Ночи на Тезее всегда одинаковы. Капитан приглушает освещение в соответствии с установленным циклом, скручивает люмены до необходимого минимума, как раз достаточного, чтобы не расквасить нос о какой-нибудь поручень, и корабль погружается в пресные, серые, насквозь искусственные сумерки, нарушаемые только тусклым, едва заметным свечением смарткраски. Это даже нельзя назвать темнотой – скорее, ее ожиданием. Не-светом.

Когда все на корабле стихает, Сири проплывает к смотровому блистеру. Густой, липкий полумрак скрадывает угловатую геометрию хребтовой шахты вокруг него, смазывает грани, превращая пространство в расплывчатый серый тоннель, и Сири с облегчением вздыхает, когда клапан захлопывается за его спиной, отрезая от зияющего провала. Он отыскивает ремни – металлические пряжки тихонько звенят на легком сквозняке – и пристегивается. Подтягивает колени к груди. Наощупь находит контрольную панель и пробегается по ней пальцами, открывая створки смотрового окна.

Металлические «веки» медленно раскрываются, и космос встречает его распахнутой темной глоткой. Где-то в бесконечной дали тускло мерцают безразличные звезды – белые и безликие, словно меловые точки на классной доске, булавочные уколы в бесконечной ткани пространства. Они не дают света, только висят неподвижно в черной пустоте.

Ad astra oculi aperti*, сообщает девиз Консорциума Тезей. Сейчас это выглядит издевкой.

Сири кажется, что он падает.

***

Когда они впервые видят Роршах – не телеметрию, не данные с зондов, не упрощенную мультяшку, раскрашенную в яркие цвета услужливым интерфейсом КонСенсуса, а изломанную путаницу его шипастого венца, – у Сири перехватывает дыхание. Мрачная громада Большого Бена освещает черные пики тревожным алым; на фоне бурлящих газовых облаков они кажутся сотканными из непроглядной тьмы, и тусклые отсветы на матовой неровной поверхности только усиливают это впечатление.

Челнок падает вниз, в безумное переплетение игл, шипов, странных, отвратительно органических хребтов; совсем неподалеку змеится молния, чудовищный разряд освещает поверхность ближайшего нароста. Изображение с внешних камер хрипит, захлебывается помехами, но Сири успевает рассмотреть сложный узор, рельефную фрактальную спираль, застывшую словно от фотовспышки; в памяти колышется что-то темное и далекое, и он сглатывает внезапно вставший в горле комок.

Челнок падает вниз, и вздыбленные шипы Роршаха скрывают от взгляда камер тонкую сияющую стрелку Тезея, застывшую на орбите далеко вверху.

Челнок падает вниз, и его проглатывает беспросветная чернота.

***

В палатке Сарасти царит полумрак. Длинные волны, красное смещение – нутряные сумерки живо и неприятно напоминают Сири утробу Роршаха, и он с трудом подавляет волну непонятной дрожи, грозящую скатиться вниз по хребту. Стенка палатки слегка колышется на легком сквозняке в пародии на ленивую перистальтику, искажающую стенки туннелей внутри чужеродного исполина, оставшегося там, далеко снаружи, отделенного от Тезея километрами и километрами мертвого вакуума.

Сарасти наблюдает за ним со спокойным безразличием хищника, и мертвенный белый свет, проникающий сквозь незакрытый клапан, падает на его лицо, превращая резкие, рубленые черты в мозаику бликов и теней. Вампир отводит взгляд – хищный росчерк алого в темноте – и Сири немного расслабляется, позволяя себе украдкой перевести сбившееся дыхание.

Он не успевает заметить, как отраженные лучи вспыхивают на лезвии ножа.

***

Темнота, прочно обосновавшаяся в тесном брюхе Харибды, нарушается только редким миганием датчиков системы жизнеобеспечения. Сири вытягивает дрожащие пальцы, пытаясь разглядеть их в неверных мертвенных отблесках. Бортовой компьютер молчит, все системы шаттла в спящем режиме.

У Сири под веками аритмично вспыхивают аварийные полоски в перебитом хребте раненого Тезея, и искаженная улыбка Аманды Бейтс калейдоскопом теней складывается в мерцании химфонарика. У Сири под веками изломанный конвульсиями, окостеневший силуэт Юкки Сарасти парит в невесомости шахты, рассыпая тягучие темные капли из аккуратной дыры, пробитой в его черепе.

Он не знает, каким по счету было это пробуждение. До дома осталось совсем недолго. Когда крышка гроба с тихим шипением встает на место, Сири привычно соскальзывает в вязкий химический сон.

В нем нет никакой темноты.