Заканчивался холодный ветреный день, и серые тучи, поглотив солнце, ползли по небу и задевали своими плавниками верхушки темных сосен. Ночь Солнца и Луны¹ обещала быть бурной и неспокойной.
Племя Халлè собралось у главного костра. Мужчины сидели у огня, неторопливо переговариваясь между собой и передавая друг другу трубки, женщины болтали и прикрикивали на детей, возившихся в пыли, как медвежата.
Старейшины расположились поодаль, у края обрыва. Они сидели спиной к своему племени у подножия возвышавшейся на кромке утеса статуи и наблюдали за волновавшейся под ветром долиной у себя под ногами, ожидая появления луны.
Высеченная из векового гранита фигура оленя с ветвистыми рогами, вставшего на дыбы и готового, казалось, сорваться туда, вниз, в это еловое море, колыхавшееся на далеком дне, накрывала стариков своей тенью.
Тень лежала и на поляне, и многие халлèны посреди разговора внезапно замолкали и ненадолго оглядывались на каменное изваяние.
Гордо подняв голову, зверь будто спорил с разволновавшимся ветром и побеждал в этом споре. Порывы холодного воздуха разбивались о его острый нос, путались в рогах и сворачивали в сторону от утеса, на котором племя возносило свою благодарность за пережитую зиму.
Один из старейшин, впрочем, не участвовал в этом молчаливом созерцании. Увидев за свою жизнь так много, что смотреть ему было уже незачем, старик сидел у небольшого костра на краю поляны. Его незрячие, белые, как лунный свет, глаза скользили по шевелившимся на опушке деревьям. Этот старик знал лес лучше многих, и ему не нужно было видеть, чтобы следить за его жизнью.
Постепенно вокруг него стали скапливаться дети, которым наскучило сидеть у большого костра и слушать взрослых. Они окружили старика, как муравьи, не заботясь об иерархии, забирались ему на колени, сидели, прислонившись спинами к его ногам, и как один просили рассказать что-нибудь из его историй. Всем ведь было известно, что никто не знает историю их племени лучше, чем Тенди². Никто не расскажет лучше о здешних лесах и живущих в них духах.
— Ну, что ж, — наконец поддавшись на многоголосые уговоры, усмехнулся старик. — Вам всем известно, что мое имя означает…
— Второй! — хором закричала малышня, заставив некоторых взрослых оглянуться от большого костра.
— Верно, — кивнул он седой головой, и густые бережно расчесанные волосы скользнули с плеч на грудь. — А кто был первым?
Дети молчали. Они не знали, не задумывались, и им было интересно.
— Почему наше племя живет под сенью Большого оленя? — снова молчание. Старик усмехнулся в белоснежные усы и несколько раз задумчиво почмокал губами. — Что ж, тогда сегодня я расскажу вам о первом советнике Халлè, о том, откуда взялось наше племя в этой долине, и о том, почему ваши отцы возносят молитвы об удаче на охоте в ночь накануне…
***
Время от времени взрослые поднимались от большого костра и подходили к краю поляны, проверяя, все ли в порядке, выискивая глазами макушки своих детей и следя, не шалят ли они.
Дети не шалили. Они сидели и слушали, иногда оглядываясь на слишком резко дергающиеся тени. Они жались друг к другу и к бокам старика, озирались на лес и на высившуюся на краю поляны статую, которая рвалась в темнеющее небо.
— Мы не всегда жили здесь, дети мои, — прокашлявшись, начал старый Тенди. — Раньше наши соплеменники называли себя детьми Большой воды³, потому что жили на берегу озера, которое лежит далеко от наших нынешних земель. Предки наши были вынуждены оставить его во время последней войны иноземцев⁴. Союзники предали их, собратья отвернулись, и племя, которое больше не имело права носить свое имя, должно было покинуть землю предков. Они отправились в далекий путь навстречу неизведанным лесам и незнакомым богам, и недюжинной храбростью нужно было обладать, дети, чтобы стоять во главе таких людей. Вождь наш был славен и смел, а его старейшины мудры и осторожны, так что осиротевшие дети Большой воды отправились преодолевать этот нелегкий путь.
Не спросив разрешения у своих богов, они снялись с места и долго скитались по долинам вдали от озер, ища себе пристанище. Путешествие потрепало племя, проредило его холодами и болезнями, много людей оставили индейцы в болотах и лесах, через которые прошли. Наконец, Весеннее равноденствие привело их на край глухой долины, огороженной с запада и севера Красными горами, где старейшины надеялись найти хоть временный покой.
С первыми лучами закатного солнца вышли наши предки на этот самый утес, и, взглянув с обрыва на расстилавшееся перед ними пространство, благоговейно замерли. Это место казалось им раем после долгого путешествия, и во многих душах, прогоняя страх перед неизведанным, зашевелилась робкая надежда на то, что они могут тут остаться.
Но страх не уходил совсем, никогда не оставлял наших предков надолго, всегда незримо витая в их разговорах и мыслях, касаясь пальцами затылков и осторожно трогая за плечи. Никто не знал, как примут их здешние духи. Женщины все чаще оглядывались и плевали через левое плечо, мужчины реже ходили на охоту, а дети не отбегали далеко от костров, горевших день и ночь.
***
— Томас Сигн⁵, я запрещаю тебе уходить на охоту сейчас! — дети Большой воды привыкли к подобным сценам и не обращали внимания на доносившиеся из вигвама крики. — Это неизведанные земли, а ты хочешь нарушить их покой?! Чем это обернется для нас?!
Отец и сын Сигны не уступали друг другу в упрямстве, так что споры между ними возникали постоянно. Отец — один из старейшин, и сын — подающий надежды охотник, они оба считали, что имеют право указывать друг другу, что делать.
Племя занималось своими делами, обустраивало лагерь, а отец и сын все спорили. Ветер шевелил полог их хижины, и казалось, будто его колышут разгоряченные выкрики.
— Наши люди мрут от голода! — возмущенно отзывался младший Сигн. — Я возьму лишь одного оленя или…
— Нельзя брать у долины без разрешения! — отец брал мудростью и опытом, сын — смекалкой и быстротой мысли.
— А у кого его просить?! Боги не спешат с нами говорить! Чего ты ждешь — когда кончатся твои силы и ты уйдешь так же, как и…
— Замолчи! Юнец, не имеющий почтения к тем, кто его кормит!
— Никто нас не кормит, иначе Мэкои и Нита⁶ не погибли бы от голода! Или ты хочешь сказать, что они этого заслуживали?! — звук пощечины заставил многих, кто против воли слышал этот жаркий спор, поднять голову и посмотреть в сторону вигвама.
Вождь со вздохом поднялся от костра и направился к хижине, столкнувшись на входе с молодым индейцем. Нарушая все правила, парень не поприветствовал своего вождя даже кивком головы, он злым молчаливым вихрем вылетел на поляну, схватил первый попавшийся лук и колчан со стрелами и, резко развернувшись, направился вглубь леса. Никто не посмел его останавливать. Вождь проводил темноволосого юношу взглядом и нырнул под полог — успокаивать своего раздраженного советника.
***
Первые несколько минут Томас ломился сквозь кусты, не разбирая дороги, но постепенно пелена перед глазами спала. Молодой индеец остановился и огляделся. Дым лагеря практически не долетал до него, но все еще слегка щекотал ноздри, поэтому парень решительно развернулся и направился дальше в лес.
Духи не будут говорить с нами, если их не спрашивать! Парень злился, потому что не понимал, чего ждет их вождь, почему ничего не предпринимает. Мы слишком покорны своей судьбе! В чем смысл беречь покой богов, если это не даст нам ничего, кроме голодной смерти?! Лучше бы вы думали о живых людях, чтобы предкам не приходилось так часто ломать голову, что же делать с их душами после смерти!
Мысли кипели у парня в голове под темными густыми волосами, он изредка проводил по ним руками, убирая со лба.
Из двух зол я скорее соглашусь быть проклятым, чем продолжать терять дорогих мне людей!
Спор этот тлел среди старейшин уже многие месяцы, вспыхивая при каждой новой утрате. Женщины сохли и не могли кормить детей, забирая их с собой в Последнее путешествие, мужчины слабели и чаще погибали охоте, теряя бдительность и ловкость. Вождь все осторожничал.
А сегодня Томас нашел своего отца без сознания на берегу ручья, и это стало для него последней каплей. И парень просто взорвался.
Истощение морило племя, но никто не предпринимал ничего более рискованного, чем сбор ягод и трав. Так что еще не известно, чей гнев они вызовут раньше — местных духов или своих предков, которые могут лишь бессильно наблюдать, как племя чахнет от страха!
***
Через несколько часов наступила ночь, а Томас так ничего и не нашел. Конечно, молодой индеец понимал, что охота в незнакомом месте редко приносит свои плоды на первый же день, но все равно это расстроило его. Пока отец оказывался прав, и горячие мутно-красные волны негодования снова всколыхнулись у брюнета в душе.
Ночь наползала на землю с темно-синего неба, и, когда верхушки сосен потонули в сумраке, парень остановился, сбросил лук на землю и развел костер. Ему не впервой было ночевать так — в лесу, в одиночку, в компании лишь языка пламени.
Томас сидел в корнях старого, давно поваленного дерева, нахохлившись и угрюмо глядя в огонь, будто тот был в чем-то виноват. Еды не было, поэтому все, что оставалось парню — это довольствоваться найденными по дороге ягодами. Скудная, плохая, ненастоящая пища, которой можно было лишь ненадолго обмануться.
Вытянув ноги к костру и плотно завернувшись в свою кожаную куртку — последнее напоминание о матери и сестре, сшивших и украсивших ее, Томас раз за разом представлял себе, какую радость он принесет своим изголодавшимся соплеменникам, если подстрелит хоть пару зайцев или куропаток, а потом забросал угли росистой травой и задремал.
Лес шумел у парня над головой, ветер шевелил темные волосы, перебирая их и изучая. Ходил по коже и лицу, по одежде и оружию, а потом снялся с места и, поднявшись над верхушками деревьев, понес отпечаток этого упрямого индейца кому-то вглубь леса.
***
Сигн проснулся от странного ощущения, будто на него кто-то смотрит. В лесу это нередкое дело, но ощущение прикосновения чужого взгляда всегда заставляло парня насторожиться. Он поднял голову и огляделся. И вздрогнул от неожиданности.
Если бы Томас не был опытным охотником, и если бы он не был так голоден, то ни за что не заметил бы стоящего в кустах оленя. Едва зарождавшееся на востоке солнце золотило его ветвистые рога и переливалось на слишком светлой шкуре. Она блестела под молодыми лучами, как блики на воде, и Томас невольно засмотрелся на игру света на гладкой шерсти. Животное стояло неподвижно и смотрело прямо на индейца своими круглыми темными глазами, и тому было видно, как дрожат его мягкие замшевые ноздри.
Томас замер, не сводя со зверя глаз. Никогда еще он не видел такого красивого оленя, и в его душе разгорелся охотничий азарт. Если он принесет рога этого красавца отцу, если принесет его всего, тот поймет, что младший Сигн тоже кое-что да понимает.
Живот сводило — не столько от голода, сколько от волнения. Оно наполнило индейца целиком, струилось по жилам и стучало в сердце. Парень медленно выдохнул, и его рука осторожно поползла по стволу дерева за голову — за луком. Животное моргнуло, слегка повернуло голову, и, хоть Томас и посмеялся над собой за такие мысли, ему показалось, будто оно все понимает и провожает его руку глазами.
Вот пальцы сомкнулись на резном деревянном плече оружия, и в то же мгновение олень встрепенулся и исчез в кустах.
Томас поморщился, бесшумно поднялся на ноги и сошел с поляны в лес. Ни один листок не хрустел под его ногами. Парень поднял с земли клок сухой травы и растер его в пальцах. Ветер понес крошки ему за спину, так что брюнет довольно кивнул и направился вслед за этим прекрасным зверем.
***
Уходя от погони, олень заманивал молодого индейца в лес, но тот не замечал ничего вокруг себя — он был сосредоточен на вилочках следов на земле и покрытых мхом камнях, на легких потерянных ворсинках золотистой шерсти на блеске рогов, которые выдавали красавца за многие сотни шагов. Томас был хорошим охотником, хоть и уставшим, поэтому он не отпускал оленя слишком далеко, разжигал маленькие чадящие дымом костерки, заставляя того сворачивать из стороны в сторону вдоль лесистых холмов. Когда парню нужен был свежий след, он вынуждал животное перебираться через небольшие ручейки, чтобы идти по четким мокрым отметинам.
Олень и охотник были неутомимы. Забывая об усталости, они петляли по холмам три дня, не давая друг другу ни минуты отдыха, один дразня другого, маяча за ближайшими кустами и заставляя шевелиться волосы на загривке. Несколько раз Томасу казалось, что вот он загнал наконец это невероятное животное, несколько раз он поднимал лук и выпускал стрелы в светлеющий сквозь листву силуэт, и каждый раз олень опережал его на мгновение. Ни одна стрела не достигала цели, и зверь уходил и уходил. Лишь блестели из-за кустов большие темные глаза, дрожали от напряжения уши, да мелькали тонкие ноги, а охотнику оставалось лишь выдергивать свои стрелы из коры деревьев и следовать за оленем все дальше и дальше.
Четвертый вечер остановил Томаса на краю реки. Истощение давало о себе знать — сил идти и преследовать уже почти не осталось, и парень просто осел на краю оврага, прислонившись спиной к стволу дерева, и наблюдал за бегущей по воде рябью.
Олень ходил где-то рядом, тоже вымотанный — примерно день назад молодой индеец заметил, что шкура зверя потеряла свой гладкий блеск, потускнела и потемнела от усталости и пота. Мысль об этом животном по-прежнему не оставляла Томаса, но уже не отдавалась в груди прежним ликованием. Единственное, о чем он мечтал — закончить все поскорее.
Парень не заметил, как задремал, поэтому легкие, едва слышные шаги не привлекли его внимания. Только услышав шелест осыпающегося под чьим-то весом песка на краю оврага, он открыл глаза и огляделся. Сердце пропустило один удар, ухнув куда-то вниз мимо прилипшего к спине желудка.
Олень, оскальзываясь и с трудом держа тяжелую венценосную голову, пытался спуститься к воде. Индеец и зверь увидели друг друга одновременно. Они замерли на месте, а потом, как уже много раз за эти дни, сорвались с места, но в этот раз все прошло по-другому. Мокрый песок под копытами животного просел, и вместо сильного прыжка у того вышло лишь дернуться на месте. Томас среагировал почти мгновенно, вытащив из-за спины лук и спустив стрелу.
Олень вскрикнул, и этот вопль заставил индейца оглянуться и прислушаться, настолько по-человечески он прозвучал. Животное выбросило вперед тонкие ноги, пытаясь удержаться на краю оврага, и скатилось вниз, оставляя пятна крови на песке и траве. Эхо этого крика еще стояло в лесу, а Томас уже бежал к краю оврага, чтобы добить оленя и прекратить эту ужасно затянувшуюся охоту.
В какой-то момент Томасу показалось, что бежит он не один. Внезапно сильный порыв ветра ударил ему в спину, заставив покачнуться, обогнал парня и нырнул с обрыва вниз. Через мгновение молодой Сигн добрался до края, и его глазам предстала поистине удивительная картина.
Вокруг лежавшего на мелководье тускло-золотого тела, от которого вниз по течению тянулись ленты темно-красной крови, взметнулся небольшой вихрь из воды, каких-то трав и мелких белых цветов. Когда через секунду вода опала, на галечной отмели вместо оленя остался лежать незнакомый Томасу светловолосый парень. Оперенный конец стрелы молодого индейца торчал у него между ребер.
***
Этот парень вызывал у Сигна смешанные и тревожащие чувства. У него было непривычное глазу лицо — широкое, но худое, с резкими выступающими скулами. Очень светлая, почти молочная кожа незнакомца казалась Томасу холодной, как снег. Да и вообще, вся его фигура как будто светилась в лесных сумерках — только светлые тона и краски, что-то прозрачное и воздушное.
Кровь перестала на удивление быстро, но в себя парень не приходил, что бы Томас с ним ни делал. Индеец в конце концов просто оставил его у костра, кое-как перевязав ему рану. Что делать со стрелой, он не знал: из живых ему их доставать еще не приходилось.
Очнулся парень только ночью. Внезапно застонав и закашлявшись, он заставил Томаса вздрогнуть и поднять голову от лука, на котором тот заново натягивал тетиву.
Светловолосый незнакомец пошарил руками вокруг себя, потом прижал ладонь к ране на боку и с трудом сел, настороженно оглядываясь из-под упавшей на глаза длинной челки.
— Ты…как? — Томас с любопытством рассматривал незнакомца. Тот не вызывал у молодого индейца страха, потому что выглядел моложе его года на два. Золотистые волосы по цвету было не отличить от шерсти оленя, которого Томас так упорно преследовал все эти дни. — Прости, что выпустил в тебя стрелу, я думал, ты олень.
Он широко улыбнулся, но блондин лишь угрюмо зыркнул на него блестящими глазами вместо ответа.
— Кто ты такой? — он отодвинулся подальше от костра.
— Я Томас, — с готовностью отозвался брюнет. — Томас Сигн. Мое племя остановилось на утесе…
Парень растерянно замолк, внезапно осознав, что не знает, в какой стороне теперь находился лагерь его племени. Закусил губу и невольно огляделся.
— Вас тут раньше не было, — хрипло проговорил незнакомец, стаскивая через голову рубашку и ощупывая тонкими пальцами конец стрелы. — Если все твои соплеменники такие, как ты, вы здесь не останетесь.
И он — Томас даже подумать не успел, — схватился за торчащий из его тела конец стрелы двумя руками и выдернул ее из груди. Неприятный хруст ломающегося дерева, влажный треск рвущейся плоти — и обломки стрелы падают индейцу к ногам. Над полярной, ненавязчиво вплетаясь в дым костра, поплыл запах свежей крови, хлеставшей из развороченной грудной клетки.
Парень рухнул на колени и изо всех сил впился пальцами в рыхлую землю. Томас протестующе раскрыл рот в запоздалом желании остановить его от верной смерти, шагнул к нему, не зная, что делать и чем помочь. Как вдруг из земли тому навстречу потянулись тоненькие светло-зеленые побеги. Они оплели дрожащую от боли фигуру и засветились мягким белым светом.
— Не лезь, — прохрипел блондин, роняя с губ кровавые капли. Едва касаясь молоденьких побегов, они впитывались в стебли и через мгновение распускались маленькими белыми цветами. Лепестки их быстро набирали цвет, краснели и превращались в ягоды, еще через секунду опадавшие на землю сморщенными и порыжевшими⁷.
Так продолжалось около минуты или двух, и все это время Томас не мог оторвать от парня взгляд. То, что он видел перед собой, было удивительно, страшно и просто невероятно.
Наконец стебли, уже окрепшие, покрывшиеся тонкими черными колючками, разошлись, выпуская парня из своих объятий, и брюнет едва подавил пораженный вздох — на месте рваной раны белело пятно чистой свежей кожи.
Блондин все так же хмуро поднялся на ноги и грязными дрожащими руками натянул на себя рубаху. Под его темными глазами залегли фиолетовые тени, он попытался сойти с поляны в лес, но при первом же шаге пошатнулся и опустился обратно на землю.
— Как… как ты это сделал? — Томас опустился рядом с ним на колени. Незнакомец настороженно отодвинулся.
— Мне нужно было что-то с этим сделать, вот я и сделал, — огрызнулся он.
— Так ты кто, — заново начал Томас, — дух? Или оборотень?
При последней догадке блондин насмешливо фыркнул.
— Старухины сказки, — протянул он, кутаясь в свои собственные руки. — Оборотни не посмеют сюда заходить, пока я жив.
Он повёл плечами.
— Иди к костру, — индеец поманил парня к огню, но тот замотал головой, избегая даже смотреть в сторону пламени, и еще глубже закутался в темноту. — Я не причиню тебе вреда.
— Ты и так уже достаточно сделал, — угрюмо отозвался тот.
Только сейчас молодой индеец заметил, как блестят у его знакомого глаза. Как у зверя, попавшего в свет костра. Глаза, запомнившиеся Сигну такими темными, сейчас сверками при каждой вспышке пламени слепыми белыми бликами.
— У меня много имен, — внезапно произнес парень, не поднимая головы. — Саумон, Изхи, Хибу, Санглер⁸… ты можешь звать меня Ньют.
— А, ты… — Томас уже было обрадовался тому, что парень решился представиться, как тот продолжил. От услышанного у молодого индейца мурашки побежали по спине.
— Я хранитель этой долины, — прошелестел он себе под нос. — Я наблюдал за тобой, но не потому, что ты настолько интересен сам по себе, а потому что ты нарушил ее покой.
Он тяжелым взглядом сверил Томасу переносицу, и тот беспокойно взъерошил волосы.
— Ветер рассказал мне о тебе, — продолжал дух, сверкая на парня слепыми звериными глазами. — Ты пришел в мой дом, чтобы без разрешения забирать жизни, это так?
— Я прошу у тебя прощения от лица всего племени Халлè за незваное появление, но на это была причина, поверь, — Томас нахмурился и плотнее запахнул куртку. — Мы проделали долгий путь, многих потеряв, многих не похоронив по нашим обычаям…
— Ваш вождь — самонадеянный глупец, раз повел вас в путешествие в такое неподходящее время, — безразлично отозвался дух. — Зима — время смерти и размышлений.
Мы сохнем с голоду, чтобы получать упреки?!
— Нас изгнали с земли наших предков! — раздраженно отозвался индеец. — Мы должны были уйти или умереть, и наш вождь принял трудное решение, которое сохранило жизни хотя бы части из нас!
— Я слышу в твоем голосе обиду и упрек, — Ньют вопросительно поднял брови. — Ты винишь меня в невзгодах своего рода?
Томас поморщился.
— Мы многих потеряли за время путешествия. От холода, болезней… и голода. Потому что вождь не разрешал нам охотиться на чужих землях! Чтобы не злить духов, обитающих там! — Томас исподлобья взглянул на Ньюта взглядом, в котором тот, будь он человеком, прочёл бы застарелую ярость и негодование. — Поэтому мои…
Он сглотнул и отвернулся. Это юное божество — не человек, хоть он так похож на человека. Он не поймет твоих проблем, твоей боли и твоей злости. Ты должен донести ее до вождя, а не вываливать на того, кто ее не поймет и не примет.
— Ты потерял кого-то? — бесцветно произнёс дух, и Томас рвано кивнул. — Кого?
— Я не хочу об этом говорить, — огрызнулся брюнет, сразу же, впрочем, пожалев об этом.
— Почему? — Ньют поднялся и всё-таки выбрался из тени, остановившись на краю ночи и света, отбрасываемого костром. Он прикрыл лицо от жара пламени и с любопытством смотрел на человека.
— Это были дорогие мне люди, и их смерть до сих пор приносит мне боль, — отозвался Томас. — Ты вряд ли поймешь…
Ньют ничего не ответил, лишь задумчиво блеснул на парня глазами.
***
Томас проснулся утром, уверенный, что все это ему привиделось: и божество долины, похожее на молодого парня, и олень с золотистой шерстью, и малиновая поросль, выросшая из крови духа. Он смахнул с лица капли росы и сел, сразу наткнувшись взглядом на куст малины. Ярко-красные ягоды усеивали землю вокруг него, ветки щетинились черными колючками, и Сигн внезапно подумал, что этот куст напоминает ему парня, посетившего его вчера вечером — такой же молодой, с такими же угрюмыми, но в сущности безобидными колючками.
Парень улыбнулся своим мыслям, поднялся на ноги и с наслаждением потянулся. В животе заурчало, и брюнет от неожиданности икнул. Развернулся было, чтобы направиться к реке, и едва не врезался в Ньюта.
Парень подобрался совершенно беззвучно. «Хотя, о чем это я, — одернул себя Томас, — он же дух, ему положено, ведь так?». Сигн вздрогнул и отшатнулся.
— Ньют! — от неожиданности буквально выкрикнул его имя индеец. — Что ты здесь делаешь?
— Я пришел, чтобы проводить тебя обратно, — просто отозвался дух, рассеянно теребя пальцами край расшитого рукава.
Он дождался, когда Томас подберет с земли свой лук и колчан со стрелами, а потом протянул ему тонкую белую ладонь. Брюнет удивленно проводил ее глазами и поднял взгляд на духа, но тот лишь слегка вздернул брови. Сигн покорно взялся за полупрозрачные холодные пальцы, боясь сломать их неосторожным движением.
Едва он коснулся чужой руки, ветер рухнул на парней с верхушек деревьев и закружил вокруг них водоворот из листьев и маленьких белых цветов. Еще через мгновение вращение прекратилось, и Томас оказался на берегу какой-то речушки. Судорожно озираясь по сторонам и стараясь прогнать головокружение, брюнет узнал ее. Эта маленькая звонкая ленточка была одной из тех, по которой он гнал красавца-оленя несколько дней назад.
Ньют неуверенно откашлялся, привлекая внимание парня, который уже отправился исследовать местность.
— Я подумал над твоими словами, Томас, — его имя сорвалось с чужих губ с каким-то тягучим послевкусием, или тому только так показалось. Но то, как дух произнес его, задело какие-то струны в душе молодого индейца. Он передернул плечами. — Я не хочу, чтобы твои соплеменники умирали. Я не желаю людям смерти.
Парень зажмурился, собираясь с мыслями, будто хотел сказать что-то неприятное.
— Вы можете охотиться в здешних лесах, забирая не больше пяти душ в день, — выдавил он наконец и тут же отвернулся. На благодарность, написанную у брюнета на лице, он нахмурил тонкие брови и лишь печально покачал головой.
— Не нужно благодарить меня, — тихо прошелестел он себе под нос, — я обрек на смерть тех, кого мог бы назвать своей семьей.
Дух поднял белую ладонь и поманил кого-то из кустов. Томас с удивлением и восторгом смотрел, как из листвы сначала показалась изящная охристая голова, а потом на поляну вышел статный олень. Он испуганно замер, встретившись взглядом с человеком, и ударил копытами, собираясь бежать, но Ньют резко что-то выкрикнул, и зверь замер на месте. Блондин обнял руками его тонкую голову и что-то зашептал. Олень стоял неподвижно, лишь поводя ушами, и в какой-то момент Томас понял, что животное внимательно смотрит на него.
Парню стало неуютно, и он поежился. Наконец Ньют оторвался от животного и обернулся на Томаса, зовя его к себе. Индеец с недоумением приблизился, и дух, взяв его за руку, опустил ладонь парня на мягкий пушистый пятачок меха между глаз. Олень лишь дернул ушами и нервно посмотрел на блондина, будто проверяя, все ли в порядке.
— Ты можешь забрать его, — произнес дух, скользя рукой по гладкой шерсти. Индеец непонимающе нахмурился. — Твоему племени нужна еда. Он пойдет с тобой.
Сигн наконец понял, о чем говорит божество, отдернул руку от блестящего меха и с ужасом оглянулся на доверчивые круглые глаза орехового цвета. Звериные глаза, так похожие на человеческие.
— Что? — парень судорожно замотал головой. — Нет… нет, он же…
— Томас, — повторил Ньют. — Ты можешь забрать его. В Природе все живут за счет друг друга, и сейчас тебе необходимо убить, чтобы выжить. Мы это понимаем. Мы даем тебе разрешение.
Будто соглашаясь со словами своего покровителя, олень сделал шаг вперед и опустился перед охотником на колени. Поднял голову и без страха взглянул ему в лицо.
— Я не могу!.. — такая покорность принять смерть рвала Томасу душу. Он беспомощно оглянулся на духа, будто прося сказать оленю, чтобы тот поднялся и скорее бежал отсюда, летел, мчался, как умеют мчаться лишь олени, когда ветер свистит и мечется между мелькающих копыт. Но Ньют молчал. Потом отломил от растущего неподалеку куста ветку и потер ее в пальцах. Кора и лубок осыпались с нее, оставив острый стилет, и дух протянул его брюнету.
— Пусть никто из вас не смотрит на охоту как на развлечение, — строго проговорил блондин. — Пусть каждый помнит, что забирает жизнь у чужого существа, и пусть делает это с такой же болью, как и ты сейчас. Пусть ваши охотники возносят молитвы с последними лучами закатного солнца в канун охоты, — он серьезно посмотрел брюнету в глаза. — Мне нужно будет время, чтобы предупредить о скором конце тех, кого они заберут.
Он вложил стилет в руку индейца и, надавив ему на плечи, заставил того опуститься перед зверем на одно колено.
— Попроси у него прощения, Томас, — он кивнул на смирно лежавшее на земле животное. — И делай то, что должен.
***
Томас боялся обернуться. Все так же стоя на коленях перед заколотым животным, он прислушивался к тишине у себя за спиной. А потом в лицо парню швырнуло горсть сухой травы с земли, и измазанные в крови стебельки скользнули ему по лбу. Брюнет отшатнулся. Ветер прошелся по его волосам куда-то вверх, вздернув его подбородок к верхушкам сосен, и исчез.
Кроны деревьев не шевелились, не дрожал ни один листок, и по спине у индейца пробежал холодок. Он переводил взгляд с верхушки на верхушку, с ветки на ветку, и не двигалось ничего.
В солнечном зеленом лесу стояла тишина. Абсолютная, глухая, мертвая тишина.
Индеец опустил глаза на блондина.
— Прости, я не хотел этого делать… — начал было он, поднимаясь на ноги, но Ньют отшатнулся от парня, не отрывая взгляда от его окровавленных рук.
— Не нужно, — резко произнес дух, и Томас замер на месте.
Блондин с трудом отвел глаза от влажно блестевших пятен на руках индейца и тяжело сглотнул.
— Не нужно, — повторил он глухо. Парень настороженно отступил еще на пару шагов, не сводя с человека глаз.
В этом взгляде Сигн увидел знакомые боль и непонимание, и Ньют это понял. Он слабо поморщился и, оглянувшись на распростертое на земле животное, рвано выдохнул, но когда Томас протянул к нему руку, парень лишь нервно отступил еще на шаг и рассеялся в туманные клочья.
***
Прошел целый день, и за это время лишь ветер вернулся на верхушки деревьев. Ньют так и не появился, так что Томас не без сожаления думал, что не увидит его больше никогда.
Поэтому внезапно возникшая из темноты фигура парня на другой стороне поляны заставила индейца вздрогнуть. Иногда он забывал, что его новый знакомый — не человек, и было в этом что-то будоражащее и жуткое.
Ничего не говоря, даже не глядя на брюнета, дух осторожно приблизился к костру и сел рядом с Томасом, и тот провожал недоуменным взглядом каждое его движение.
Эту ночь они провели рядом. Сидя у костра, молча глядя на пляшущие языки пламени. Ветер волновался вокруг их поляны, тревожил кроны деревьев, и Томас наконец не выдержал. Он искоса посмотрел на сидевшего рядом с ним парня и неуверенно положил руку ему на плечо.
Ньют не дрогнул, он все так же смотрел в огонь, и его глаза снова светились звериным блеском. Потом он вздохнул, и ветер загудел еще печальнее.
— Ты ошибался, — внезапно произнес Ньют. — Я могу понять, что значит терять близкого и почему это настолько больно.
Томас поморщился и прижал парня к себе. Тот оказался тонким и легким, как пушинка, и его волосы пахли лесными травами.
— Я сочувствую тебе, — продолжал блондин. — Я сожалею.
— Ньют, — в горле что-то зазвенело. — Не надо… не говори ничего.
— Ладно, — шепотом отозвался дух.
***
— Твое племя там, — на рассвете Ньют вывел Томаса на поляну и указал рукой на юг. — В дне пути.
— Спасибо тебе, — парень жадно всматривался в лес на юге, и вот ему уже кажется, что он может различить тонкие дымчатые хвосты костров.
— Не за что, — шелестом отозвался дух, и Томас внезапно повернулся к нему, будто что-то вспомнив.
Ньют вскинул на него настороженный взгляд и непонимающе нахмурился. Что-то тревожило его во взгляде этого человека. Странное ощущение шевельнулось под светлыми растрепанными волосами, а Томас тем временем, сбросив с плеча сумку, взял его тонкую хрупкую руку в свои и прижал к груди.
— Что ты… — он попытался высвободить свои пальцы из чужой ладони, но человек лишь крепче сжал ее. Не так сильно, чтобы было больно, но достаточно, чтобы стало не по себе.
— Спасибо тебе, спасибо за меня и за всех остальных, — Томас пытался донести это простое и вместе с тем такое большое и светлое человеческое чувство, как благодарность, до существа из другого мира. Да, быть богом прекрасно и удивительно, но некоторые чувства доступны лишь людям.
Дух все никак не мог освободить свои пальцы из чужих рук — непривычно теплых и живых. А освободить было необходимо, потому что внезапно, совершенно неожиданно Ньют понял, что не понимает, что происходит. И это напугало его.
— Хватит, — неожиданно хрипло произнес он, как всегда едва перекрывая шелест листьев над их головами. — Отпусти меня.
Это ощущение — даже нет, не ощущение, а чувство, — встревожило Ньюта. Оно вызывало непонятный дискомфорт. Волнение. Захотелось снова остаться одному.
Томас непонимающе посмотрел на блондина и разжал пальцы. Дух отдернул руку, как от огня, прижал ее к груди и отступил от индейца на несколько шагов.
— Иди, — хрипло проговорил он. — Иди же. Возвращайся к своему племени.
Томас не реагировал, молчал, и выражение его лица — расстроенное и непонимающее, только распаляло это странное чувство.
— Уходи, ну! И оставь меня в покое! — Ньют не мог больше смотреть на индейца, от его взгляда становилось почти так же больно, как от стрелы, которой этот человек его наградил.
Не дожидаясь, пока брюнет послушает его, он сам развернулся и исчез среди деревьев.
***
Просто сбежал! Ну и что, Ньют все равно не понимал, что с ним происходит. Взгляд этого странного человека что-то задевал у него внутри, что-то, что дух не мог его ни ухватить, ни понять, ни хотя бы узнать. Такого еще никогда не было, хотя что-то похожее Ньют испытывал, когда смотрел в глаза животным. Только гораздо, гораздо сильнее и ярче. Гораздо теплее и красивее.
Страх уходил, оставляя место размышлениям. Незнакомые чувства. Странный человек. Ньют узнал его всего лишь пять дней назад, первый человек в его жизни, и за это время он успел впервые прикоснуться к боли, к состраданию, и еще к чему-то очень большому и горячему. Чувств было много, и они были прекрасны. Люди оказались удивительными существами. Это будоражило.
Это было ново и удивительно, от этого хотелось рваться в небо, хотелось кричать как можно громче. Хотелось сиять и цвести, хотелось не бояться и не тревожиться. Хотелось почувствовать еще.
***
До лагеря оставалось совсем немного — подняться на холм и уже будет утес, на котором они остановились. Томас со вздохом поправил на плече сумку и направился к тропинке, которую уже успели протоптать его соплеменники. Горько было при мысли о том, что они так хотят обрести дом и так безнадежно стараются создать его иллюзию везде, где только можно.
— Томас, — Ньют не появился из-за дерева, он как будто выступил из него.
Индеец устало остановился и обернулся. Эти внезапные появления уже почти не пугали.
— Я… — тусклый взгляд человека неприятно удивил его. Ньют запнулся, — хотел сказать еще кое-что.
Томас снял с плеча свою ношу и невыразительно смотрел на божество, ожидая продолжения.
— Насчет… вашего племени, — да скажи же хоть что-нибудь! Почему ты молчишь теперь, когда я хочу тебя слышать!
— Мы уйдем, — Томас закатил глаза и тяжело пожал плечами, снова взялся за сумку. — Дай нам немного собраться с силами, и мы уйдем дальше.
— Нет, я не об этом, — Ньют преодолел разделявшее их расстояние и остановил Томаса за руку. — Я решил…
Он поджал губы, собираясь с мыслями и прогоняя из головы этот туман нерешительности. Сигн все так же тускло смотрел на него, и во взгляде человека была лишь усталость, которая сбивала дух с толку.
— Я решил, вы можете остаться.
И снова увидел, как вспыхнули человеческие глаза напротив, и снова закружилась от воодушевления голова. Да, с животными было по-другому. То, что Ньют видел перед собой сейчас, было слишком прекрасно.
Томас на секунду замер, не поверив своим ушам, а потом внезапно вцепился руками в волосы и шумно выдохнул. Ньют с недоумением и беспокойством смотрел, как индеец, широко улыбаясь, кружится по поляне.
— Ты в порядке? — своим поведением парень напоминал отравленное животное — рысь или волка, которое наелось ягод тиса.
— Ньют, я… — Томас внезапно оказался рядом с ним и вцепился ему в плечи. Ньют вздрогнул, но не отшатнулся. — Спасибо тебе! Я… Я не забуду, что ты сделал для меня.
— Но я же ничего не сделал, — Ньют нахмурился и опустил взгляд на чужие ладони.
А потом Томас внезапно отпустил его плечи, поднял к лицу чужую белую руку и коснулся губами тонких пальцев.
— Томас, — у Ньюта перехватило дыхание, когда он понял, что чувствует пульсацию чужой крови на своей ладони. — Что…
— Ты разрешил нам остаться, — теплое дыхание гладило кожу.
— Разрешил… — эхом отозвался дух. — Если все люди такие, как ты, то пусть остаются.
Томас широко улыбнулся, и Ньют опустил глаза, внимательно всматриваясь в чужое лицо. А потом его губы неуверенно дрогнули, и он впервые за свою долгую-долгую жизнь попробовал улыбнуться в ответ.
***
— А вечером, на закате, Томас Сигн вышел из леса, неся на плечах тушу великолепного оленя, свалил ее у костра, вернулся в свою хижину и, не говоря ни слова, рухнул в постель. Он проспал сутки и еще половину, а потом заперся в вигваме Вождя с ним и со своим отцом и рассказал им все до последнего слова. Все, что сейчас рассказываю вам я.
Старик прокашлялся и окинул взглядом притихших малышей.
— Он прожил долгую жизнь, так и не найдя себе избранницу. Когда ему требовались душевные силы, он уходил в долину за четыре дня пути отсюда, и не брал с собой никого. Там, на берегу реки, которую он называл Трагва, то есть «Встреча», у него был свой вигвам, окруженный малиновыми зарослями и выдерживающий любую погоду.
Томас Сигн научил наше племя охотиться тем единственным способом, который не навлекал на нас гнев духа, у которого было так много имен. Он был мудрым советником, который мог усмирить стихию природы, мог говорить с ней и получать ответы на свои вопросы. За эту связь с духом он получил имя Скатт — первый. Первый, кому хватило мудрости понять эту долину.
А когда пришло его время отойти к предкам, он пошел вон туда, — старик ткнул посохом себе за спину, — в ту рощу, и к нему навстречу вышел ослепительной красоты олень. И Томас протянул руку, свою уже старческую, жилистую, высохшую руку, и положил ладонь ему на шею, и олень увел его с наших глаз.
Уголек в костре неожиданно громко треснул, и дети подпрыгнули. История закончилась, как заканчивается все, но теперь они иначе смотрели и на ветер, и на исполинскую статую на краю обрыва, и на недалекую рощицу. Их глаза светились, наполненные верой в чудо и восторгом перед жизнью, которую они только что услышали.
***
Звезды сияли над притихшим лагерем, и, когда уснул последний ребенок, когда старый Тенди отошел ко сну в своей постели, приготовленной его заботливыми дочерьми, из рощи на опушке вышел человек.
Светящийся силуэт его мерцал и слегка колыхался под ударами ветра, но даже так Тенди признал бы в нем Томаса Сигна. Такого, каким его впервые увидел дух долины — молодого, высокого и темноволосого, с его широкой открытой улыбкой и горящими карими глазами.
Человек подошел к краю обрыва и, протянув руку, коснулся шеи замершего в прыжке оленя. Тот встрепенулся, внезапно засветился таким же жемчужным светом, и сияющий олень сошел с места, оставив после себя темный холодный камень. Человек беззвучно, но все равно счастливо рассмеялся, когда, легко ткнувшись носом ему в лицо, олень нырнул в долину с утеса. Засмеялся, а потом шагнул за ним следом.