При всем впервые за жизнь тронувшем чувстве сверхъестественного родства, за проведенные рядом годы Хильда и Альберта не стали особенно близки. Девочка с наивной неразборчивостью готова была привязываться к кому угодно и, наверное, общество такой же иной, что она сама, было бы для нее лучшим, чего следовало бы желать, быть может, это даже помогло бы малышке не искать привязанностей к кому попало – но для Хильды слишком неестественным было становиться еще ближе ни с одним человеком. Шнефриды – и Берта, и сам Карл – и без того играли в жизни особенную роль, этого было вполне достаточно.
Только Альберта, разумеется, этого все еще не понимала. Так что Хильда вовсе не ожидала, что девочка без подозрений отнесется к внезапной инициативе общаться без привычной отстраненности, когда приехала на студию якобы просто увидеться с ней и Карлом, а после – предложила пообедать вместе уже только одной Альберте, раз уж у отца хватало работы и в перерывах между съемками… но ведь нельзя же называться актрисой, если вовсе не способна сыграть роль, помимо своей собственной.
Даже если роль самой себя и безусловно лучшая, порой нужны другие. В театре, в повседневной жизни и даже – пусть иногда – в кино. Все равно следовало оставаться собой настолько, чтобы роль не выглядела ролью, а игра – игрой.
- Я опасалась, что ты воспримешь мои замечания к фильму, как неприязнь, мне совсем этого бы не хотелось. Ты… особенная девочка, снежинка, ты не до конца осознаешь это, еще не умеешь правильно проявлять, а я из-за этого не удержалась от заблуждения, будто это должно сделать тебя в точности похожей на меня. Думала, что это поможет тебе достичь идеала, но вовремя не поняла, что и этот путь у каждого свой собственный.
Но оттого не меньше – удивляло, насколько беспечной оказалась Берта. Все же она не была уже маленьким ребенком – сама Хильда в том же возрасте никогда не восприняла бы, как должное, слова человека, прежде никогда не искавшего сближения, будто скучает и хочет провести вместе время после съемок. Пусть даже человек не был бы незнакомым или чужим, все равно. А Альберта будто бы кому угодно только и желала довериться. Наверное, окажись они только вдвоем вдали от других людей, вообще не пришлось бы беспокоиться о том, чтобы не вызывать подозрений – только из-за того, что на студии всегда было многолюдно, а уединяться вместо похода в кафетерий в одной из личных гримерок показалось бы куда более подозрительным, Хильда вынуждена была первой взять печенье из принесенной с собой коробочки. Сухое, почти не сладкое тесто – только такое они обе и могли есть – царапнуло горло, будто наждаком. Возможно, так просто чудилось от волнения, но Берта все же колебалась, только после этого тоже протянув руку к коробке.
- Я столько думала, правильно ли было настаивать на своем, если это так огорчало тебя, что ты даже перестала появляться и не хочешь смотреть на сцены, в которых не участвуешь, ведь ты всегда присутствовала… но этот фильм действительно важен… – заглядывая снизу вверх, в глаза, защебетала девочка. – Я совершенно растерялась. Так хорошо, если ты передумала!
Обычно. Обычно каждый фильм Хильды был целостным крошечным миром, отдельной маленькой жизнью, в которой полагалось жить, независимо от того, действует ли персонаж в сюжете. Так было раньше. Только этот фильм так и остался набором разыгранных сценок. Но словно бы проблема была в ее чувствах!
- Я же ничего не понимаю в музыкальных постановках.
- Казалось, что ты просто не хочешь… чтобы было хоть немного иначе… чем ты сама привыкла.
Девочка свистяще закашляла, едва успев договорить до конца.
- Ты в порядке, снежинка?
Отчасти восстановив дыхание, Альберта утвердительно мотнула головой, одновременно смахивая выступившие слезинки с заблестевших глаз.
- Простудилась, наверное…
- Принести тебе еще чаю? – в горле будто застрял смятый клочок шершавой бумаги, Хильде ничего не мешало дышать, но собственный голос неожиданно зазвучал надтреснуто, будто у иссохшей старухи. Вместо ответа Берта снова раскашлялась, поэтому Хильда, не дожидаясь, встала и отошла к длинному прилавку кафетерия за еще одной чашкой. Правда, донести до их столика так и не успела: когда девочка при ее приближении вскочила, со стуком уронив стул, и оперлась на столик руками, захрипев уже не от кашля, а от панических попыток вдохнуть вообще, чашка выскользнула из рук Хильды и взорвалась брызгами об пол. Женщина в оцепенении наблюдала не за корчащейся в тщетных попытках глотнуть воздуха всего в нескольких шагах перед ней Бертой, не за нарастающей суетой людей вокруг – взгляд будто приковали собственные мелко дрожащие руки, покрывающиеся красной паутинчатой вязью…
Альберта не умерла от удушья только благодаря какому-то пареньку из студийной охраны, как потом выяснилось, пережившему в какой-то глухомани вспышку туберкулеза и запомнившему приемы экстренной помощи при затрудненном дыхании. Только поэтому маленькой снежинке удалось дожить до прибытия в больницу, где ей еще предстояло несколько дней дышать через протолкнутую в горло трубку. Незаметный внешне – даже потеряв уже сознание, Берта продолжала выглядеть безупречной куколкой, на сливочной коже которой даже лихорадочный румянец смотрелся нежным отблеском зимней зари, не было и тени той красной воспаленной вязи, что изуродовала в считанные минуты фарфоровую кожу Хильды – но оказавшийся куда более опасным отек горла от экзотической сладости, даже в едва ощутимом количестве, возник с необычайной стремительностью, и, вероятнее всего, должен был убить девочку. Но ей повезло.
Насколько вообще можно было говорить о везении, если эта уродливая трубка в горле, довершив разрушительное действие отравления, исцарапала ее всю изнутри, на месяцы лишив возможности даже нормально разговаривать, не говоря уж о пении. В этом план сработал, как надо, съемки фильма замерли на неопределенный срок.
В тот день, конечно, Хильда в больницу вместе с Альбертой, Карлом и героически-находчивым пареньком из службы безопасности не поехала, едва оправившись от шока, сбежав от нарастающей суеты в свою гримерку. Шнефриду было не до того, а больше никто, наверное, не рискнул к ней соваться… или все просто о ней забыли, поглощенные волнением за малышку Альберту, которую многие на студии очень любили – во всяком случае, и обвинить Хильду в произошедшем никто не попытался.
Не то, чтобы это пугало – тогда вообще ни о чем не получалось думать, кроме того, что никто не должен был видеть ее в этот момент.
… Изуродованной…
Достаточно было увидеть лишь свои руки, чтобы понять, что пылающее и зудящее лицо выглядит уже ничуть не лучше. Глаза вообще жгло, как огнем, а когда, закрывшись в темной гримерке, Хильда все-таки расплакалась, стало только хуже, будто собственные слезы кислотой разъедали кожу и глаза. Ее всю трясло от страха, что кто-то может заглянуть к ней, спросить что угодно… даже если и не открывать дверь, ей пришлось бы отвечать что-то этим ужасным по-старушечьи хриплым голосом!.. Пусть бы ее обвиняли, преследовали, жаждали расправы – но только в нормальном виде!
Прошло, наверное, часов пять, прежде чем Карл, убедившись, что жизнь дочери вне опасности, вернулся на студию.
По крайней мере, отчасти все было уже не так страшно.
- Так и думал, что ты не ушла. Альберта… потребуется несколько дней до ее выписки. Тебе тоже стоило бы обратиться к врачу, мне сказали, что приступ иногда возникает не сразу.
- Не нужно, – с трудом проглотив комок отсыревшей бумаги, поселившийся в горле, решилась ответить Хильда. – Со мной уже было такое… пройдет еще через несколько часов.
На последних словах почти восстановившейся голос все же подвел. Она не допустила бы, чтобы кто-то смотрел на нее сейчас, даже и не зная этого точно. Даже врач.
Почти двое суток Альберте понадобилось, чтобы без опасений снова дышать самой, без той кошмарной трубки в горле, что Хильда видела у нее, зачем-то согласившись на следующий день посетить больницу вместе с Карлом. Собственный приступ действительно прошел, вместе с уродливыми красными пятнами на коже, но при виде девочки отчего-то вернулась лихорадочная дрожь и кислое жжение в глазах. На выписку из больницы потребовалась почти неделя… но имело ли это значение?
Дыхательная трубка, спасшая Берте жизнь, при этом задела голосовые связки, к актерской карьере девочка могла вернуться не раньше, чем через полгода – но ее реакция на известие о замороженных съемках музыкального фильма оказалась неожиданной:
- Будет лучше, – шелестящим шепотом призналась Альберта после короткой паузы. – Если вы сразу сможете найти мне замену.
- Не стоит воспринимать все настолько трагично. Уже скоро тебе станет лучше, – попытался приободрить дочку Карл. – Не так уж долго ждать, когда ты сможешь вернуться.
Девочка полуприкрыла блестящие от легкого воспаления глаза густыми черными ресницами.
- Я… я не хочу возвращаться, – едва слышно пробормотала она. – Прости, что так тебя подвожу. Я давно сомневалась… но думала, что смогу в кино изменить что-то так, чтобы быть там собой. Это бессмыслица. Своей жизнью нужно просто жить, а не пытаться воссоздавать ее в фильмах…
- Но это и есть твоя жизнь. Наша жизнь, – не сдержавшись, вмешалась Хильда. – Ты особенная девочка с особенной судьбой!
Берта подняла на нее долгий пристальный взгляд, такой странный, что в какой-то миг даже кольнуло сомнение, а не догадалась ли она о намерениях Хильды. И теперь боялась из-за этого? Вздор, тогда ей бы следовало просто рассказать о подозрениях – не так уж важно, было ли это правдой, но из них двоих люди выбрали бы сторону Альберты, она сама не могла не знать этого!
- Я думала, что умру. Думала, что умру, а моя жизнь при этом даже не начиналась! – на пушистых ресницах изморозью сверкнули слезинки. – Что я только стояла на обозрении, как экспонат, как дорогая кукла в стеклянной витрине. Что очень хочу жить по-настоящему… и могла… могу так жить!
- У тебя случилась паническая атака, по словам врачей, это естественно, учитывая, что пришлось испытать, – мягко возразил Карл. – И, конечно, сейчас ты переживаешь последствия. Обсудим все после твоего выздоровления, если, конечно, ты не успеешь много раз передумать.
Хильда тихо перевела дыхание. Разумеется, малышка напугана. Разумеется, она не могла не передумать, как только успокоится и отойдет от пережитого – не мог же кто-то всерьез отвергнуть подобный чудесный дар. Даже если она что-то подозревала и боялась теперь козней, то скорее бы хотела избавиться от Хильды, а не уйти сама.
Она передумает.