Теория отторжения

Удивительно, как никто во всём Сумеру не замечал главного таланта Кави.

Сокурсники сходились на том, что он свой парень: всегда в центре событий, в курсе всех новостей Академии, и даже больше. Преподаватели пеняли на талант сдавать все проекты в самый распоследний срок, с блеском и излишним самодовольством, от которого хотелось придраться к каждой детали — но придраться было не к чему.

Аль-Хайтам знал, что заблуждаются и те, и другие, ведь главным талантом Кави было умение бесить.

Он был способен превратить в хаос тщательно упорядоченные на столе бумаги только потому что искал смертельно важный конспект — хотя накануне аль-Хайтам самым очевидным образом расположил свои вещи от его. Не помогало, в беспорядке оказывалось всё.

Он посреди ночи рушил чуткий сон аль-Хайтама горестными или радостными восклицаниями — в зависимости от того, что он нашёл в своём проклятом проекте: ошибку или удачное решение. Говорить об этом было бесполезно: Кави искренне извинялся и обещал не шуметь, а потом оба они как идиоты таращились в пустоту. Один пытался упасть обратно в сон, второй — поймать ускользнувшую мысль.

И это тоже бесило: этот потерянный взгляд и потухший вид. Как будто это аль-Хайтам виноват в неорганизованности соседа по общежитию, его работе за полночь или непрофессиональной зависимости работоспособности от приливов вдохновения. В конце концов он перестал одёргивать Кави и засыпал, в раздражении сверля взглядом его одухотворённое лицо.

Утром этот неугомонный человек как ни в чём ни бывало подхватывал свитки с чертежами и исчезал. Только однажды аль-Хайтам застал его спящим на скамейке в садах под храмом Сурастаны.

Кави выглядел так, будто присел только что: руки сомкнуты на охапке бумажных рулонов, сумка болтается между коленями. Прислонившись виском к опоре беседки, он сопел с приоткрытым ртом. А стоило его потрясти за плечо — повёл вокруг мутным, непривычно серьёзным взглядом, хмуро спросил который час и испарился раньше, чем аль-Хайтам успел выдать заготовленную остроумную фразу.

Даже не обернулся на бегу, когда сосед окликнул его на повышенных тонах: ситуация требовала, и это были лишь из благих побуждений. Что-то выпало из сумки Кави и нырнуло в траву. Но секунду спустя Кави уже был далеко, а аль-Хайтаму осталось лишь поднять с земли потерянный терминал акаши.

Студенту Хараватата незачем было знать чем занимаются в Кшахреваре, да ещё и старшие студенты, поэтому собственный терминал аль-Хайтама на запрос не ответил. Но дело было серьёзное: без терминала сосед мог попасть в весьма неприятную ситуацию. Тем более, если сейчас он по-обыкновению бежал подавать свои работы в самый крайний срок. Поэтому аль-Хайтам, злясь одновременно и на Кави, и на себя, по следам соседа добежал до центрального стенда Кшахревара, по дороге на удачу расспрашивая однокашников соседа — безуспешно, что злило втройне.

Аудиторию он в итоге нашёл слишком поздно. Почтенные хербады и дастуры амфитеатром тёмных лиц окружали Кави и презентационную доску с развешанными большими листами, густо исчерченными схемами. Всё, что оставалось аль-Хайтаму — это незаметно проскользнуть вдоль стены и сесть в тёмном углу. Смысла в этом не было никакого, но можно было сказать: аль-Хайтам собирался увидеть последствия дурости соседа и собственного промедления.

Вопреки ожиданиям, о дневном сне в саду в Кави говорила лишь слегка растрёпанная причёска, распадающаяся под беретом. Не обращая внимание на недовольство мастеров, он говорил. И то, как он говорил, заставило аль-Хайтама на время забыть о том, что все эти чертежи — чисто техническая инструкция, необходимая только строителям. Пересыпанная терминами речь Кави парадоксально оживляла образ будущего дворца. Словно он уже был построен, а его болтливый товарищ проводил экскурсию по давно обжитым комнатам.

Сбросив наваждение, аль-Хайтам огляделся. Старшие учёные Кшахревара тоже попали под эту магию. Их лица разгладились, из строгих судей они превратились в заинтересованных слушателей. И вопросы, посыпавшиеся после окончания презентации, выдавали их с головой: если кто-то и собирался валить припозднившегося студента придирками и недостаточными знаниями, то после рассказа ему хотелось только знать побольше о воображаемом здании.

Аль-Хайтам отправился к выходу. Всё это было зря потраченное время: если Кави и не хватало акаши во время испытания, ему это не помешало. Странно, но именно сейчас аль-Хайтам не чувствовал привычного раздражения. Потерянного времени было не жаль.

Кави появился в дверях пять минут спустя, сияющий как новенькая мора.

— О, это ты? Прости, что сбежал. У меня…

Аль-Хайтам протянул ему терминал. Ничего нового Кави всё равно бы не сообщил. Это аль-Хайтам мог бы рассказать что-нибудь об элементарной привычке планировать время.

Кави непонимающе уставился на лепесток акаши в руке соседа. Нахмурился так, будто тот предлагал ему нечто сомнительное, но полез в сумку. Он что, не заметил, что потерял акашу? Кто вообще во всём Сумеру способен упустить из внимания такую серьёзную вещь, как потеря терминала???

— Ты что, специально сюда пришёл, чтобы его отдать? Мог бы вечером, в комнате…

Убедившись, что в сумке акаши нет, Кави с обескураженной улыбкой забрал её из руки аль-Хайтама. На этот раз тот следил, но никакого интерфейса у головы Кави не появилось.

— Ты отключаешь терминал? — не вполне понимая, относиться к этому как к помешательству или как к крайней степени рассеянности, спросил аль-Хайтам.

— А зачем он мне сейчас? — спросил Кави, как будто это была самая естественная вещь в мире. — Когда работаешь, думать мешает. Сложно отделить свои идеи от подсказок из сети. Может, они и верные, но не всегда лучшие. Спасибо, что нашёл его.

Всё-таки помешательство. Как аль-Хайтам и подозревал всё это время, его сосед был глубоко болен, если добровольно отказывался от прямого доступа к знаниям, великого благословения Властительницы Руккхадеваты. Как благословение Архонта Мудрости могло помешать думать?

Если до этого злость успокоилась под влиянием увлечённой презентации, то теперь вернулась с новой силой. Этот человек был совершенно невыносим!

— Больше не теряй свои вещи. Я не нанимался таскать их за тобой, — резче, чем собирался, бросил аль-Хайтам, развернулся на каблуках и ушёл так быстро, как позволяло чувство собственного достоинства.

***

«Из тьмы поднимется рогатый ум».

Строчка издевательски изгибала штрих над последним символом и не меняла смысл от изменения почерка. Хоть прописью, хоть печатными буквами, любым цветом фраза оставалась тем, чем и была: бессмыслицей.

Аль-Хайтам проверил три справочника, но текст был одинаков во всех трёх. Запрос к акаше навёл на мысль, что учёные древности видели в рогах символ мудрости, связывая образ с Хнумом, царём овец, советником из советников.

Мысль была успокаивающей. Смысл действительно как будто был, и аль-Хайтам почти поддался искушению записать это в реферат.

«Может быть, они и верные, но не всегда лучшие».

Кави в комнате не было. С получением высшего балла на памятном экзамене, он уже традиционно пропал. Даже ночевать приходил не каждый раз, и это с одной стороны не должно было касаться аль-Хайтама. Напротив, он должен был радоваться тишине и спокойствию комнаты. Но с другой стороны, это Кави прогуливал время, которое мог бы потратить на учёбу, чтобы в следующий раз, например, не бежать к комиссии в самый распоследний день. В голове крутились мысли о допустимости насилия в целях дисциплины обучения…

Вот опять. Стоило мыслям съехать, в них затесался Кави. В раздражении аль-Хайтам покачал головой и вернулся к странице реферата.

«Сложно отделить свои идеи…»

Поколебавшись, аль-Хайтам поднял руку. Акаша с тихим звуком отключилась. Чуда не произошло. Рогатый ум на бумаге остался рогатым, да и содержание трёх открытых книг не изменилось.

— Придурок, — пробормотал аль-Хайтам и взялся за перо. Постучал по бумаге. Перечитал уже написанный абзац об исследованиях руин с письменами эпохи после Войны Архонтов, перечитал ещё раз… замер.

Поколение за поколением исследователи Харватата смотрели на эту древнюю надпись, обращались к акаше и получали удовлетворительный ответ как свой собственный. Он сам едва не успокоился, воочую представив (считав из чьих-то воспоминаний) статую великого царя Хнума, примечательного своими рогами. Но если кто-то ошибся? Первый переводчик с языка пустыни? Исследователь, переписывавший незнакомые символы с вытертого камня? Зодчий, наконец, выбивающий слова в камне?

Час спустя аль-Хайтам был уверен, что нашёл истинное слово. Оно было близко по начертанию, и даже по фонетике должно было звучать похоже. Но с ним весь текст обретал, наконец, смысл.

«Из тьмы поднимется просвещённый ум. И осветится земля Великого Царя Царей».

Как же будет приятно запросить в библиотеке архив экспедиции и предсказать, что там будет найдено. Или ещё лучше, указать какому-нибудь дастуру где и как он может найти неточность… или даже хербаду, если постараться…

Аль-Хайтам посмотрел на лежащий на краю стола терминал. Как ветреный Кави до этого додумался вперёд него? Пустышка, не способный просто работать в отведённое для работы время? Совершенно невыносимый тип.

***

Вскоре встречи их стали совсем редки. Кави получил свой диплом отличника и исчез даже из Сумеру. Несколько раз аль-Хайтам встречал его у кафе «Пуспа», и каждый раз короткий разговор напоминал аль-Хайтаму о том, почему этот человек раздражает.

Не то, чтобы он забывал, насколько упрям и вспыльчив бывший сосед. Просто в ретроспективе как-то больше вспоминался его образ за работой, тихий и сосредоточенный. И, разумеется, он вспоминал о нём каждый раз, когда тянулся заглушить акашу, чтобы без помех перепроверить её данные.

Место в комнате занял младший студент, боящийся аль-Хайтама до нервной икоты, бесившей, видят Архонты, в сотню раз больше заносчивой манеры Кави спорить со всем подряд.

Больше трёх фраз они с Кави сказали друг другу почти через год. Аль-Хайтам как раз пребывал в приподнятом настроении после выпуска и чуть менее, чем обычно, настроен к стороннему наблюдению. Архитектора он увидел на той самой скамейке в храмовом саду. Тот сидел, скрестив руки, и смотрел на зажигающиеся в сумерках звёзды.

— Кажется, тебя нужно поздравить с завершением грандиозного таинственного проекта, — сказал аль-Хайтам, приближаясь к бывшему соседу. Алькасар-сарай прогремел по всему городу. Не только потому что оказался архитектурным шедевром, но и из-за атмосферы тайны вокруг него. Из имён называли только Кави, и аль-Хайтам задумался, что стоило лучше присматриваться к исчезновениям того во время учёбы. Не было бы такого сюрприза.

Как и в тот раз, тот вздрогнул и ответил враждебным взглядом. Не похоже на человека, только-только закончившего стройку десятилетия.

— Не говори со мной о нём.

От привычной энергичности, с которой Кави обычно возражал в ответ на любую разумную и логичную вещь, ещё что-то осталось. Но если бы аль-Хайтам не знал этого человека так хорошо, не узнал бы его сейчас, настолько равнодушно он огрызался.

— Слава оказалась настолько утомительна, что старший не выносит груза всеобщего почитания? — спросил аль-Хайтам.

По здравому рассуждению правильнее было оставить человека, так очевидно обороняющего одиночество. Но аль-Хайтам всё равно попытался вывести его на диалог ещё раз. Этот похоронный вид был совершенно неправильным, его требовалось исправить. Кави мог быть уставшим и злым, весёлым до дурашливости и лукавым до двусмысленности, сосредоточенным и серьёзным — аль-Хайтам за годы в общежитии видел его всяким, — но вот таким… выгоревшим?

— В Бездну всеобщее почитание. И этот сарай туда же. И ты иди.

Пусть это сказано было спокойным, даже отстранённым тоном, обычно глухой к интонациям аль-Хайтам уловил в сумерках, как ссутулился его бывший сосед. Ощущение неправильности и пустоты только усилилось.

Аль-Хайтам сел рядом. Мимо проходили учёные Академии, огоньки в фонарях наконец зажглись, а потом приглушились. Прошло тридцать семь минут. Аль-Хайтам ждал. В вечернем свете ещё больше очевидным становился изъян в Кави. Прежде он сидел точно так же, с освещённым лампами лицом. И таким потерянным его взгляд не был, даже когда злой от пробуждения аль-Хайтам прерывал полёт его недисциплинированной мысли.

— Я больше не построю ничего, — Кави заговорил, когда тишина затянулась, не прерываемая ничьими шагами. — Этот проект сожрал все мои силы и средства.

Аль-Хайтам не поверил услышанному, но среди бесчисленных грехов Кави не водилось враньё.

— Так ты сам построил этот лесной дворец?

— Можно и так сказать, — хохотнул Кави, и смешок этот больше походил на кваканье самой простуженной в Авидье лягушки.

— Значит, ты можешь его продать и окупить и отдых, и будущий проект. В Сумеру его уже называют чудом, многие не постоят за ценой.

— У дворца есть хозяин, — с ещё более похоронным юмором ответил Кави, глядя мимо собеседника.

Воздух ощутимо потяжелел.

— Позволь уточнить. Я верно понял, что ты построил в лесу Сумеру дворцовый комплекс и не получил за это ломаной моры?

Полторы минуты Кави молчал. А потом со вздохом его прорвало. Он говорил без остановки больше получаса, сбиваясь на несущественные детали и упуская всё самое важное, но общее положение «самого перспективного архитектора» аль-Хайтам уловил. И восхитился, если так можно было назвать мрачноватое чувство стыда за чужое действие. Только Кави мог сесть в такую лужу с таким грандиозным размахом.

Архитектор меж тем, выдохшись, стал похож на смятую бумажку. Сгорбившийся, пристыженный своим взрывом откровенности, закрывшийся, он снова смотрел на звёздное небо.

— Если ты насытил любопытство, то катись уже. Дай мне отдохнуть.

Аль-Хайтам поднялся.

— Вставай.

— Что?

— Я так понял, ты остался на улице. Переночуешь у меня. Завтра станет понятно, что делать дальше.

Кави наконец сфокусировал взгляд на нём. В первый раз за встречу. И наконец-то в нём появилось что-то от прежнего Кави. По крайней мере, аль-Хайтам видел тот момент, когда он собирался возражать и спорить ровно как во время студенчества.

Передумал. Действительно встал, шипя на затёкшую за это время ногу. Сколько же он тут просидел?

— Неужели мою койку до сих пор никто не занял?

— Я выпустился. У меня дом в академическом квартале, — без малейшего желания давить на больное или как-то особо обозначать свои заслуги, заметил аль-Хайтам.

— Ну разумеется. Предложили стать большой шишкой, чтобы дастурам было кого ненавидеть, кроме мудрецов?

Аль-Хайтам подумал, что слишком поспешил с решением помочь… приятелю? Друзьями их точно не назовёшь. Хотя перемена его настроения больше напоминала правильное положение вещей.

— Предложили место в секретариате дешрета.

Место было привлекательное, как ни посмотри. Привычная работа в знакомом месте, против неё аль-Хайтам ничего не имел. Со временем это будет не только хорошей лестницей для карьеры, но и местом, наиболее близким к сердцу всей интеллектуальной экономики Сумеру. Неограниченные возможности, если задуматься дольше, чем обычно задумывается Кави.

Он было настроился на продолжение спора, но услышал только хмыканье за спиной. Несколько раз по пути казалось, что архитектор растворился в ночных тенях, но краем глаза аль-Хайтам ловил его тень на каждом повороте.

— Спасибо, — сказал Кави уже после. После позднего ужина, во время которого у него плохо получалось скрывать зверский голод. После временного обустройства на софе в гостиной.

Это было одновременно так похоже на правильного Кави и так на него непохоже, что аль-Хайтам растерялся, что ответить. Стоял десять секунд как дурак в дверях спальни, изобретал что-то. Простого кивка, признания заслуженной благодарности, как будто было мало. Но пришлось ограничиться им — момент был упущен.

***

Первое, что поутру увидел аль-Хайтам в своей гостиной: тёплое свечение Глаза Бога в руках ошеломлённого, но несомненно живого соседа.