Краюха

— Лев Дмитриевич, ну какой вы скучный! — Страдальчески протянул Бес.

Очередная кровавая вылазка была запланирована на завтра. Чернота за окном успокаивающе молчала — время до убийства можно было исчислять в часах. Карл Иванович думал, что разработал самый стремительный план из всех возможных. Так оно и было, да только он не учел последних, самых мучительных часов ожидания.

— Я вам клоун разве? — Вяло откликнулся этот невозможный индивид.

— Да, шутом придворным вы бы точно не стали, — проворчал Бес, доставая деревянный портсигар, — разве что мальчиком для битья. И никаких вам наук! — Он блаженно улыбнулся. — Сразу на костер… вот были времена! А я вас, гадкого, не то что на костер, я вас не бью даже! А стоило бы, вы скверный просто мальчишка. Оберегаю вас всячески и что подучаю в ответ?

— А? — Без особого интереса переспросил Лев Дмитриевич, когда компаньон его вдруг замолчал.

— Вот и я о том же. —Вздохнул Бес. — Закурить хотите?

Лева неопределенно пожал плечами, и он шустро вручил ему папироску, жестом фокусника вытащил откуда-то коробок спичек, не менее эффектно чиркнул и протянул к Левиной папиросе. Когда тот сделал первую затяжку, его лицо, бывшее серее бесовой мебели, наконец изобразило эмоцию удивления:

— Что там? Это похоже на…

— О, вы узнали? — Бес тоже закурил. — Они пропитаны морфием, как вам нравится?

— Предупреждать о таком надо. — Буркнул Лева и не без удовольствия выдохнул дым.

— Куда девался ваш дух авантюризма? Вас, должно быть, в юные годы никогда не звали играть в краюху.

— Простите? — Он поперхнулся дымом, хотя уже мог бы привыкнуть к бестактности Беса. — Между прочим всегда звали. — Расслабившийся и еще больше оторвавшийся от реальности Лева откинул голову и прикрыл глаза.

<i>В памяти оживились беленые коридоры гимназии, взволнованные перешептывания и смех товарищей. Собственные возбужденные нервы. Чьи-то руки заталкивали его в каморку уборщика, сам он тоже невольно кого-то толкал. И откуда такая давка, когда их было человек восемь?

Набившись, медлить не стали — предприятие было опасное, застукать их могли вполне, и — видит бог! — лучше этого не допустить.

— Только чур без отговорок! — Вполголоса объявил кто-то, постелив на пол газетный лист.

Поверх газетного листа был положен кусок черного хлеба — та самая краюха, в честь которой игра и была названа.

— Раз, два, — отсчитывал все тот же голос главаря, — три!

Началась суета. Лева в стороне не оставался, ловко расстегнул брюки и принялся за работу. В краюхе он всегда выходил победителем, даже не прилагая особых усилий: обстановка более чем стимулировала его к быстрой победе. Он оглядел своих «соперников»: одна физиономия была покрасневшей, другая скорчившейся, словно в адских муках, и тут его взгляд задержался на лице одного из товарищей. Насколько Лева помнил, тот был примерный ученик и хороший друг, почти для всех… кроме самого Левы, правда.

Отрок этот выглядел немного старше своих сверстников, а внешность его была достойна кисти Тициана: губы его были нежны, подбородок изящен, глаза… Глаз Лева увидеть не мог, приковавший его взгляд Антиной местного покроя стоял, зажмурившись: усердно напрягал свое воображение на создание сладостных картин. Лева смотрел на его мучительно закушенную губу, испарину, выступившую от усилий на лбу, и… и юному Дамантову хватило нескольких мгновений, чтобы заочно одержать победу в жестокой игре.

Основная часть игры проходила в относительной тишине: издавать какие-либо звуки и даже шумно вздыхать считалось не по-мужски. Не более, чем через полминуты краюха хлеба была залита семенем всех остальных мальчишек. Снова началась суета, позвякивание пряжек застегивающихся ремней.

— Ну что? Кто сегодня? — Чей-то звонкий голос буквально дрожал от любопытства.

— А я видел! Серж был последний!

Лева оглянулся в поисках проигравшего, ему было бы стыдно в этом признаться, но он уже не первый год не мог выучить, кого как зовут. И тут он прочитал в глазах (они все же были светло-карие!) своего вдохновителя смирение и холодную досаду. Все вокруг заулюлюкали и уставились на бедного Сережу.

Но Сережа сохранял спокойствие, он не начал отпираться или оправдываться тем, что он сегодня что-то болен. Бледнее мела, он нагнулся, поднял обесчещенный хлеб. Овации усилились. Лицо его невозмутимо, но рука — подрагивает. И вот он, не мигая, подносит уже совсем не пригодный для приема пищи кусок хлеба ко рту, пытается откусить как можно больше за раз, чтобы это быстрее кончилось. У Левы внутри все так и замерло, он видит, что Сержу дурно, что тот едва сдерживает тошноту, но как же мужественно он держался! Этот вид мученика надолго отпечатается в воспоминаниях Левы, к которым он будет возвращаться уже в уединенных ночных победах. </i>

— Мальчик мой, я не думал, что вы так слабы перед этой дрянью!

От воспоминаний Леву отвлекла ладонь Беса, которой он махал прямо перед его лицом. Он уже сидел впритык рядом с ученышем, более того, Лева обнаружил, что тот почему-то держал его папиросу, зажав между средним и указательным пальцами.

— Не слаб, просто не слушал вас. Как и всегда. — Апатично сказал он, прежде чем взять Беса за запястье, чтобы поднести ладонь с папиросой к своим губам для очередной затяжки.

— А вы, видно, что-то приятное вспоминали? — Голос у Беса был до приторного язвительным. Изящным движением он уткнул рукоятку трости в пах своего протеже. Сквозь ткань его брюк была заметна несомненная эрекция.

Но чтобы вскочить, возмутиться и уйти, голова Левы была слишком легкой, комната слишком вольно плыла перед глазами.

— Вспоминал. — Облизнув пересохшие губы, ответил он.

— Какой вы вдруг стали сговорчивый, на боитесь, что я воспользуюсь?

— Не боюсь.

Лева смотрел в черные глаза Беса, сейчас он сильнее обычного казался существом сверхъестественным, дьявольским уже не в шутку. Лева понимал, что рано или поздно к этому придет: было что-то само собою разумеющееся в том, как тяжело стало дышать, как почти ласково оскалился Бес, не встретив сопротивления.

— Карл Иванович, — почти недовольно сказал Лева, — я жду.

Не ожидав такой требовательности, Бес рассмеялся и чуть сильнее надавил тростью. Лева сдавленно взвыл, сильнее сжал бесово запястье, за которое до сих пор держался, а затем и вовсе потянул на себя — и у его губ оказалась не папироса, а ухмыляющийся рот искусителя. Целовался Лева странно: от ленивой безучастности он переходил вдруг к грубости, а затем обратно за минуту. Бес же провел тростью вверх, остановился немного выше солнечного сплетения и с силой надавил, заставляя Леву лечь.

Бес был доволен до чертиков: развеять скуку и напряжение таким образом — надо же, Дамантов был для чего-то полезен! В этом ученыше, которого Карл Иванович чуть ли не подобрал, как котенка было что-то схожее с понятием покорности, но только поверхностно: копни чуть глубже, и поймешь, что это безразличие и безволие есть только дошедшие до крайности апатия и злоба. И этот бессильный, полный ненависти человек вдобавок ко всему позволял себя целовать, позволял трогать, где угодно, позволял все, но и сам трепетно обхватывал за талию нависшего над ним Беса. Он тем временем отодвинул воротник левиной рубашки, припав губами к его шее, через пару мгновений заметил, как странно вдруг задергался его кадык.

— У вас усы… Щекотно… — Прерывающимся голосом пожаловался он.

— Левонька, в вас ни страсти, ни романтики! — Возмутился Бес. — Вы первый, кто жалуется, между прочим.

Ворча «ну и свалился же мне на голову», он протянул руку вниз, стал нашаривать застежку брюк. Лева в нетерпении зажмурился, но вдруг душу его омрачило горькое сомнение, захотелось остановиться и заставить Беса поклясться, что тот не предаст его. Казалось бы, за свою жизнь он мог бы привыкнуть к предательствам и не думать о них хотя бы в такую минуту, но нет же! Все бросили, все ушло — бог с ними, но пусть хотя бы это сомнительное создание останется рядом с ним. То был только секундный порыв отвратительный и… глупый. С чего бы Бесу его не предавать? Да хотя бы с того, что Леве было сейчас до тошноты легко и хорошо, и если после этого его снова бросят в одиночестве…

— Ба! Скрипочка? — Хихиканье Беса вырвало из тяжких мыслей. Он уже успел разобраться и с брюками, и с бельем и теперь рассматривал обнажившуюся татуировку на бедре, проводя по ней ногтем указательного пальца.

— Вас она при данных обстоятельствах удивляет? — Угрюмо усмехнулся Лева.

— В общем-то, нет. Не ожидал только, что у вас наколки есть, когда только успели-то?

— Во время следственного ареста… — Он тяжело выдохнул. — Что вы там копаетесь?

— А что? Вы чего-то от меня хотите? — С видом чистейшего непонимания спросил Бес, но когда увидел, как грозно сверкнули глаза Льва Дмитриевича, миролюбиво добавил. — Ну шучу я, шучу!

Жадно всматриваясь в лицо своего подопечного, он обхватил его член. Лева забавно ловил ртом воздух, а стоны его напоминали хныканье. Бесу все была потеха, он бы и этим остался вполне доволен, но вдруг вспомнил, как может еще извлечь из мрачного Левы что-нибудь веселое.

— И все-таки, — он резко замедлил темп, — что это вы такое вспоминали, мальчик мой, что ваше нутро все вон как возмутилось?

— Да какого дьявола вы… — Краска бросилась несчастному ученышу в лицо, он отвернул голову, пряча взгляд. — Сами подумайте, о чем разговор был?

— О, стало быть, сладкие ученические годы? — В знак поощрения, Бес задвигал рукой чуть быстрее.

— Да… Да, чтоб вас! — Лева мучительно заерзал. Если б знал, что Бес над ним издеваться начнет… хотя, он вдруг понял для себя, что и в таком случае охотно согласился бы на близость.

— Ну же, я жду подробностей!

— Мы забивались в каморку и занимались онанизмом. — Раздраженно выпалил он, тяжело дыша. — Ну какие тут могут быть подробности? Вы только… вот так!

Бес понял, что дальше продолжать допрос, если не бессмысленно, то уж точно жестоко. Лева в его глазах был просто умильным: так возбудиться от обычного школьного воспоминания… Ну что за святая невинность!

Чувствовать под собой изгибающееся в оргазмической судороге тело, хватающиеся за его плечо и спину чужие пальцы, слушать прерывающиеся жаркими вздохами незаслуженные проклятия в свой адрес — все это было для Беса особенно теплым и в то же время томно-щекочущим ощущением.

Лева часто и глубоко дышал, утомленно подняв глаза к потолку.

— Лев Дмитриевич, вы, пожалуй, все же не такой уж и скучный!