение.

      — И как ты определил это за одну встречу? — спрашивает он.

      — И ежу понятно, что вся эта заварушка со спором — банальный план мести Хёнджина своему бывшему. Чонгук не заслужил такого обращения…

      — Мне этот Чонгук отродясь на хуй не упал! — перебивает его Чимин, не желая более слушать душераздирающую оду о спасении всех и вся. — Я хочу покончить с Хёнджином раз и навсегда! Осточертело, знаешь ли.

      — Но какой ценой?

      Вопрос звучит еле слышно и несёт лишь риторический характер, однако Чимин вздыхает и отворачивается к окну, глядя в пасмурное небо. Он упустил тот момент, когда вся его жизнь покатилась по наклонной, а он сам стал таким мерзким и циничным, коим являлся сейчас.

      Вся его осознанная жизнь была построена на ненависти к Хёнджину за то, что он сделал с ним, и всё это время Чимин жаждал возмездия. Эта жажда превратила его в чёрствого, эгоцентричного человека, в котором не осталось ничего хорошего — всё самое лучшее и невинное в нём опорочили зависимости: зависимость от алкоголя, зависимость от адреналина, зависимость от собственного эго и от физической боли. Всё, что когда-то и было хорошее, в нём уже давно выжгла ненависть.

      — Ладно, с Чонгуком разберусь позже, — говорит он, вернув взгляд на Сокджина. — Этот бугай… Он явно не из наших, и в компании Хёнджина я его не видел. Кто-то из левой банды?

      — Не знаю, — пожимает плечами тот. — Юнги он тоже незнаком.

      — Странно...

      — Угу, — соглашается Сокджин. — Я поинтересуюсь у других ребят, но уже сейчас не пылаю уверенностью, что кто-то из них даст мне хоть какую-то информацию. В одном я уверен на сто процентов — он не из левых.

      — Почему ты так считаешь?

      Сокджин пожимает плечами.

      — Левые обычно предупреждают, если назревает кипиш. Вы о чём-то говорили с ним или?..

      Чимин отрицательно покачал головой.

      — В том то и дело, что нихрена путного он не сказал: нёс что-то про спор, но я не понял.

      — О вашем споре? — переспрашивает Сокджин. — Интересно.

      — У меня есть, конечно, предположение, что в произошедшем не обошлось без Хёнджина, но как-то слабо мне верится в его причастность. Сам посуди: он предложил мне сыграть в игру, а теперь сам же вставляет палки в колёса, да ещё и таким образом.

      Сокджин молча кивает, перебирая какие-то свои мысли в голове. В обоюдном молчании пролетает несколько драгоценных минут, прежде чем на Чимина действуют введённые медсестрой препараты. У него не остаётся сил сопротивляться сну, утянувшему его в царство Морфея. Ему снится недалёкое прошлое, где мама в своём белоснежном платье с цветочным принтом громко смеётся и зовёт его по имени.

      — Мама, я здесь! — кричит Чимин. — Я здесь, найди меня!

      Мама замечает его и тянет к нему руки, но стоит ему потянуться к ней, как её лицо резко искажает гримаса боли.

      — Чимин, сынок, не делай этого! — слёзно умоляет она и замирает, неверяще опуская глаза вниз. — Чимин?..

      Чимин со страхом переводит взгляд ниже и натыкается им на свои ладони, что оказываются добротно перепачканными в крови.

      — Что это?.. — Он снова смотрит на маму, но её глаза больше не двигаются — жизнь погасла в них, а на белоснежной ткани платья распустились ещё одни цветы — кроваво-алые. — Мам? Мама!

      Его крик отзывается эхом последнего удара навечно замершего сердца.