ночная бабочка

Феликс выдыхает как можно громче, прикрыв глаза, не глядя вперед на море, которого он искал несколько лет, а теперь, когда и искать нечего, уходит.

Ветер больно ударяет в лицо, но идти приходится все равно, негде спрятаться. Руки дрожат от холода, а куртка не спасает, она слишком легкая для этой местности, продувает. Солнце слепит, но толку ноль, мороз точно крутит палец у виска: «и на какой черт ты здесь», —кажется, вырывается у всех. Под ногами грязь, старушки, смотрящие через окна, точно шепчутся: городской, раз подумал, что сможет остаться красивым здесь. 

А он был? Приехал, чтобы узнать, но теперь не уверен. 

Ему галоши да валенки противны, ему бы обратно, в город, в любимую квартиру с лежащим на постели котом, а не вот эти все натюрморты и пейзажи. Настроение насмарку, но выбора нет, он плетется в чужой дом, где часы остановились пару часов ранее, а старики с детьми горько плачут. Феликсу грустно тоже, он любил так же сильно, но почему-то ехать не хотелось, хотя, здесь, его воспоминания в виде всего детства, но он повзрослел, к сожалению. 

На голову капает первая капля дождя "приехали" - так и вырывается, ему идти минут двадцать, хотя, выбрав бы автобус, был бы на месте уже минут через восемь, но его выворачивает от запаха старья и пота, ему гул бабок отдается противным звоном в ушах, а закрытые форточки... Фу. 

— Эй, городской? — Раздаётся где-то совсем рядом еще и с противным звонком от велосипеда. 

— Тебе чего-то надо? — Феликс обычно не грубит, да чертос два, он не грубил почти никогда и выглядел на все сто, просто день такой, в смарку. 

— Эй-эй, полегче, меня Чанбин зовут, —уж больно радостный, а до чужого хамства и поодаль дела нет. 

— Повторюсь, тебе чего надо-то? 

— Ты чей? 

— Свой, — Феликс поднимает голову вверх, тучи становятся темней, нужно ускориться, а не с какими-то мужичками деревенскими разговаривать. 

— Может подвезти? 

Феликс оценивает взглядом чужой «самолет первого класса» и, взвесив все за и против, соглашается, так и правда быстрей, пусть и не совсем удобно. 

— Мне до Ли, — Феликс чувствует как спереди Чанбин вздргагивает, кажется, понял кого везет. Его все знают, чего греха таить — почти звезда деревни. 

— Так ты... — Чанбин стартует, понимая, что стоять и разговаривать бессмысленно. 

— Да-Да, я Ли Феликс, еще вопросы есть? Нет? Теперь поехали быстрей, пожалуйста,— Феликс на голос права не дает, ставит перед фактом, и все, знает как любят щебетать здешние, Чанбин, небось, такой же, видно по дурной улыбке. 

— Ладно, Феликс, поехали. 

Доезжают они за минут семь, Феликс почувствовал все кочки, но молчал, только шипел, когда было слишком больно. Лишь заставило все в детство вернуться, не то в любимое, не то в ужасное — пока не понял. Разве что проглатывает все чужие оскорбления, а оставляет смех, да догонялки в свои лет двенадцать. Грустно, но теперь он другой: с квартирой, обеспеченный, может позволить себе многое, разве что все, кто его знал, глаза закрывают и уходят, а если нет — говорят не стестняясь. 

“Ну что, шлюхастый"

— Приехали, —Чанбин останавливается медленно, стирая с щек капли.

 Дождь усилился, а все ботинки, что и до этого выглядели не лучшим образом, превратились в полнейшую кашу. Феликс сейчас повесится, ей богу, надоел этот день. 

— Спасибо, — Феликс не разворачивается, говорит лишь из-за достойного воспитания. 

— Если что обращайся, я живу на соседней улице, меня тут все знают... — Чанбин говорит когда калитка скрипит, а дверь захлопывается, нетерпится же этот городской, — Ну, не за что, что ль... — И уезжает. 

Феликс чувствует запах духов тех самым надоедливых теть и мужчин стоящих у гроба. 

Никто ничего не говорит, лишь смотрят на внука умершей. То ли досадно, то ли жалко, что внук такой. 

Феликс исчезает в комнате, где одиноко стоит гроб, просит уйти посторонних и остается один на один с мертвым телом. Видеть такое - ужасно, проснуться в семь часов утра и, ответив на звонок, услышать что единственный родственник умер - дерьмово. Феликс не плакал, проглотил как обычно, лишь дал воле одной слезе с которой вышла вся боль и разочарование. Кажется, в то утро он впервые достал вино и налил его в бокал, выпив залпом. 

— Надеюсь ты не плачешь, что остался я один, ведь тебя знаю, — Феликс хватается за чужую холодной руку, рассматривая фиолетовые пальцы, — у меня все хорошо на самом деле, я справлюсь, ты же меня знаешь. 

Он не справится, но врать самому себе намного легче, чем осознать жестокую правду. 

— А я то думал, чего ты мне последние пол года так активно названивала, чувствовала... — у Феликса ком в горле застыл. За окном мирно льет дождь, лишь черный ворон не замолкает, сидя на столбе. — Прости, я был занят, — И снова оправдывается. Снова. 

Ему было на самом деле стыдно, обидно, хотел просто выпрыгнуть в окно, но всегда знал, что бабушка этого не переживёт. Будет долго плакать и проклинать себя, хотя вина далеко не ее. Феликс сам родился с этим клеймом «полюбил не того», даже какие-то аккаунты да паблики не читал, где говорили, утверждали, призывали - он нормальный. Феликс не нормальный, он самый настоящий слабак который все принимает близко к сердцу, зарывается в одеяле и спрашивает у мамы:

— Почему я такой, прости. 

Бабушка его любила и оберегала, даже, когда уехал постоянно написывала, проклиная, современную технику, ей ведь легче позвонить и спросить, но Феликс разговоры по телефону не любит, она понимает. Феликсу стыдно что он такой. И плохой сын, и друг, и внук, ведь его любили а он уехал, заставив всех свои сердца собирать в одно единое.

От этого больней всего, он сделал больно человеку, кто защищал его до последнего, но у каждого своя жизнь и свой час. 

Возможно, будь он нормальным, она бы прожила еще лет двадцать, счастливой, и с внуками бегающими по старым полам. Феликс бы детей завел с удовольствием но все снова пошло против него. Нельзя. 

— Ты только не злись, хорошо на всех людей, что желают мне зла, я знаю, что даже там сверху ты будешь меня защищать. 

Феликс не выдерживает, и опускает голову, рыдает. Тяжело, обидно, не справедливо. По щекам текут ненавистные слезы. Может он и слабак, но просто устал от взглядов и слов. А теперь он и вправду одинок. Руки дрожат, а волосы прилипают ко лбу. Он падает на колени, не обращая на боль внимание и утыкается лицом в чужое плечо. В детстве бабушка постоянно его успокаивала, кладя голову на свое плечо. 

«ты всегда можешь здесь выплакаться и никто не посмеет тебя осудить» 

И Феликс плачет, прося прощение, прося не уходить, он ведь еще не готов, ему ведь еще двенадцать, а не двадцать пять, он еще мальчик! Ему нужна опека и любовь. Он ещё не вырос... 

Глаза опухли и щиплят, поднимать голову нет никаких сил. Лишь одинокий ворон стучит в окно и каркает четыре раза. 

У

Тебя

Был

Выбор

И в дополнение:

Ты выбрал свою жизнь, родился, хотя мог смолчать и жить давно счастливо. Пусть и не с теми, к кому тянет, зато другим в радость и в след бы слышал лишь пожелания, да благословения.

Но дождь все ненавистно капает и капает. 

Дверь открывается, заходит какая-то из знакомых, Феликс его лицо смутно помнит. Знает, что смотрит сейчас с ненавистью и презрением, усмехаясь. 

— Дождь почти закончился, скоро будут хоронить, прощайся и выходи. 

Кричать да убить всех подряд хочется, заткнуть да спросить: " Да что ты знаешь?" 

Но в чужих словах ведь не было ничего плохого, просто Феликс знает, что говорить будут потом, когда уйдут, останутся наедине с собой или подружками. Тогда все вспомнят, кто он

Хотя, его вспомнили давно, как только переложили тело в гроб. 

Мужики на заднем дворе откопали яму, осталось лишь дождаться окончания дождя и закончить.

Феликс целует на прощание холодный лоб. 

— Я постараюсь стать сильным для тебя, просто верь в меня каждую минуту, как ты 

делала это обычно. 

Дождь заканчивается ровно тогда, когда Феликс посыпает гроб землей. Теперь ему останется лишь выживать. 

«часами ранее» 

<right><i> — бабушка! — Феликсу двенадцать. На дворе жаркое лето. Ноги шелестят меж одуванчиков: бабушкины любимые цветы.

Он счастлив, молод и глуп, невинный ребенок, не познавший весь ужас жизни. Он палкой крапиву бьет да заливисто смеется, убегая к чужим теплым обятьям. Бабушка смеется так же охотно и целует в лоб.

— Я ухожу.

Феликс улыбается во все двадцать восемь, задние зубы выпали. Он не понимает: куда уходит и зачем, все же хорошо! Жизнь прекрасна, даже птички поют звонко.

На деревьях сплошные вороны.

— Я буду смотреть на тебя сверху, ты лишь верь, что я рядом. Буду помогать, хорошо?

Феликс плачет без причины, вытирая горящие щеки еще маленькими руками. Где-то в далеке стоит дедушка и мама с папой. Последних он видел лишь по фотографиям из альбомов.

— Люби и будь любимым, а теперь вставай.</i></right>

И Феликс встает. Где-то рядом вибрирует телефон с неизвестным номером телефона. Обычно он не отвечает.

— Феликс, твоя бабушка умерла.