Слушай, давай вернёмся...

Что-то мне как-то не так,

Наверно, пришел февраль.

О том, что ветры дуют в феврале,

Мне когда-то сказал букварь.

Как это было давно.

Сколько с тех пор нагрешено.

Сколько светлых идей заживо погребено.

Слушай, давай вернемся,

В прокуренной кухне осталось вино.

      Вечер был шумным, даже слишком. Таких гулянок никто из их бывшей компании уже давно не устраивал, как в беззаботные времена старшей школы и студенчества. Тогда было много хороших песен и плохого вина. Побитая гитара, купленная за копейки, издавала почти инфернальные звуки, но они делали вид, что это музыка. Спорили под своё дешёвое вино и не менее дешёвые сигареты об устройстве мира и высшей справедливости. Верили, что так будет всегда. Однако, никакого «всегда» не получилось, и сейчас что-то похожее получалось впервые за практически десять лет.

      Вино и сигареты стали дороже, вместо гитары — звук с колонок и «может быть чуть позже посидим сыграем, поностальгируем», вместо дружбы до гроба — память о ней и отдельные сохранившиеся маленькие компании. И отчасти в этом была вина Хэ Сюаня, что всё вышло именно так, но по правде, вероятно, всё равно бы случилось что-нибудь этакое. Скорее всего, многие его винят, просто тактично не говорят об этом — они выросли над хамством в лицо с моментальным выяснением отношений на месте. Тем более, не стоит расстраивать хозяев вечера. Они сегодня собрались на банальное, хоть и давно ожидаемое новоселье, и большой дом в пригороде гораздо удобнее для сборищ, чем тесные квартирки, в которых они ютились десять лет назад. Но почти все тут друг другу уже чужие, пришли из уважения к Се Ляню и Хуа Чену, или из памяти, а может и просто от скуки. А ему самому лишь остаётся надеяться, что Ши Цинсюань по любой самой дурацкой причине не придёт вообще. Или хотя бы не пересечётся с Хэ Сюанем в этом огромном помещении.

      Кто-то весело кричал, пил и выкрикивал тосты, будто не чувствуя неправильности происходящего, кто-то созывал людей поиграть в настолку, кто-то — в приставку, кто-то рассказывал всё то забавное, что случилось за эти годы. Как будто всех вокруг такая пародия вполне устраивает, надо же. Почему Хэ Сюань сам согласился сюда прийти и пришёл, он сам бы себе ответить однозначно не мог. По официальной версии — он всё ещё неплохо общался с хозяевами дома, а ещё на таких сборищах обязательно много еды, по неофициальной, он надеялся на что-то, что не мог бы объяснить даже себе. Что всё действительно будет как раньше? Возможно, главная проблема всё ещё заключается в нём самом. Возможно, выпить действительно не такая уж плохая идея. Может быть, ему действительно станет легче.

      Еды действительно много, попыток подойти к нему — мало. За все эти годы Хэ Сюань стал ещё более нелюдимым, мрачным и недовольным жизнью, хотя жизнь в целом неплохо удалась. Вечер проходит сумбурно, неловко, и немного бессмысленно, возможно, ему стоило бы поздравить друзей с новосельем отдельно, и не приходить в компанию тех, кого когда-то знал, учитывая, что он даже не скучал по ним особо. Они просто выросли, просто стали другими и разошлись, и всё, что их всех когда-то связывало абсолютно естественным путём кануло в Лету. Так бывает, люди просто становятся тебе чужими. Он всё-таки выполняет задумку с тем, чтобы напиться, и отрубается в гостевой комнате, понимая, что легче не стало ни на йоту. Слишком много воспоминаний, не стоило приходить.

Но что-то держит нас на морозе

Ветер пробирает насквозь

Да сколько же можно петь песен про ветер

И я пел про это всерьёз

Как это было давно

Сколько с тех пор нагрешено

Сколько светлых идей заживо погребено

Слушай, давай вернёмся

В прокуренной кухне осталось вино

      Просыпается он часов в пять утра, с немного гудящей головой и идёт на кухню поискать воды, может, что-то перекусить. На кухне холодно, отчётливо пахнет сигаретами и оставлен бардак из наспех унесённых угощений на столе. Он тяжело приваливается к стене рядом с подоконником, и тоже закуривает, прикрывая глаза. Через некоторое время слышит удивлённый вздох рядом с собой. Потом кто-то зовёт его по имени. О, Дьявол, почему вообще кто-то ещё сейчас не спит, почему это именно Цинсюань в конце концов. Открыть глаза и посмотреть на него сил не находится.

— Знаешь, я скучал.

Хэ Сюань невольно отворачивается, не в силах найти в себе хоть каплю озлобленности или презрения, получается только вина и глухая тоска. И гордость. Он чувствует лёгкое и тёплое прикосновение к своей руке, осторожное, будто на пробу.

— Посмотри на меня, Хэ-сюн. Либо прогони прямо сейчас, — голос у Цинсюаня мягкий, ласковый и немного тоскливый, и от этого больно даже дышать. Но прогнать и не видеть больше никогда было бы ещё больнее. Хэ Сюань послушно открывает глаза.

      Цинсюань изменился и одновременно остался всё таким же. Выглядел сонным и помятым, хвост, в который были стянуты волосы, сбился и растрепался, видимо, как раз после сна. Когда они виделись в последний раз, волосы были короткими — брат запрещал Цинсюаню отращивать их. А ещё красить ногти, прокалывать уши и делать прочие неправильные вещи. Стоять на душной кухне в пять утра в компании Хэ Сюаня тоже должно бы попасть в список неправильного после всего. И учитывая манию к гиперконтролю Ши Уду, вряд ли с возрастом ситуация должна была измениться, однако, Цинсюань действительно делает вещи, которых раньше позволить себе не мог. И прямо сейчас смотрит ему в глаза с какой-то ломкой надеждой и тоскливой радостью, а не бежит куда подальше. Вопросов Хэ Сюань не задаёт — не имеет никакого права, по правде, он вообще не знает, что ему следует говорить и делать теперь. Ошибки признаются сложно и со скрипом, особенно такие большие. Но Цинсюань наконец-то перестаёт пристально смотреть ему в глаза и улыбается — почти как раньше, но в уголках глаз таится боль.

— Выпьем? — Цинсюань берёт со стола полупустую бутылку вина, неприлично дорогую, если верить этикетке, и щедро отпивает прямо с горла. И протягивает её бывшему другу, всё также улыбаясь. В воздухе повисает что-то хрупкое. Хэ Сюань берёт бутылку, на несколько мгновений касаясь чужих тёплых пальцев. За ускользнувшее тепло было обидно — у него самого руки были ледяные даже летом, а сейчас за окном валил дурацкий мокрый снег и дул порывистый колючий ветер, хорошо, хоть столбы не ронял.

— Твой брат будет недоволен, — озвучивает Хэ Сюань единственную отчётливо сформированную мысль.

— Я тоже недоволен его друзьями, Хэ-сюн. Кроме того, я не намерен спрашивать его мнение, — он звучит злее, чем когда-либо раньше в адрес своего брата. — Это — наше с тобой, и мы не виделись целую вечность, так что к морскому дьяволу моего брата.

Кончики волос Ши Цинсюаня выкрашены в свежий мятно — зелёный, что не сразу бросается в глаза, но бросившись уже не отпускает. У Хэ Сюаня ком в горле мешает говорить. Порыв ледяного ветра из открытого окна заставляет пожалеть, что он стоит в одной лишь футболке. Он подергивает плечами в бессмысленной попытке согреться и с завистью смотрит на собеседника, одетого в тёплую кофту. Цинсюань молча захлопывает окно.

А ветер шумел, как пули на фронте

Прочищая мозги

Он змеем шипел: «Хрена ль вы ждёте?!

Бери или беги!»

Как это было давно

Сколько с тех пор нагрешено

Сколько светлых идей заживо погребено

Слушай, давай вернёмся

В прокуренной кухне осталось вино

      — Прости меня, — решается наконец Хэ Сюань, думая, что Ши Цинсюань будет самым большим на свете дураком если и правда его простит. Все обидные и несправедливые слова, которые были сказаны, всю ядовитую желчь. Цинсюань этого не заслужил ничем, и действительно очень дорожил их дружбой. И не виноват, что его брат — мудак, которому плевать на всех, кто не ближний круг его общения. Не виноват, что Ши Уду лишил Хэ Сюаня мечты всей жизни ради заработка. И ему бы прекратить эти попытки говорить, ему бы не скучать, не прощать, не искать разговора. Но Цинсюань дурак, поэтому он улыбается, не как до этого, едва едва, очень нежно и хрупко.

— Это я должен говорить, — Цинсюань делает ещё глоток вина и закуривает. Хэ Сюань отмечает, что почти все его украшения — невероятно красивая и изящная, но всё-таки бижутерия. В их общем прошлом младший Ши обожал таскать драгоценности, и его брат всё ещё был неприлично богат, так зачем?

— Тебе извиняться не за что, ты же правда не знал тогда. Всё просто так сложилось. Неудачно, — дурацкое слово. Слишком дурацкое. Хэ Сюаню всё ещё холодно, и он с сожалением думает о чужих тёплых руках. О том, что раньше Цинсюань обнял бы его, лишь только увидел, что холодно.

— Я сбежал от него после того случая, если быть честным. Не смог жить на деньги, которые были заработаны подобными… Проектами. И злился жутко. Сейчас не злюсь, только всё равно не понимаю. Не хочу понимать. Мне жаль, что ты потерял возможность заниматься любимым делом.

      История отчасти была глупая. В их прибрежном городе в те далёкие годы был яхт-клуб, не слишком большой, но за определённый взнос и усилия по уходу за лодкой, кто угодно мог ходить под парусом. А Хэ Сюань тогда грезил морем, мечтал сдать на капитана, а потом накопить на свою лодку. Клуб принадлежал городу, считался культурным объектом, яхты гордо стояли увешанные флажками на всех городских праздниках, и по всем правилам, это место должно было быть неприкосновенно. Только вот живописный прибрежный район с развитой инфраструктурой — лакомый кусочек, а деньги решают всё. В какой-то момент им просто объявили, что клуб закрывают, землю продают, и лодки, во многих из которых от старых корпусов оставался дай бог, скелет, остальное экипажи своими средствами переделывали, остаются собственностью города без капли компенсации. На территории культурного объекта решено было строить новомодный жилой комплекс. Протестная кампания развернулась быстро, петиции, публичные письма и выступления… Хэ Сюань был в рядах главных активистов, с закрытием клуба его желание связать свою жизнь с морем было бы практически нереализуемо с его возможностями. В какой-то момент несколько крупных мужчин просто избили его в какой-то подворотне и сказали не лезть, заткнуться к чёрту. Не переходить дорогу «самому Ши Уду», а то пострадает не только он, но и его семья.

      Ши Цинсюань стараниями брата о тёмной стороне его дел не знал, не задумывался. Таскал украшения, на которые можно было купить небольшую квартиру, улыбался, бесконечно восхищался старшим и доверял ему. На Хэ Сюань висел днями и своим незнанием до жути выводил. Каждая его побрякушка — такой же избитый в подворотне, запуганный человек, шантаж и взятки. Ничтожество, которому так легко быть беззаботным и наивно-добрым на чужих костях. Это была далеко не первая сомнительная афера его братца. А Цинсюань ему верил, даже когда начали ходить какие-то слухи. Тратил деньги не задумываясь, что особенно иронично — многое шло в благотворительность. Бесил тем, насколько был искренним, и одновременно абсолютно не знавшим ценности жизни, денег и вообще хоть чего-то, бесконечно болтливый, общительный, и самое ужасное — обаятельно подкупающий. За ним хотелось следовать до конца, его хотелось окунуть во всю ту грязь, которую творил его братец, чтобы глупый и добрый Цинсюань ни в чём не нуждался. Чтобы ни с чем не сталкивался. Тогда Хэ Сюань считал его слабым. Тогда после избиения в переулке, Хэ Сюань не выдержал и вывалил всё. Кричал, как бесконечно Цинсюань во всём виноват и какой он избалованный слабак, который даже не думал, что и сколько стоит. Было надрывно больно и ужасно, и даже потом легче не стало. Стало одиноко, пусто, стало никак, потому что самую главную и близкую свою связь он изорвал и выбросил. Пытался сам себе доказать, что заслуженно, но больной и сломанный взгляд Ши Цинсюаня снился в кошмарах.

Теперь он задирает юбки

И залезает в штаны

Это дело для ветра, но было же время

Мы были друг другу нужны

Как это было давно

Сколько с тех пор нагрешено

Сколько светлых идей заживо погребено

Слушай, давай вернёмся

В прокуренной кухне осталось вино

      Хэ Сюань ошибался, Цинсюань — сильный. Верный себе. Стоит рядом несмотря на все ошибки, пьёт вино, курит, рассказывает, как сбежал от удушающей заботы, ценой которой была его свобода и чужие жизни. Никогда больше не жил так хорошо, как в те времена, но ни о чем не жалел.

— Когда ты от кого-то зависишь, это всё равно определённые ограничения. На самом деле, возможно, стоило бы это сделать и без криминальных историй. Просто за моё право быть собой. Брат до сих пор думает, что я одумаюсь, но хоть уже не пытается давить, быстро понял, что так даже нынешнего минимального общения не будет. Считает меня неблагодарным. Вслух не говорит, зато его дружок помянуть не забывает примерно раз в несколько месяцев.

      Цинсюань говорит что-то ещё, за них двоих, и это не раздражает ни капли, хотя раньше хотелось придушить на месте, несмотря ни на что. Теребит одну из нелепых серёжек в ушах — нервничает и боится сказать не то, хотя всё самое важное уже вроде сказал. И даже вино уже закончилось. Хэ Сюаню отчаянно хочется тёплого и не растерявшего свой свет Цинсюаня обнять — но он не решается. Многие из присутствующих стали ему давно чужими, но человек, с которым он разругался к чертям десять лет назад всё ещё ощущался своим. И это было глупо. Но так правильно. Как будто с сердца упал огромный камень. Ши Цинсюань в итоге и сейчас сам замечает, что Хэ Сюань всё ещё мёрзнет, берёт его руку своими тёплыми ладонями, улыбается, потом и вовсе обнимает. Он действительно очень мягкий и уютный, и Хэ Сюань не понимает, как справлялся столько лет. Как просмотрел всё, что можно, пока они постоянно были рядом. Не понял, не удержал, обидел — впору самому себе бить морду. Но вместо этого он послушно диктует свой новый номер телефона, улыбается уголками губ и надеется, что на всём том ужасе, что он наворотил, всё ещё можно что-то построить. Всё ещё можно вернуть что-то назад.

Эй! Давай, вернёмся

В прокуренной кухне осталось вино

Э-э-э-ей! Давай вернёмся

В прокуренной кухне осталось вино

Слушай, давай вернёмся

В прокуренной кухне осталось вино