Они много раз обговаривали подобную тему - по чуть-чуть прощупывали почву таким образом, но только лишь обсуждая, начиная с обычной дрочки с удушением, а заканчивая тем, что Олег оказывается на коленях, в ожидании, когда Разумовский вернется и даст команду.
Сколько времени прошло, как его поставили в такое положение, он не знает, поскольку, находясь в одном положении, да и еще с закрытыми глазами, все остальные органы чувств обостряются, только вот само время тянется слишком медленно, словно старая жвачка, которые продавались в детстве по пятьдесят копеек.
На его лице красуется лишь один собачий намордник с какими-то сто процентов дорогими клепками, а на шее - хоть и громоздкий, но на удивление легкий ошейник из черной кожи с замшевой подкладкой, чтобы не перетирало шею, поскольку оставлять следы можно только там, где перекрывает одежда.
Сережа всегда любил помечать, но не любил, когда на его метки кто-то смотрит.
На самом ошейнике, через карабин свисал медальон-адресник из белого золота с выгравированными на нем данными: его именем и номером Разумовского.
«— А это-то зачем? — Олег бровь выгибает, и вопросительно на Серого смотрит.
— Так будет более антуражно, а ошейник они как раз подобрали для крупной собаки, — флегматично плечами пожимая, Сережа крышку ноутбука закрывает и наконец взгляд на своего телохранителя переводит.
— Ну и какая у меня порода?
— Ротвейлер - прекрасная охранная собака с сильной мускулатурой и развитым интеллектом. Её считают самой умной породой охранных собак. Вылитый ты, — губу нижнюю зажевывая, улыбается»
Вроде бы формальность, но стоило Олегу это увидеть, как тогда же начало переебывать, так, что мурашки пробегали по всему телу, а в районе паха начинало слегка тянуть. Чьим-то он себя никогда не считал, даже работая телохранителем, готовым в любой момент выполнить что прикажут. Но сейчас от чего-то послушной псиной сидит на коленях, с заведенными руками за спину и ждет, не обращая внимания на то, что сами колени уже ноют от нахождения в одном положении и давления всей массы тела.
Разумовский же старался на подобном не мелочиться - сразу приобрел все самое лучшее, под заказ, дорогое. Да, это было выебисто, но ему было похуй, он так хотел показать, что Олег ему на самом деле дорог, причем, чего уж врать самому себе, от одного такого вида в штанах становилось тесно и он готов был спустить как школьник при виде голой бабы.
Только тут не баба, а голый мужик, еще и в ошейнике с намордником.
— Ко мне, — Серёжа подзывает к себе из спальни и в тишине квартиры старается прислушиваться к тому что происходит.
Волков голову на звук поворачивает и опускаясь на четвереньки, медленно переступая с одного колена на другое, добирается до спальни. Он хоть и хорошо знает эту квартиру, знает, где и что стоит, но все равно задевает плечом кресло, что то аж чуть с места сдвигается, а металические ножки неприятно скрипят по ламинату.
Стоит ему только появиться на пороге комнаты, так он даже не поднимая взгляда, ощущает почти физически чужой на себе, то, как он скользит по обнажённому телу, по большой татуировке волка на спине, по ошейнику и вниз к наморднику. Олег знает, что Разумовский, любит рассматривать каждую деталь. Если нужно будет потратить на это достаточно времени, он упоительно будет смотреть на то, как рисунок или отблескивающая деталь меняется, преображаясь в играх теней и света.
А еще Волков знает, что Сереже нравится рассматривать его шрамы на тыльных сторонах рук, пока те незамысловато покоятся на его бедрах. Но это только с разрешения, а он же ведь хороший мальчик. И будет делать все правильно, как надо, как прикажут.
К пустому кольцу цепляется карабин от поводка, который начинает постукивать о именной медальон, и шуметь на всю комнату, нарушая спокойную тишину.
— Сидеть, — Разумовский приказывает, и Олег послушно садится, перед ним, аккуратно подбираясь ближе, останавливаясь между разведенных ног.
— Хороший мальчик, — Сережа говорит вполголоса на выдохе. Олег думает, что это слишком сексуально, и закусывает щеку изнутри - благо от сетки намордника этого даже не видно - и диким зверем внимательно смотрит.
Сережа кладёт руку тому на затылок и ласкающе пропускает между пальцами густые волосы, после чего сгребает пряди в кулак, назад резко оттягивает, заставляя откинуть голову, обнажая шею. Олег от неожиданности давится и тяжело сглатывает, так, что на кадык болезненно давит ошейник. Снизу-вверх, слишком преданным взглядом смотрит, и как только хватка чуть ослабевает, на проверку чуть вперед голову склоняет.
Когда за этим вольным движением ничего не следует, горбясь склоняется, чтобы прижаться щекой к колену, и отереться о него корпусом намордника. Кожа неприятно липнет к металлическим полоскам, но он продолжает. Глубоко дышит и облизывается, поскольку губы просто-напросто начинает сушить так, словно он сейчас в пустыне. Олег честно хочет сделать это без мешающего девайса на лице, но снова же нельзя. Это все часть игры.
Сережа проталкивает указательный палец между ошейником и шеей, чувствует подушечкой пальца гладкую поверхность замши и, натягивая, дергает на себя так, что тут же пережимает чужую глотку. Олег сглатывает, нервно облизывает губы, и с присвистом втягивает воздух через нос, но главное-молчит.
За закрытым веком начинают блеклыми разводами разгуливать силуэты, но он все равно молчит.
Он же ведь хороший мальчик, правда?
Говорить ему нельзя. И издавать какие-либо звуки тоже.
— Кто сегодня хороший мальчик? — негромко спрашивает Разумовский и свободной рукой треплет по и без того взъерошенным волосам.
Вместо ответа Олег кончиком намордника, где предположительно должен быть нос собаки, тычется в предплечье, а сам головой под хозяйскую руку ластится. Он же ведь хороший мальчик, еще и послушный.
— Это тебе сейчас не пригодится, — Сережа чуть склоняясь, поддевает пальцами замки от намордника, и расстегивая их, слышит лишь то, как глубоко втягивается чужим носом кислород, а небольшие куски металла, громко звякая, падают на пол.
Без лишних слов Волков быстро и выверенными, скорее выдрессированными движениями, расстегивает джинсы, что перед ним, и аккуратно стягивая трусы под яйца, сразу берёт на половину в рот. Торопиться не хочется, поэтому, сплевывая на головку, сомкнутыми губами размазывает слюну по всей длине. Руками помогать себе нельзя, отчего приходится действовать, как есть.
Олег широко языком ведёт по всей длине от мошонки до головки и, снова взяв в рот, расслабляет горло. Берет плавно до самого основания и крепко сжимая вокруг члена губы, втягивает в себя щёки, при этом постепенно снимаясь. Слышит сверху тяжелое дыхание, и понимает, что делает все правильно, без каких либо ошибок, но это пока. Возможность проебаться есть всегда. Даже у него.
Сережа в одной руке поводок сильнее натягивает, контролируя то, насколько от него могут отстраниться, а вторую вытягивая, подставляет под губы Олега, стоит тому сняться с члена. Волков их принимает, сразу же по самые костяшки заглатывает, разводя языком и больно, до вмятых следов после - кусает, выпускает изо рта, перед этим специально обильно смочив их, чтобы от влажных и еще более вспухших губ до кончиков чужих пальцев тянулась тонкая паутинка слюны, которую он позже языком сбивает и остатки заглатывает вместе с чужой плотью. Нарочно сглатывает ещё раз, пропуская по глотке легкую вибрацию, и слышит громкий протяжный стон сверху.
Олег с хлюпающим звуком выпускает член изо рта, облизывает покрасневшую головку языком, слизывает сочащуюся смазку и всё это демонстративно проглатывает. Сережа смотрит и ему кажется, что ещё больше его переебать не может, но с Волковым, как и с ним, все всегда наоборот.
У Олега перед глазами пелена, каждое прикосновение ощущается в десятки раз ярче: то, как Разумовский отпуская прядки проводит раскрытой ладонью по татуировке, как зажимает между большим и указательным его мочку уха - массируя и растирая ее.
Сейчас, когда поводок натянут слишком сильно и нет возможности отстраниться, старается не давиться, и только лишь рот пошире раскрывает, когда кончик головки по его глотке проходится, и только когда ему позволяют отстранится, зубы выпускает, чтобы уздечку задеть, знает ведь, что от этого по Сережиной спине мурашки пробегутся, обдавая ту лёгкими разрядами тока. По подбородку уже вовсю стекает тонкими линиями вязкая слюна, но Волкову нет до этого никакого дела, ему руками все еще пользоваться нельзя, и он те лишь старается сильно не сжимать на чужих бедрах.
Пропускает за щеку, вылизывает чувствительную кожу, надавливая, проходится кончиком языка по дырочке уретры и заглатывает сразу целиком. Расслабляя глотку, заглатывает настолько глубоко, насколько вообще может, и задерживаясь сглатывает тёплую сперму, плотно обхватывая губами ещё чувствительную плоть.
— Молодец, — Разумовский кое-как из себя выдавливает, давясь глотками кислорода, что в легкие попадают, и накручивая на руку поводок, на себя тянет, попутно с этим забираясь на кровать.
Волков снова чуть дергается, но все же покорно поднимается следом, и нависает над Сережей, когда тот, еще раз обматывая на запястье грубую ткань кожи, к себе тянет, — Давай.
Если до этого Олег, научившись абстрагироваться, мог забить на то, что снизу аж болезненно тянет, то сейчас, стоило ему только лишь вставить, как первый хлопок собственных яиц о кожу - чуть ли не крышу сносит от одного желания.
Он входит резко на всю длину, ведь каждое его движение выработано чуть ли не до автоматизма, а еще он знает, что Разумовскому нравится, когда-грубо и без лишней возни.
Сережа под ним в пояснице прогибается и, от сбивающегося темпа толчков сам несдержанно стонет, хотя и прислушивается к чужим, чтобы тех вовсе не было. Даже сейчас.
Весь мир Волкова в мгновение сужается до минимальных размеров, до нескольких довольно ярких точек, где его тело соприкасается с телом Сережи, и он просто-напросто тонет в этих ощущениях. Олег теряет контроль и скалится дикой псиной, нарочно замедляет темп, резким движением кисти тянется к чужой шее, и накрывая ладонью, словно держится, но не сжимает. Его всего потряхивает, да так, что неконтролируемый тремор переходит на губы, а зубы, что до этого были скрыты, теперь обнажены и остро клацают рядом с шеей и пульсирующей венкой на ней. Он хочет вонзиться в нее зубами, даже фантомно слышит, как Сережа в этот момент давится в собственных стонах и отчаянно оттягивает за ошейник от себя. Олег жмурится так сильно, что под закрытым веком начинают ещё быстрее плыть блеклые разводы всех этих картинок: как Сережа снова давится, извивается под ним, все еще с той неизменной ухмылкой, которая в лицо въедается и, видимо, даже при смерти с лица не сотрется.
Через пару резких толчков он кончает, тихо - не проронив ни звука.
Он же ведь хороший мальчик.
Только после того, как Сережа притаскивает ему в спальню горячий чай и снимая ошейник, укрывает плечи пледом, Олег узнает, что тот специально не остановил все, ведь чувствовал, что что-то не так, но слепой интерес взял вверх, и благо ничего серьезного не произошло.
— Ты пиздец, — тихо резюмируя, Разумовский растирает шею, где минутами ранее опалило чужое дыхание, и, подгибая ногу под себя, пристраивается рядом на кровать.
— Кто б пиздел, — Олег хрипло отзывается и отпивает из своей кружки, — уверен, у тебя скорая была на быстром наборе на случай, если бы что-то случилось.
— Верно думаешь, — Разумовский усмехается и, подмигивая, вытаскивает из-под подушки свой телефон.
Волков смотрит и представляет, как бы этой ухмылке красиво пошли кровавые разводы.