Дорога плыла перед глазами то ли от плотной стены льющегося дождя, то ли от слёз, не скатывающихся по щекам благодаря одной только силе воли. Руки болели, как и всё тело, ещё не до конца пришедшее в себя после короткого, но сильного онемения, а ноги спотыкались о несуществующие выступы в гладкой грязной земле. Одежда неприятно липла к коже, такой же мокрой, как тусклые постройки вокруг.
Густые аспидные облака над головой заволокли собой наивную голубизну небес, скрутились в тугую петлю и рыдали, точно чувствуя невыносимую душевную муку в человеке, едва переставляющем свои дрожащие ноги. Ветер выл во весь голос, срывая с деревьев слегка пожелтевшую листву и разбрасывая повсюду, словно в приступе негодования. Безучастные глаза смотрели на беснующуюся природу, такие же плоские и пустые, как попытка солнца высунуться из-за чернеющих тяжёлых громадных туч.
Скатывались с козырьков оставленных лавок капли, разбивались о землю, и только их последний крик заглушал собственное сердце, заходящееся протестующим стуком в груди, будто оно действительно могло выломать изнутри рёбра.
Вэй Усянь брёл блеклой выцветшей тенью туда, где ждала его верная гибель. Смерть уже ласково трепала его волосы, кокетливо наматывая длинные пряди на свои костлявые пальцы, заговорчески шептала на ухо слова, смысл которых было не разобрать, и кривила изжёванный рот в победной ухмылке, но ему было плевать на неё.
Игла, вытащенная им из собственной шеи, всё ещё была у него в руке, скользкая и холодная. Тёмный заклинатель плотнее сжал челюсти, вздрогнул от внезапного порыва колючего ветра, ещё более яростного, чем прежде, и бросил её в траву.
Он хотел жить.
Несмотря на то, что его жизнь с каждым днём всё сильнее напоминала кошмар, Вэй Усянь ещё лелеял надежду исправить свои ошибки, обернуть время вспять, но, увы, он понимал, что ничего уже исправить нельзя. Он не был богом, величественным и всесильным Небожителем, даже заклинателем больше не был, поэтому не мог перековать мир по своему усмотрению. Больше он не мог ошибаться, спотыкаясь на каждом шагу, но чудом удерживая хрупкое равновесие, — он совершил слишком много поступков, которых не должно было произойти, поэтому расплатится за них сполна.
Пришло время заплатить цену.
Ветер снова хлестнул его по лицу пощёчиной, и Вэй Усянь только сильнее вжался в промокшие насквозь мантии. Пусть у него не было Золотого Ядра — он был силён. Тёмная энергия в его руках была мощной и крепкой, и даже без вспомогательных артефактов у него оставались несколько талисманов и то, что сидело внутри, тот монстр, коим его обозначило общество, не знающий преград на пути к своей цели. Вэнь Цин, молниеносно вставляя иглу ему в шею, не учла или позабыла, каким волевым он являлся на самом деле и каким безрассудным он становился, силясь уберечь дорогих людей. Луаньцзан не была его домом, ибо язык так и не смог повернуться для столь смелого заявления, и пусть жить здесь было не намного лучше каторги, Гора Мертвецов была его территорией, сосредоточением силы, поэтому тонкая окрепшая струйка тьмы ловко избавила своего хозяина от онемения.
Целительница кричала на него, вновь пыталась обездвижить, но ей было не провернуть свой фокус дважды, особенно когда глаза стали уязвимо блестеть от непрошеной влаги; Вэнь Нин молча стоял у стены пещеры, опустив голову, будто действительно считал себя виноватым в том, что случилось с Цзинь Цзысюанем на тропе Цюнци. Вид его был столь жалок, что, казалось, умей мертвецы плакать, он бы непременно расплакался.
— Ты не понимаешь, что делаешь! — пыталась донести до Вэй Усяня Вэнь Цин. — Что будет с нами, когда ты уйдёшь? Что будет с тобой?! — её громкий голос, дрожащий и захлёбывающийся в вырвавшемся рыдании, эхом отражался от стен пещеры.
Но было поздно ему что-то доказывать. Когда слёзы тёмного заклинателя уже были глубоко впитаны холодным камнем под подошвой ботинок, он осознал, что никто не причастен к убийству мужа его шицзе, кроме него самого. Разве не он говорил, что способен удержать контроль? Не говорил, что знает, какую стоит заплатить цену за возможность повелевать нечистью, поднятой из могил? К чему привела его хвалёная самоуверенность? Вэнь Нин был лишь клинком в его руках, слепо подчиняющийся приказам.
— Вы не виноваты в том, что я был слеп от собственной глупости, — ответил ей Вэй Усянь голосом человека, смирившегося с судьбой. — Я обещал, что смогу удержать контроль, и не сдержал своего обещания, поэтому никто из вас не умрёт, — Вэнь Цин на его слова вновь разразилась тирадой о том, что никто не станет его щадить на Совете Кланов, но тёмный заклинатель прервал её, улыбнувшись улыбкой такой натянутой, что в горле зашевелилась тошнота. — У меня ничего больше нет, Вэнь Цин. Ни семьи, ни клана, ни места в обществе. Даже если вы сдадитесь, они всё равно придут за мной. Мне некуда будет бежать, незачем жить, для меня больше нет места в этом огромном мире, — Вэй Усянь посмотрел в её влажные глаза и продолжил, — вас никто больше не побеспокоит — я поставлю барьер. Живите, у вас ещё столько времени, которое я бездумно растратил. Прости, что не слушал тебя и что не слушаю сейчас, что не смогу больше ничем помочь, и… Спасибо, что спасла Цзян Чэна, спасибо, что вы были со мной.
Он не заслужил тех слёз, что сорвались с его глаз, не заслуживает и теперь.
Он — убийца, чудовище, точно такой, каким видят его люди, распространяя всё больше россказней, чтобы те, в конечном итоге, окрасились правдой.
Вэнь Нин и Вэнь Цин не обязаны жертвовать жизнью за его проступки, они не должны идти умирать из-за того, что он был глуп и заносчив, действительно веря в то, что способен покорить небеса, что способен достичь невозможного. Верно бранила его госпожа Юй, раз за разом повторяясь, что рано или поздно он накличет беду. Так и случилось — беды теперь повсюду, где бы он ни явился, куда бы ни ступила его нога.
Пусть Призрачный Генерал и клинок, который пугает господ-заклинателей, ещё больше они боятся того, кто управляет этим клинком, и ни за что не остановятся, пока не сотрут с лица земли Вэй Усяня — основателя Тёмного Пути и врага человечества, поэтому лучше он уйдёт туда сам, предварительно расставив барьеры вокруг своей деревни, такие, что будут стоять даже после его смерти, чем позволит убить всех, кого он желал защитить. Барьер не пропустит никого, кто может представлять угрозу для поселения, потому что их Ци будет отлична от жителей деревни, но пропустит в обе стороны Вэней, а также будет контролировать обиженную энергию, не позволяя ей вернуться в прежнюю удушающую концентрацию. Вэй Усянь потратил много сил на создание такой многоуровневой и качественной защиты, но ещё больше ушло на уничтожение всех своих записей и самой главной проблемы — Стигийской Тигриной печати. Артефакт сопротивлялся изо всех сил, атакуя его в ответ, но даже теми нечеловеческими усилиями, что приложил Вэй Усянь, удалось стереть лишь половину печати, и, хоть без второй половины от неё не было никакого толку, он всё равно отдал её Вэнь Цин и приказал спрятать так, чтобы никто не смог найти. Ни он сам, ни Вэнь Нин не могли позаботиться об остатках печати, потому что воспоминания тёмного заклинателя можно было прочесть, как и прочесть через него воспоминания Вэнь Нина.
— Защити их, Вэнь Нин, защити свою семью, — улыбался мертвенно-бледный Вэй Усянь, не чувствуя под собой земли. — Это мой последний приказ.
— Да, Молодой Господин, — ответил мертвец, даже не заикнувшись.
— Спасибо.
Едва с этим всем было покончено, как тёмный заклинатель отправился в башню Золотого Карпа на Совет Кланов.
Он хотел жить, но не мог позволить себе такой роскоши.
Хотя бешеный ритм сердца немного успокаивало знание, что его люди в безопасности, что никто не применит его исследования в своих злых деяниях и что Чэньцин — единственный оставшийся плод его изобретений — в отличие от Тигриной печати, не станет подчиняться никому, кроме своего законного создателя, так что сколько бы на ней не играли, сколько бы ни отдавали приказы, ни один звук не поднимет мертвецов из земли.
Он шёл почти безоружный, зная, что оправдывать грехи нет смысла, что никто не вступится за него и не станет выяснять, где правда, а где — ложь. Он слишком устал, потратив все моральные и физические силы на то, чтобы не оставить после себя следов существования, что не удивительно, ведь последние пару месяцев он почти не ел и не спал, так что даже не будучи морально истощённым, он всё равно остался бы таким безучастным. Даже осознавая свою скорую и неминуемую кончину, страха не было в его сердце — он ничего не боялся. Всё стало Вэй Усяню безразлично, ибо названный брат отвернулся от него, щицзе теперь наверняка льёт слёзы горя, смешанные с ненавистью, маленький Цзинь Жулань остался без отца, а Вэни — освободились от покровительства самого отвратительного человека в Поднебесной.
Сегодня он умрёт и после него не останется даже пепла.
***
В башне Золотого Карпа было, как всегда, многолюдно. Адепты в золотых одеждах сновали от одного зала к другому, слуги кружили с напитками и закусками, чудом не сталкиваясь друг с другом.
От звона множества голосов у Вэй Усяня начинала болеть и пульсировать голова. На Могильных Холмах стояла соответствующая тишина, и только редкий вой мертвецов, слишком близко оказавшихся к поселению, и переговоры людей, иногда разбавляемые детскими возгласами А-Юаня, позволяли себе разбавить её.
На фоне выделяющегося богатства и показательной роскоши, тёмный заклинатель, в мокрых и грязных одеждах, выглядел как бельмо, заставляя даже слуг брезгливо оглядываться на него. Вэй Усянь лишь безразлично повёл плечами, стараясь собрать остатки гордости, которая мало что решала в его положении.
Он побрёл по ступеням к Главной Зале, мысленно проклиная невиданное количество ступенек, будто хотел отвлечься на что угодно, лишь бы не думать о том, что ждёт его за резными золотыми дверьми. Охрана нехотя поклонилась ему, не скрывая своей раздражённости, и нехотя расступилась, пропуская внутрь. Тёмный заклинатель мог бы стрельнуть в них злым взглядом алых вскипевших глаз, чтобы поставить на место, но сегодня не было за ним права скалить зубы, так что он спрятал готовое вырваться негодование как можно глубже под рёбра. Всё это неуважительное обращение он более чем заслужил.
Едва его нога переступила порог, как всё стихло.
В зале находилось не так много людей: около Цзинь Гуаншаня сидел его сын — Цзинь Гуанъяо, по правой стороне в ряд сидели Лань Сичэнь с Лань Ванцзи, Цзян Ваньинь и Не Минцзюэ с Не Хуайсаном. С левой стороны сидели главы кланов более мелких, поэтому Вэй Усянь даже не потрудился вспомнить их имён.
Взгляды всех присутствующих упёрлись в него, и если бы душа Вэй Усяня уже не находилась на смертном одре, может, он бы и почувствовал хоть какой-нибудь дискомфорт, однако и в душе, и в сердце у него уже была пустота.
Цзинь Гуаншань осмотрел его с ног до головы хищным взглядом, ведь Вэй Усянь сейчас представлял из себя зрелище достаточно занятное: промокший насквозь, что, казалось, даже под кожей можно было почувствовать вкус дождя, без маски самоуверенности и вечной задорной ухмылки в уголке рта, с плоским выражением лица, но с прямой спиной, с рваным подолом одежд, испачканным в грязи. Он выглядел побеждённым, жалким, один его вид мог идеально послужить наглядным примером смиренной обречённости.
— Всё же соизволил явиться, Вэй Усянь? — выплюнул Глава Ордена Цзинь. — Так ценишь своих Вэньских псов, что не позволил им расплатиться за тебя? Или пришёл убить всех, чтобы дальше жить безнаказанно?
— Глава Ордена Цзинь, вы можете оскорблять меня сколько вашей душе будет угодно, но мою семью трогать не смейте, — Вэй Усянь не заметил, как напрягся при слове «семья» его названный брат. — Я не хочу никого убивать, — добавил он чуть тише.
— Семья, да? — прорычал Цзян Чэн и разбил кружку с чаем, оттого, что слишком крепко сжал пальцы. Он не мог поверить своим ушам, а они, и выражение лица Вэй Усяня, его точно не подводили.
— Не хочешь убивать? — миролюбиво переспросил Цзинь Гуанъяо. — Тогда зачем Молодой господин Вэй решил почтить нас своим присутствием?
— Я пришёл взять то, что заслужил, — ответил Вэй Усянь, глядя на Цзинь Гуаншаня.
— Что это значит? — поинтересовался Не Минцзюэ, не очень понимая сложившуюся обстановку. Он был осведомлён о случившемся на тропе Цюнци, но эта информация мало что поясняла в сложившейся ситуации.
— Глава Ордена Цзинь прислал письмо, пока я был в беспамятстве. В нём говорилось, что если дева Вэнь и Призрачный Генерал добровольно придут с повинной, то инцидент на тропе Цюнци будет исчерпан, но… Я понимаю, что только ими дело бы не ограничилось и уже завтра господа заклинатели стояли бы у подножия Луаньцзан, чтобы убить и меня.
— Это правда, Глава Ордена Цзинь? — спросил Лань Сичэнь.
— Да, я прислал письмо, но об осаде не может быть и речи, — ответил Цзинь Гуаншань, натянуто улыбаясь.
— Попрошу не лгать, Глава Ордена Цзинь, — вмешался в оправдания Вэй Усянь. — Я специализируюсь на тёмной энергии, как всем вам известно, а она состоит из всего негативного, что есть в человеке, и ложь — тоже тьма. Я чувствую это за сотни ли.
— Да кто станет верить тебе, выродок, — послышалось откуда-то слева, но тёмный заклинатель даже бровью не повёл.
— Можете мне не верить — это ваше право, — ровным голосом ответил Вэй Усянь, так и не повернув головы. — Тем не менее, вместо девы Вэнь и Вэнь Нина, с повинной пришёл я сам.
— Пусть выдаст всех Вэньских псов! — вновь раздалось слева, и на этот раз Вэй Усянь даже решил слегка повернуть голову.
— Я не выдам своих людей, — категорично отрезал тёмный заклинатель. — Они — целители, не погубившие за свою жизнь ни единой души, напротив, они многих спасли. Так в чём же их преступление? В чём виноват ребёнок пяти лет отроду, потерявший на каторге своих родителей и оставшийся сиротой? В том, что его фамилия «Вэнь»? Неужели праведные заклинатели, преследующие нравственность и мораль, готовы выпотрошить ни в чём неповинное дитя? Чем вы тогда лучше Вэнь Жоханя, который не щадил ни жён, ни стариков, ни детей?
— Вэй Усянь! — стал закипать Цзянь Ваньинь. Он чувствовал себя так, словно ему пнули комок земли прямо в лицо. Названный брат отрёкся от клана ради этой горстки смертников, а теперь прилюдно оправдывал их, и слушать это становилось невыносимо.
— Раз так, — вновь заговорил Цзинь Гуанъяо. — Будет разумным решением с вашей стороны, господин Вэй, выдать Стигийскую Тигриную печать кланам заклинателей.
Вэй Усянь не смог сдержать смех:
— Уж простите, но её больше нет. Печать уничтожена, как все прочие артефакты и рукописи. К большому сожалению, всё, что у вас есть — это я.
В зале уже во-второй раз повисла шокированная тишина. Вэй Усянь самодовольно усмехнулся, потому что его навыки вводить людей в ступор даже со скудным социумом никуда не делись. Прежде чем к кому-то вновь вернулась способность к человеческой речи, успела сгореть целая палочка благовоний.
— Тогда, — начал Цзинь Гуаншань, намереваясь выплеснуть весь свой гнев на Вэй Усяня за то, что тот разрушил его планы. — Ты получишь сто ударов дисциплинарного кнута. За каждого, кто пал на тропе Цюнци.
— Глава Цзинь, это уже слишком! — выкрикнул глава какого-то неизвестного клана, которого Вэй Усянь не знал.
— Глава Ордена Цзинь, — к удивлению тёмного заклинателя, поднялся со своего места Лань Ванцзи. Вэй Усянь всегда считал, что нефрит ненавидит его, но сейчас он выглядел так, будто… Вероятно, у Вэй Усяня просто разыгралось воображение и дрожь в руках старого знакомого ему просто мерещилась. — Я считаю~
— Хорошо, — перебивает его Вэй Усянь.
Лань Ванцзи закрывает рот так резко, что его челюсть громко щёлкает. Вэй Усянь всегда был… Невероятным. На обучении в Облачных Глубинах он разрушил весь душевный покой и самоконтроль Второго нефрита, не прекращая находиться возле него, и не показывал ни малейшего проявления покорности даже тогда, когда ферулы с хлопком опускались на его спину и когда его вина была неоспорима. Во время войны он с невиданным упорством прорывался сквозь вражеские полчища, не жалея себя, а потом у него хватало сил улыбнуться так, будто это был обыкновенный день, проведённый на поле для тренировок, и плевать, что улыбка эта была фальшивая, у многих не было сил даже на такую. И на Луаньцзан… В нищете и плотно сомкнутом вокруг шеи кольце тьмы, Вэй Ин продолжал быть тем, кем всегда являлся: бессовестным, бесстыдным, ярким, ослепительно красивым, добрым, с безмерным благородством и чувством справедливости.
Но сейчас… Перед золотыми глазами предстал человек столь умопомрачительно уставший, что от ауры его покорности зубы скрипят и желваки напрягаются до боли. Лань Ванцзи смотрит на Вэй Усяня, смиренно принимающего наказание в сто ударов дисциплинарного кнута и непременно осознающего, что его ждёт только смерть, ибо выдержать столько и выжить не сможет ни бессмертный заклинатель, живущий уже сотни лет и развивший своё Золотое Ядро настолько, что его силу больше нельзя измерить в существующих величинах, ни Основатель Тёмного Пути, не способный укрепить тело обиженной энергией или залечить ей раны. Каким бы ни был Вэй Усянь, но его светлая Ци, определённо пострадавшая от демонического совершенствования, не сможет ему помочь, потому что она не всесильна.
— Хорошо, — повторяет Вэй Усянь более расслабленным голосом, опускает взгляд на пол под своими ногами и улыбается. Так, как делал это на войне, ежедневно рискуя жизнью, когда потерял контроль над печатью в Безночном городе во время финального сражения. Улыбается, словно нет у него ничего больше, никакой памяти об эмоциях, которые должны испытывать люди в безвыходных ситуациях.
Мокрая чёлка падает ему на глаза, и в их уголках появляется стыдливое покалывание. Слёз больше нет, потому что он не заслужил их после того, что сделал. Он никогда не хотел, чтобы всё так вышло, но у него в руках плоды им же посеянного урожая.
— Прежде чем вы приступите к выполнению моего наказания, — говорит Вэй Усянь бесцветным голосом,— я хочу знать правду о проклятии «Тысячи язв и сотни дыр».
— Ты!.. — начинает Цзинь Гуаншань.
— Моё тело не повреждено. На мне нет следов проклятия, — и в качестве доказательства, Вэй Усянь распахивает холодную одежду на груди, демонстрируя всем присутствующим девственно-чистую кожу, если не считать тёмного ожога от тавра с символом павшего Ордена Цишань Вэнь, множества мелких шрамов, царапин и огромных иссиня-чёрных гематом, оставшихся от попытки полностью уничтожить Тигриную печать. Ничто из перечисленных увечий не является признаком того, что именно он обрёк Цзинь Цзысюня на жестокую смерть.
— Ты вполне мог скрыть следы от проклятия! — выкрикивает тот же человек слева своим скрипучим голосом. Тёмный заклинатель смутно узнаёт… Су Шэ… Вроде бы так его имя.
— Тогда, как только моё наказание будет исполнено, станет ясно, кто на самом деле проклял его, — утверждает Вэй Усянь. — Если дыры останутся на месте, то все узнают, что я не был причастен к этому.
— С чего такая уверенность? — спросил другой голос слева, видимо, ничего не знающий о данном проклятии.
— С того, что «Тысячу язв и сотню дыр» можно снять, если человек, наложивший проклятие, отобьёт его на себя или же… умрёт. Осмелюсь спросить — знаете ли вы хоть одного заклинателя, пережившего сто ударов дисциплинарным кнутом? — Вэй Усяню тошно от своих слов, но от правды некуда бежать. Он знает, что не переживёт сегодняшнюю ночь. Знал, когда покинул свою пещеру и направился сюда, чтобы принять наказание.
— Вэй Ин… — одними губами говорит Лань Ванцзи. Это всё неправильно, так неправильно. Неужели никто на самом деле не желает видеть, что непричастность Вэй Усяня очевидна, что кто-то просто отчаянно желает ему смерти?
Лань Ванцзи панически осматривает зал, в особенности всех присутствующих, и понимает, что почти каждый из собравшихся Глав Орденов хочет, чтобы тёмный заклинатель был убит самой жестокой смертью. Нефрит в надежде переводит взгляд на самого Вэй Усяня и видит, что тот озорной живой свет, тот ласковый тёплый огонёк в его серых глазах потух, сменившись отстранённостью и безразличием.
Перед ними стоит лишь пустая оболочка, тень от заходящего солнца.
***
Дождь всё ещё лил на улице, когда Вэй Усянь вышел вслед за Главой Ордена Цзинь и целым войском охранников из башни Золотого Карпа. Его одежда уже была мокрой и неприятно липла к холодному телу, так что он не замечал особой перемены температур снаружи и внутри здания. Он шёл сам, без каких-либо цепей на руках и ногах, потому что предварительно вытряхнул из рукава скудную горсть талисманов, привлекающих духов, компас, указывающий на место скопления нечисти, о котором он забыл, поэтому не уничтожил, и свою флейту. Он любил Чэньцин, но в загробном мире она была ему не нужна, поэтому, колеблясь всего секунду, Вэй Усянь тоже опустил ту на стол к остальным пожиткам.
Ветер продолжал надрывно свистеть и завывать не хуже лютого мертвеца, трепать тяжёлые от воды волосы и разбрасывать гроздья капель во все стороны. Ливень омывает глухую землю, грязную дорогу, по которой тёмного заклинателя ведут к месту казни. Он чувствует себя раздвоенным от облегчения и от сожалений, тяжёлыми клубами воздуха расходящимися перед ним. Смешанные струйки тепла и прохлады от висячих точек растворённого запаха мокрой травы оставляют на коже острые прикосновения, мчащиеся отовсюду. Из разорванной тучи сперва вырывается шум, сопровождаемый новым порывисто-сильным ветром, а потом вспышка изогнутой молнии.
— А-Сянь? — вдруг раздаётся среди фонового шума природы, и Вэй Усянь почти падает от этого испуганного голоса на колени.
— Ш… Шицзе… — отзывается тёмный заклинатель, не поднимая головы. Меньше всего ему сейчас хочется видеть в её светлых глазах ненависть и презрение.
— Господин Цзинь, что происходит? — искренне интересуется Яньли. Вэй Усянь что есть силы сжимает зубы.
— Вэй Усянь пришёл, чтобы получить наказание за убийство Цзинь Цзысюаня, — отвечает ей один из охранников.
— Наказание? — переспрашивает Цзян Яньли.
— Сто ударов дисциплинарного кнута, — вторит первому охраннику второй.
— Ч-что? А-Сянь!
— Прости, шицзе… — говорит Вэй Усянь, всё же поднимая голову. Он не осознавал, что плачет, пока в горле не встал ком и глаза не стали гореть. И когда только слёзы успели пролиться? Яньли смотрит на него неверяще, настолько ошеломлённо, что, кажется, готова в любую секунду потерять сознание. — Прости, — бессмысленно повторяет Вэй Усянь, зная, что извинения не смогут вернуть ей мужа.
— Идём, — говорит Цзинь Гуаншань, и его люди подталкивают тёмного заклинателя вперёд.
— А-Сянь! Прекрати это! Ты слышишь меня?! Остановись! — кричит Яньли ему вслед, но один из Цзиней держит её, не позволяя пойти за названным братом.
Конечно, он слышит. Он хочет всё прекратить, но уже поздно отступать назад. Всегда было поздно.
Цена оказалась высокой, но он всё ещё в состоянии заплатить.
Верхняя одежда падает на пол с таким кучным звуком, что даже шум капель не перекрывает его. Вэй Усянь, оставшись в одних штанах и опускаясь прямиком в грязную лужу, смотрит на умытую траву совсем недалеко от его дрожащих рук, а потом в небо, где кажется бесконечной сплошная стена из свинцовых туч. Он отодвигает волосы для удобства, обнажая свою белую спину с выступающими позвонками, и ждёт первого удара, затаив дыхание.
Он больше не заклинатель, и без Золотого Ядра, будучи измотанным и истощённым, его тело выдержит не больше пятнадцати ударов, но прежде чем смерть окончательно сомкнёт руки, боль отравит его сознание так же, как отравляют его бессмысленные голоса тьмы. Мог ли он предугадать, что закончит свою жизнь настолько плачевно?
Раздаётся свист, совершенно не предупреждающий о последующей боли, и перед глазами становится темно. Первый удар всегда самый сложный, болезненный, потому что не знаешь, какой вспышки в мышцах ожидать, и это незнание парализует тебя, точно хлестнула по тебе сама молния. Мадам Юй никогда не била его в полную силу, хоть и без устали твердила о ненависти, но эта боль… В разы сильнее тех ударов Цзыдяня.
Вэй Усянь крепче хватается голыми руками за отсыревшую землю и напрягается, стараясь не издать ни звука. Его дыхание уже сбилось, и контраст холодных дождевых капель с горячей струёй крови, льющейся из рваной раны на спине, только усиливает эту острую пульсацию мышц и кожи.
Рука правосудия замахивается во второй раз, попадая параллельно первому удару, и если Вэй Усянь думал, что больнее не станет, он однозначно ошибся. Все мысли разом сметает из головы, руки сгибаются в неконтролируемом желании уйти от третьего удара, но тёмный заклинатель не смеет хоть немного сдвинуться с места, покорно принимая заслуженное. Он, должно быть, ещё более жалок, чем прежде, потому что чувствует на себе, особенно в тех местах, где кожа больше не скрывает мышцы, взгляд Цзинь Гуаншаня, полный открытого удовлетворения.
После пятого удара, опустившегося на спину Вэй Усяня с влажным хлюпающим звуком и ложащимся поперёк четырёх других, он думает, что снова переоценил свои силы. Тошнота зарождается глубоко в желудке, неприятно ворочаясь с каждым прерывистым вздохом, а челюсти плотно сжаты, чтобы не дать желчи вырваться наружу. Это жестокая боль, ослепительная, острая. Это боль, от которой тошнит.
Хватает всего десять ударов, чтобы разгорячённое тело больше не смогло опираться на ослабшие руки и опустилось на поддающуюся мягкую землю в скользко-жидкую грязь.
Спина нещадно горит, тут же промываемые от крови свежие раны кажутся чужеродными, будто этот нескончаемый дождь больше принадлежит его телу, чем висящая лоскутами кожа. Лужа под ним уже яркого смородинового цвета, и исходящий от неё металлический запах такой яркий, что хочется закрыть нос. Вода вперемешку с кровью казалась родной лотосовой гладью пруда, а пожухлые грязно-бурые скользкие листья — лодочниками, собирающими урожай.
Одиннадцатый удар расчертил себе путь между лопаток, от плеча до поясницы. Боль снова вспыхнула, но потухла так быстро, будто только что произошедший удар на самом деле был эхом далёкого прошлого.
Вэй Усянь был силён, пока у него было желание бороться, но сейчас, лёжа в луже собственной крови и без возможности подняться, он действительно был побеждённым. Старейшина Илин, — главный повод для сплетен, демон, скверна, пожирающая всё живое вокруг себя — потерял всякий смысл для борьбы, потому что результат был бы одинаковым в любом случае.
Он хотел жить, ах, как же он хотел жить.
Сырая и темнеющая пустота воздуха возникает и тут же исчезает, облизнув лишь на мгновение самое кровоточащее место. Боль уползает куда-то в сторону, оставляя место для звенящей черноты. Чей-то знакомый голос зовёт его, но он не может ни разобрать слов, ни вспомнить, кому он принадлежит.
Двенадцатого удара Вэй Усянь уже не чувствует, теряя сознание от боли. Может, даже лучше будет не чувствовать, как всё твоё тело перемалывает дисциплинарный кнут, потому что какой бы сильной ни была боль, она не могла длиться вечно.