Изми принимает весть стойко, как и полагается мужчине. Горе не сшибает его с ног, будто залихватский удар. Отточенный разум лейтенанта королевской гвардии, того, кто не может позволить себе такую роскошь как неприкрытое душевное смятение, начинает просчитывать ситуацию, вертеть её под всевозможными углами, словно карту местности, на которой должен развернуться бой. Мысли распутываются извилистой нитью, как будто выпавший клубок гаруса — Изми помнит, как младшая сестра училась вышивать такими толстыми цветными нитями, постоянно выпуская моток из исколотых по неумению пальцев. Безмятежная домашняя картина. Он слышит слова. Стандартный набор, приправленный неизбежным пафосом: граф Алистан Маркауз был героем, героически погиб, но благодаря его жертве Рог Радуги был доставлен вовремя. Истина, но облаченная в затёртые формулировки, слишком бледные, слишком обезличенные. Они не отражают ни важности свершения, ни тяжести потери. Всего лишь слова. Изми пропускает их через себя, будто просеивает мелкий песок сквозь пальцы. Соблюдает формальности: кивает, благодарит, принимая фамильный перстень, соглашается. Но мысли продолжают нестись впёред размерённой конской рысью. Он думает о том, как сообщить о смерти отца матери, о том, что он теперь глава семьи.
Изми не жалеет себя: война принесла множество потерь, оставила заметные бреши едва ли не в каждой семье, даже в королевской. Но мучительно долго подбирает слова во время пути, с воинами проще, да и нести плохие новости немыслимо тяжело даже чужим, не то что близким. Однако мать понимает всё без слов раньше, чем он успевает открыть рот, замечает холодный блеск серебра на его пальце. И она, истинная величественная аристократка, безупречная даже в мелких несовершенствах, заливается совершенно безудержным плачем, уткнувшись лицом в грудь Изми. Он неловко обнимает её, гладит по содрогающейся в бурных рыданиях спине и только сейчас замечает, насколько же она маленькая по сравнению с ним, хрупкая. Макушкой едва достает ему до плеча — впрочем, он успел перерасти и отца на самую малость, — а плечи под его широкими, привычными к мечу ладонями — тонкие, дрожащие. И в волосах у неё заметны первые проблески седины. Сестра, едва вступившая в цвет юности, приходит бесшумно и тоже понимает всё без слов. Замирает безмолвной фигурой в конусе падающего угасающего закатного света, что заливает её лицо красноватыми отблесками, будто кровью. Слёзы струятся по её щекам. Изми приглашающе размыкает кольцо рук, и они все трое собираются в тесно сплетённый комок скорби, объединённый общей потерей.
Изми нравится смотреть, как восстанавливается королевство. Уже не сумятица первых послевоенных дней, когда мешаются печаль и ликование, смех и плач. Когда неизвестность и волнение нависают дымным облаком над хмельным триумфом. И приходит осознание цены вырванной победы. Больше нет угрозы. Менестрели да поэты слагают хвалебные песни: гимны, посвященные Сталконам — король умер, да здравствует король! — возвышенные баллады о путешествии в Храд Спайн, сотканные по большей меры из слухов да обрывков просочившегося, и где-то между сток и переливчатых мелизмов мелодии находится место для Алистана Маркауза. Изми становится сыном героя. Знакомые да соратники отца похлопывают его по плечу сочувственно-ободряюще, говорят, что Алистан был великим человеком. Иногда отмечают и собственные заслуги Изми — какие там заслуги, с Поля Фей разве что удирать не пришлось, думает он, — и добавляют обязательно, что отец им бы гордился. Изми знает. Всегда знал, хотя отец никогда не выделял его и не пропихивал в королевскую гвардию почета ради, как некоторые аристократы пытались способствовать возвышению своих изнеженных отпрысков. Эта гордость проявлялась в мелочах — одобрительных взглядах, скуповатой похвале, в доверии.
Пройти сквозь поток обязательных выражений сочувствия было просто. В конце концов в армии не любят долгие словоизлияния, переживают молча. Тяжелее оказывается приезжать домой. Мать превращает всё поместье в некий кенотаф — царство увядания и траурного чёрного крепа. Отец и раньше часто уезжал надолго, уходил в военные походы, но именно сейчас остро и неправильно ощущается, что он не вернётся больше. Изми долго бродит среди комнат: вещи отца — как реликвии в сокровищнице, ни одной пылинки, но нет той небрежности, что свойственна оставленным ненадолго предметам, которыми пользуются. Наоборот, разве что сундуков и драгоценных оправ не хватает. Изми ненадолго останавливается у большого портрета отца. Вспоминает, как Алистан ласково трепал его, тогда совсем мальчишку, по волосам, когда возвращался, как давал подержать меч — наконец-то настоящий, невероятно тяжелый, не то что облегченный тренировочный. Вспоминает, как много позже выбегала, обгоняя всех, встречать отца уже сестра — смешная непоседливая девчонка, с которой не могли справиться няньки. Мчалась стрелой, совсем не так, как подобает передвигаться юным благовоспитанным леди. Изми успевал заметить лишь её косички, размеренно подскакивающие при каждом движении, и волны взметнувшихся юбок. Сестра умудрялась повиснуть на шее отца раньше, чем тот склонялся, чтобы подхватить её на руки. Это было забавное и трогательное зрелище: Алистан, казалось, понятия не имел, как обращаться с маленькими девочками, и каждый раз удивлялся, будто в первый, этому мило щебетавшему вихрю с тонкими косицами.
— На этом портрете он совсем на себя не похож, правда? — Голос сестры вырывает Изми из размеренно проплывавшего перед глазами прошлого.
Он оборачивается.
— Может быть, господину королевскому художнику доплачивают за то, что он всем пририсовывает столь постные лица? — Изми пожимает плечами и невесело усмехается. — Или он просто бездарь.
Сестра бледно улыбается, на слипшихся ресницах у неё тускло поблёскивают мелкими росинками слёзы.
— Зато мы помним его другим.
Изми соглашается. Отец раньше — стать и военная выправка, грубая ладонь, легко ерошившая волосы на затылке юного Изми, одобрительный взгляд, в котором отчетливо можно было разглядеть гордость сыном, достойным наследником. И дома — спокойствие, расслабленность, маленькая сестра, гордо восседавшая на отцовских коленях и старающаяся с совершенно невинным видом нацепить на его голову какой-то самодельный венок. Отец сейчас — память, блеск кольца на пальце Изми, креп и темныё вуали матери, причастность к подвигу. Герой. Изми — сын героя. Этим стоит гордиться.
Изми тоскливо думает: для него отец всегда был героем.
Думает: во Тьму все эти похлопывания по плечам, тень славы, междустрочья в песнях и отпечаток в веках, пусть было бы по-старому, незаметно, без дифирамбов и плясок вокруг, лучше бы отец вернулся вместе с теми, кто принёс Рог.