Конец света я проведу с тобой

   Ёнбок 💔

 Если бы конец света наступил через три дня, что бы ты делал?

      00:47

      Кому: Ёнбок 💔

      Я бы любил тебя до последней секунды

      00:47

      Кому: Ёнбок 💔

      Открой дверь, Ёнбок

      01:53

***

      Можно ли бежать быстрее? Хенджин не знает, но пытается. В час ночи автобус не поймаешь, а в такой ливень, похожий на шторм, такси будет стоить целое состояние. Но кто думает об этом, когда конец света вновь постучался в плотно запаянную дверь, которую назвали сердцем? Да и ждать это самое такси нет никакого терпения. Ни одной секунды лишней уже нет.

      Легкие хочется выплюнуть, потому что они явно поизносились километр назад, но пока ноги способны выполнять свою работу, пока тело может прорываться сквозь бешеную пелену дождя, он будет бежать. Так, чтобы обязательно успеть, чтобы забрать свои последние минуты и секунды. Пот и вода смешались по всему телу, губы опаляет собственное горячее дыхание, а длинная футболка облепила тело, неприятно и немного мешает при движении. Но это лишь еще одно препятствие, которое он преодолеет.

      По новостям не говорили о природной катастрофе, не было предупреждения о ядерном взрыве, не было ничего. Конец света Хвана наступил семь месяцев и тринадцать дней назад, когда его собственный мир ушел. Ушел, закусив губу и проплакав в подушку до рассвета.

      Им просто было тяжело. Тяжело вместе, тяжело в быту, тяжело после работы находить слова для утешения друг друга, тяжело ругаться и следить за словами. Но никто не говорил, что по-настоящему тяжело станет после, когда кислород в легких сгорит от рыданий, от обжигающей агонии одиночества, от ломки по прикосновениям и мягким губам в мелкую трещинку, по каждой веснушке. Хенджин сосчитал их все. На лице их 34.

      В голове набатом "беги", а под веками и на сердце мальчик, поцелованный солнцем. Хенджин всегда хотел выиграть в этой борьбе за Феликса: каждый день он старался перецеловать его, оставить своих поцелуев куда больше, чем желтый диск. Перекрыть каждое пятнышко на коже своими губами. Думать о том, куда все это делось за месяц до конца света, совсем не хочется. Иначе к поту и дождю примешаются слёзы. Как оно могло исчезнуть? Как Хенджин мог позволить этому случиться?

      Имеет ли сейчас это значение?

      Что ты будешь делать, если конец света наступит через три дня?

      Думал ли Хенджин над ответом дольше секунды? Каждый день он знал этот ответ. Только сделать шаг в бездну и окунуться в горечь от своих ошибок было отчего-то страшнее, чем больше никогда не увидеть Ёнбока. Страшно ли сейчас?

      Страшно. Что чужая дверь будет закрыта и не откроется.

      Хенджин тонет. Тонет в своих мыслях, в дожде, в сиплых выдохах и вдохах, пока бежит по скользким улицам. Феликс умел провести ладонью по спине и собрать все тревоги, всё лишнее, выгнать это из головы, оставив только любовь. Почему Хван не видел этого раньше?

      На последних поворотах тело уже заносит, а в голову лезут дурацкие сомнения. Мог ли Феликс пошутить? Могло ли Хенджину это всё привидеться? Успел ли Ёнбок уже передумать?

      Но Хенджин знает, что Феликс не из тех, кто шутит такими вещами. Под козырьком подъезда он почти валится на землю. По железной двери сползает на грязный асфальт, жадно хватая ртом воздух. А руки тянутся к телефону, чей экран покрылся мелкими каплями дождя.

      Переписка на месте, поэтому можно заставить себя встать после нескольких отрезвляющих вдохов, ввести дрожащими пальцами выученный код и подняться на четвертый этаж. Ноги не слушаются и дрожат. За телом тянется по всей лестнице мокрая дорожка, а по виску стекает горячий пот. На последней ступеньке перед той самой дверью и сердце готово отказаться работать.

      Что делать, Хенджин не знает. Он стоит на последней ступеньке и в нерешительности заносит ногу наверх, но тут же опускает ее обратно. Всё тело бьет лихорадкой. К этой знакомой до сжавшегося сердца двери не подойти. Воздух опять закончился, как будто он всё продолжает и продолжает бежать. А вдруг ему не откроют?

      Феликс не из тех, кто шутит такими вещами.

      Вдох.

      Кому: Ёнбок 💔

      Открой дверь, Ёнбок

      01:53

      Короткий стук в дверь. На весь подъезд звук отправленного сообщения.

      Выдох.

      Поворот ключа и защелки на двери.

***

      Если бы у Феликса спросили, какой день для него самый плохой, он бы ответил "каждый". Каждый божий день худший, каждый хуже предыдущего. Потому что с каждым днём ломает всё сильнее.

      Пытаться потопить это в алкоголе бесполезно, заесть тоже, заглушить работой, тренировками до потери сознания, прогулками, да даже вязанием и готовкой — бесполезно. Что бы он ни делал, вечер все равно закончится одинаково — в пустой кровати, без поцелуев под ухо перед сном. Туда, где веснушки образуют взрыв вселенной.

      Феликс даже свои веснушки уже ненавидит. Потому что летом их становится больше, а поцелуев на щеках, на плечах, на шее, на ребрах нет ни одного.

      Добивает его начавшийся сезон дождей. Грозы сводят с ума своим грохотом, страшными раскатами и разлившейся по каждой клеточке тревогой. В объятиях Хенджина бояться было куда проще. Страх оказывался иллюзорным, потому что твердость чужих рук была реальной, чужой запах был реальным, цитрусом и сладкими цветами оседающим на языке. Но не сладкий до тошноты, а как теплый летний воздух. Горячий и родной.

      В особо затянувшийся ночной ливень последней каплей становится тикток и выскочивший трек, который лишь сильнее расколол сердце, лишь принес больше боли.

      Would you love me for the hell of it?

      All our fears would be irrelevant

      If the world was ending

      You'd come over, right?

      The sky'd be falling and I'd hold you tight

      С очередным раскатом грома небо действительно рушится, мир трещит и разрывается с каждым разрядом молнии. Это ли не конец света? Когда собственное сердце рвется и крошится, истекая последними каплями крови, потому что внутри больше ничего не осталось.

      Конец света для Ли Феликса действительно такой. И остается ли в нём хоть что-то, кроме ужасного страха больше никогда не почувствовать мягкое прикосновение теплых губ? Нет. Если для Феликса наступил конец света, то пусть мир горит, но бояться можно только одного — потерять навсегда, не увидеть больше никогда.

      Феликс крутит на пальце два кольца, черное и белое, которые Хван нашел в каком-то небольшом магазине и отдал просто так, когда они еще были просто "друзьями". Пожирающими друг друга глазами "друзьями", обнимающимися до хруста под ребрами "друзьями" и целующимися до звезд в глазах на пьяных вечеринках "друзьями". Теми "друзьями", которые с тех самых пор не снимают эти кольца. У Хенджина точно такая же пара на его длинных пальцах, рядом с которыми небольшие пальцы Феликса кажутся смешными. Но его рука так правильно тонет в широкой ладони Хвана, что тут места для смеха совсем нет. Только безграничное тепло от любимой, но немного грубой от постоянного контакта с красками кожи и маленькие заусенцы на кромках пальцев. Хенджин их кусает, а Феликс ворчит на него, предлагая повзрослеть и отучиться. Но в ответ только заливистый смех и поцелуй. Такой, что обо всех нравоучениях некогда говорить.

      Феликс улыбается. Вокруг оглушительный шум деревьев и раскаты грома, по щекам текут слёзы, но он улыбается, вспоминая этот момент на этой самой кухне.

      Песня всё еще крутится на постоянном повторе. Каждое слово отзывается внутри, на каждый вопрос в песне у Феликса один ответ — "да".

      Да, он придет, приползет, прибежит.

      Да, он обнимет так сильно, как только сможет.

      Да, даже если мир полон безумия, хаоса, даже если всё сгорит, утонет, исчезнет, он будет любить Хенджина вопреки всему и благодаря. Просто будет любить так сильно, как только умеет. И даже больше. Потому что то, насколько Феликс упертый, даже его самого иногда поражает.

      Единственный вопрос, что будет делать Хенджин.

      Упертость подсказывает Феликсу, что нужно идти до конца, раз уж он дошел до таких умозаключений. Раз он уж решил, что любит. Но не спросишь — не узнаешь.

      Руки, кстати, почти не дрожат, когда он вбивает слова в мерцающее окошко диалога.

      Кому: Хван Хенджин (мой💕)

      Если бы конец света наступил через три дня, что бы ты делал?

      00:47

      То, что ответ приходит через несколько секунд, почти что вызывает паническую атаку. А его содержание заставляет разреветься. Так сильно, что даже гром не слышно — только собственные подвывания. Феликс теряет ощущение времени и совершенно не понимает, почему телефон показывает почти два часа ночи, когда он слышит звук второго входящего сообщения, а затем один удар в дверь.

      Ноги не гнутся, когда он встает со стула и идёт к двери.

      За дверью должен быть Хенджин.

      За дверью должен быть Хенджин.

      За дверью должен быть Хенджин.

      Но повернуть замок до последнего щелчка всё равно становится страшно: что если Хенджина там нет?

      Хван бы так не поступил. Эта мысль и заставляет в последний раз повернуть механизм и открыть дверь нараспашку. С сердцем Феликс готов поступить так же.

***

      Сквозняк от ураганного ветра вырывает ручку из таких знакомых пальцев, на которых всё еще есть та самая пара колец. Хенджин совершенно неосознанно трет большим пальцем собственные кольца на руке. Этот черно-белый комплект — первое, что он видит. Смотрит на них не моргая, даже не пошатнулся, когда дверь пролетела перед носом, с диким грохотом ударившись о стену. Погода сумасшедшая, как и чувства внутри. Взгляд хочется поднять вверх настолько же, насколько сердце рвется от страха и ожидания. Очень сильно.

      Хенджин крупно вздрагивает, когда очередной порыв ветра всё же забирается под мокрую насквозь одежду и когда чувствует чужой подбородок на своем плече, а на спине замок из рук. Эти объятия ни с чем не перепутать: Феликс обнимает так, как будто каждое объятие — последнее в его жизни. Всем телом и душой, обволакивая, даже несмотря на то, насколько он меньше Хенджина.

      — Спасибо, — голос у Ли предательски дрогнул, и к влаге на одежде Хвана прибавились еще слёзы сверху. Хенджин и сам не в силах сдерживать их, поэтому с носа на белую футболку Феликса начинают капать соленые капли, оставляя маленькие серые кляксы на ткани. Хенджину приходится немного согнуться, чтобы обнять в ответ. И то тепло, которое разливается по всему телу вместе с этим движением, не сравнить ни с чем. Оно настолько естественное, родное и дорогое. Руки рефлекторно обхватывают чужие подрагивающие плечи в ответ.

      — Я буду любить тебя так долго, как только ты позволишь, Ёнбок-а, — Хенджин хрипит и целует в любимое созвездие веснушек под ухом. Он чувствует, как Ли начинает трястись еще сильнее после этого поцелуя, поэтому крепче прижимает к себе и вдыхает родной запах. — Прости меня, пожалуйста.

      — И ты меня, пожалуйста, — голос у Феликса становится намного ниже и в нем проскальзывают хриплые ноты от долгих рыданий. — Мы можем отменить конец света?

      — Даже если он будет, я останусь с тобой. Если ты позволишь, — Хенджин кладет руку на щеку Ли, а пальцами второй стирает мокрые дорожки с другой щеки, точно так же покрытой веснушками. Так близко их Хван давно не видел. — Если веснушек стало больше, я тебя зацелую.

      Феликс улыбается, из-за чего в уголках глаз собираются морщинки, как лучики солнца.

      — Можешь зацеловать и без подсчетов, — в ответ Ёнбок сжимает чужое плечо и целует в ладонь. — Только нам нужно будет поговорить, Хенджин. Нормально поговорить.

      — Нужно будет, Ёнбок-а. Давай мы больше не будем забывать о том, что ртом можно нормально разговаривать, а не только оскорблять друг друга. Прости меня за всё, что я тебе наговорил.

      Хенджин говорит на одном дыхании, пока Феликс водит пальцами по его плечу. Глаза непроизвольно закрываются в наслаждении, а губы расплываются в самой счастливой за последние восемь месяцев улыбке.

      — Конец света?

      — Если ты останешься на ночь, то мы его отменим. Или проснемся в новом мире. Только давай заснём сегодня вместе, — Феликс заставляет Хвана открыть глаза, потому что целует в губы. Аккуратно, будто боится, но всё равно ни за что не отпустит. Хенджин чувствует кожей горячие выдохи и сухость чужих губ. Всё так же в трещинках. Самые любимые прикосновения. В груди горячо, а слезы опять готовы хлынуть из глаз, потому что так хочется остаться в этом моменте навсегда.

      Ёнбок напористый, как и всегда, поэтому затягивает за грязные рукава футболки в квартиру, а дверь закрывает на все имеющиеся замки.

      — Больше тебя отсюда я так просто не выпущу, — руки тянутся к мокрым волосам, зачесывают их назад, открывая вид на красивый лоб и густые брови Хвана. Феликс всегда немного теряется под таким прямым взглядом, но сейчас в глазах напротив нет ничего, кроме безграничной любви и мягкой нежности.

      Хенджин послушно идёт за Ли по пятам, пока тот закрывает настежь открытое окно на кухне и ведёт его по темному коридору к спальне, где вытирает ему волосы сухим полотенцем, стягивает с него уже непригодную для ношения футболку. За окном грохочет гроза и ветер норовит сорвать шифер с крыши, деревья шумят, вторя грому — стихия беснуется. Но в этой квартире Хенджин слышит только чужое дыхание. Весь мир исчез, остался только Феликс, залезающий к нему на бёдра, совершенно не терпящий возражений и каких-либо комментариев по поводу грязных штанов Хвана и целующий его до последнего вздоха. Ли жадно втягивает пухлую губу, целует упрямо и с напором, заставляя подчиниться, а руками зарывается в волосы на затылке, слегка сжимая их. Хенджину ничего не остается, кроме как резко выдохнуть от этих действий и пропустить чужой язык в свой рот.

      Феликс не сдерживается: Хенджин чувствует чужие зубы на нижней губе, как ее чересчур сильно кусают, но не прокусывают острые резцы, а затем горячий и мокрый язык, с контрастной нежностью проходящийся по поврежденной коже. Забирать у Ли инициативу совершенно не хочется, хочется растечься под ним и позволить ему делать всё, что тому взбредет в голову. Но Феликса это не устраивает, поэтому он отстраняется и вопросительно смотрит на Хвана. Тяжело дышит, уже начиная ерзать на чужих бедрах. Но смотрит. Кажется, Хенджин видит в этом взгляде смесь просьбы, требования и раздражения. И вновь он не может отказать Феликсу. Он вообще не знает, что бы не сделал для Ёнбока.

      А потому он начинает целовать каждую веснушку на щеке, медленно, тягуче, а руками окольцовывает совершенно тонкую талию.

      — Хёнджин? — Феликс пытается запрокинуть голову назад, чтобы подставить Хвану шею под поцелуи. Это место у него особенно чувствительное. — Хван?

      — Чего ты хочешь, Феликс? — Хенджин добирается до веснушек под ухом, оставляет там мокрый и долгий поцелуй, а затем резко прикусывает мочку уха, отчего Ли вздрагивает. — Этого?

      Хватка в волосах усиливается, а Хенджин хмыкает в яремную впадину, проводя по ней языком. Кусает тонкую кожу под кадыком, вырывая очередной короткий выдох.

      — Да-а, пожалуйста, — Феликса уже трясет в его руках. Он тянется пальцами к пряжке ремня на хенджиновых джинсах. Хвану и самому уже не терпится стянуть мокрую и грязную ткань, неприятно прилипшую к телу. Поэтому он позволяет Ли снять с него брюки и сложить их где-то на полу. В темноте не видно, но и его это не особо заботит. Удирать утром в потемках он не собирается. Хенджин настроен каждое утро встретить с Феликсом. До самого конца.

      Погруженный в свои размышления Хенджин с трудом успевает среагировать и остановить руку Ли, уже тянущуюся к черным боксерам. В блестящих шоколадных глазах столько разочарования, что Хенджину становится почти больно.

      — Пожалуйста, Хван, — Ёнбок почти со строгостью и неприкрытой обидой смотрит на Хенджина снизу вверх, но в ответ получает только улыбку. Счастливую, светлую улыбку, от которой и сам не может удержать ползущие вверх уголки губ. — Что ты делаешь?

      Феликс смеется, когда его за ворот футболки тянут с пола и усаживают на постель. А сам Хенджин нависает сверху, проводит пальцами по подбородку и в глаза смотрит, будто что-то ищет.

      — Что не так, Хенджин? — Феликс теряется под таким внимательным взглядом, неловко смеётся, а затем тонет в глубоких черных глазах, что неотрывно смотрят на него.

      — Пообещай, что это навсегда, пожалуйста. Давай постараемся, Феликс. Я очень тебя прошу, — внутри клокочет столько чувств, что Хенджин и сам не знает, какое из них выбрать, куда податься. Хочется одновременно всего: задушить в объятиях, зацеловать до ярких следов на коже, залюбить до счастливого смеха. — Я очень тебя люблю. И я не хочу спать с тобой только из-за наплыва эмоций. Не хочу, чтобы на утро ты решил, что это всё ошибка и нужно всё забыть. Я не забуду, Ёнбок.

      — Я тоже, Хенджин, — Ли соединяет их руки, на которых парные кольца, в замок и подносит к лицу, целуя каждую чужую костяшку. — Я тоже тебя люблю и не позволю тебе думать, что это ошибка или разовая акция. Я не хочу никак, кроме как с тобой. Так что, пожалуйста, перестань останавливать себя.

      Ли вновь подается вперед и опять целует, только уже не так жадно, а более нежно, и Хенджин с удовольствием подхватывает этот поцелуй. Это именно то, чего он и хотел: без отчаяния, без горечи, только нежно и до сопливого мягко. Чтобы до нежных поцелуев по щекам, пока Феликс залезает на кровать и позволяет стянуть с себя огромную футболку.

      Хенджин скучал. Скучал по каждой веснушке на плечах и ключицах, по мягкой коже под губами, которая покрывается мурашками, когда ее касаются длинные пальцы. Ли нетерпеливо выгибается навстречу каждому прикосновению и громко стонет, когда Хван, опускаясь поцелуями к кромке штанов, проходится ногтями по соску, заставляя его затвердеть. Движение повторяется, как и стон.

      — Хва-ан, — Феликса подбрасывает вверх, когда он чувствует укус под пупком, а пальцы одновременно сжимают оба соска, заставляя дернуться. Сразу же хочется и уйти, и подставиться под прикосновения, потому что затем Хван шершавым языком ведет дорожку от пупка к окончательно вставшим соскам и обхватывает один из них мягкими полными губами, с громким и обескураживающе пошлым чмоком всасывая его в горячую полость.

      Ли хнычет, подаваясь бедрами вперед, впечатывается в крепкий пресс Хвана, заставляя того почувствовать, насколько он возбужден. Феликс повторяет это движение, притираясь к выступившему прессу скрытым под двумя слоями одежды членом. Он все еще в штанах, хотя Хван давно раздет, и это нечестно. Пальцы тянутся вниз, желая уже снять мешающиеся куски ткани и хотя бы немного облегчить муку и ускорить процесс, но Хенджин строго смотрит на него, пока сам всё еще облизывает сосок, а руки Феликса он крепко удерживает за запястья и заставляет поднять их над головой.

      — Нет, Ёнбок-а, нельзя, — еще один укус за сосок, отчего Ёнбок оглушающе стонет. — Так я тоже не хочу. Хочу сам. Так что потерпи, пожалуйста. Согласен?

      Феликс болванчиком кивает раз десять. Чтоб наверняка. Из-за чего Хенджин прыскает и целует его в губы, заставляя немного прийти в себя. На поцелуй Феликс отвечает, но не успевает в него полностью погрузиться, потому что чувствует, как большая рука Хвана скользит по его груди и прессу, останавливаясь у резинки штанов.

      Хенджин играть больше не настроен, ждать тоже, поэтому он аккуратно снимает домашние черные штаны вместе с бельем, а затем целует каждую тазовую косточку. Очень трепетно, аккуратно, настолько нежно, что Феликс первый поцелуй даже не замечает. Зато его член отлично реагирует, когда после второго нежного поцелуя выпирающую косточку слегка кусают. Хенджин чувствует, как напряженно дергается чужой ствол, и довольно хмыкает, пуская по открытой коже россыпь мурашек.

      Собственное возбуждение бьет по вискам и отдает пульсацией по всему телу, но сначала хочется позаботиться о Ёнбоке, поэтому Хенджин опускается чуть ниже и с довольным прищуром смотрит на поджавшегося Феликса, который, кажется, дышать перестал, как только губы Хвана оказались на одном уровне с его членом. Хенджин расплывается в довольной улыбке и приближается к вновь дернувшемуся стояку, мягко целуя у самого основания. Взгляд от широко раскрывшихся глаз Феликса Хенджин не отводит ни на секунду, пока поцелуями поднимается всё выше и выше к головке, на которой блестит естественная смазка.

      — Джи-и-нн-и, — Феликс глаза закатывает, пытается руками лицо прикрыть, когда Хенджин слизывает каплю смазки, а затем берет в рот, заглатывает неглубоко, но одно ощущение влажных губ и горячего рта заставляет скулить.

      — Ликси, — Хенджин отстраняется и проходится рукой по своим губам, стирая смесь слюны и смазки, а затем только целует в покрасневшую щеку Феликса. — Я люблю тебя.

      — Я тебя тоже, Хван, — Феликс загнанно дышит, а низ живота судорожно сжимается. — Очень-очень люблю, Хван. Но достань уже свой член и вставь мне, пожалуйста. Пока я тебя не прибил. Сил уже нет терпеть!

      Хенджин продолжает его целовать, опять опускаясь к подбородку.

      — Но сначала же тебя нужно подготовить, Ёнбок-а, — очередной почти целомудренный поцелуй, переполнивший чашу терпения Феликса. Поэтому он выбирается из-под Хвана, берет со стоящего рядом с кроватью стола смазку и с каменным лицом вручает ее Хенджину, выразительно смотря на чужую оттянутую резинку трусов.

      — Я тебя умоляю, бери уже всё в свои руки. Меня в том числе, — вопреки своим словам Ли сам стягивает с опешившего парня трусы и открывает смазку, выдавливая ее на ладонь и разогревая между пальцами, а затем с коварной ухмылкой обхватывает чужой член, заставляя Хвана прошипеть. Но в следующую же секунду Феликс заставляет его забыть, как вообще дышать, потому что самым низким и шершавым голосом шепчет на ухо слова, от которых крышу срывает с такой же силой, с которой ветер сходит с ума за окном. — Я растянут, я очень скучал, Джинн-и, поэтому не бойся. Давай уже.

      Феликс опять остервенело целует его и валится спиной на кровать, утягивая Хенджина за собой, а ногами окольцовывает чужую талию, заставляя тем самым члены соприкоснуться. Два громких стона тонут в жадном поцелуе, от которого ни один из них отрываться не хочет.

      Хенджин всё же на пробу погружает один палец в Феликса, убеждаясь, что тот достаточно растянут, а затем начинает аккуратно проталкивать головку члена внутрь. Феликс хмурится, кусается, зализывая причиненную боль, а Хенджин позволяет, думает лишь о том, чтобы самому не стать источником чужой боли. Больше никогда.

      Укусы Феликса переходят на шею, но когда они сменяются легкими поцелуями, Хенджин понимает, что можно двигаться дальше. Сдерживаться удается с трудом, особенно в момент, когда всё еще достаточно узкие стенки сжимаются вокруг горячего и напряженного члена.

      — Давай, Хван, двигайся, — Феликс шепчет в губы и касается их языком. Провоцирует. Глаза горят, обжигая и распаляя. И кто такой Хенджин, чтобы противиться.

      Аккуратные толчки сменяются более глубокими и размашистыми, Хенджин почти полностью выходит и с силой загоняет член обратно, заставляя Феликса проехаться спиной по постели, но мускулистые руки со вздувшимися венами крепко держат его за талию и возвращают обратно, не позволяя ни соскочить, ни уклониться ни от одного поцелуя. Хенджин целует так, как удается: нежные поцелуи, сменяются укусами, особенно когда Феликс почти кричит его имя и волосы на затылке собирает в кулак.

      Ли выгибается в спине, запрокидывая голову назад, а рот открывая в немом стоне, глаза закатываются, а всё тело начинает дрожать, из-за чего стенки особенно туго обхватывают напряженный член. Хенджин ускоряется и сам не замечает, как начинает поскуливать, вколачиваясь в Ёнбока на бешеной скорости.

      Феликс почти кричит, когда набухший член проезжается по простате, заставляя по телу течь лаву, а напряжение разрывать каждую клеточку. Он разжимает один кулак и тянется к низу живота, но Хенджин останавливает его руку и хочет отвести ее.

      — Ликс, нет, — кое-как слова срываются с пересохших губ. Хенджин строго хмурит брови, загнанно выдыхая в чужое лицо, но темп не сбавляет.

      — Хван, пусти, — Ли тоже говорит прерывисто, губу закусывает, чтобы не закричать в голос. — Пусти, говорю, пожалуйста.

      И Хенджин отпускает чужое запястье, позволяя ладони скользить по карамельной коже живота и приблизиться к члену. Но вместо того, чтобы обхватить собственное возбуждение, Феликс с силой давит на живот, опять выгибаясь и громко выстанывая то ли проклятья, то ли благодарности. Хенджин чувствует усилившееся давление, чувствует чужую ладонь и то, насколько сильно стенки сжимаются вокруг члена. Ощущений настолько много, что он сам не успевает осознать, как оргазм захлестывает его с головой, заставляя кончить в Феликса. Ли проваливается в оргазм почти вместе с ним, громко мыча и кусая Хенджина в плечо.

      Мстительная улыбка успевает промелькнуть на его лице за несколько секунд до того, как он рухнет на кровать, а Хенджин в отместку толкнется еще пару раз, провоцируя крупную судорогу по всему телу Ёнбока.

      Феликс лениво приоткрывает глаза и уже хочет стукнуть в плечо Хенджина, который всё еще в нем, но тот играет на опережение и наклоняется к нему, целуя в губы с таким трепетом, будто Ли — самое ценное сокровище на свете. И для Хвана это действительно так. Должны были случиться все эти восемь месяцев, весь этот конец света с этой бурей, бессонной ночью, чтобы он смог вновь обрести это сокровище.

      — Пожалуйста, не отпускай меня больше никогда, — Хенджин не может ничего с собой поделать, опять вглядывается в лицо Феликса. Сам не знает, что там ищет: то ли старается запомнить навсегда, то ли боится, что тот сейчас исчезнет. Но хочется верить, что таких ночей у них еще будет очень и очень много. Чтобы даже если вокруг мир сходит с ума, то они всё равно останутся в объятиях друг друга. Чтобы один воздух на двоих, один мир и одно счастье.

      — Никогда, — Феликс притягивает его к себе, вовлекая Хенджина в самые мягкие, самые родные объятия. — Даже если мир закончится.