Цвай быстро бежала по траве босыми ногами. Она очень любила наслаждаться покалывающими ощущениями сухой, нагретой солнцем, зелени под своими ступнями. Придерживая руками полы легкого светлого платьица, она была единственной снежинкой, которая, каким-то чудом, кружилась без страха растаять в благоухающем летнем саду.

— Цвай! — вечно молодую девушку, наконец, догнала Шарлотта. Тяжело дыша из-за пробежки в дорогом платье, она сжимала в руках легкие простые туфельки на низком каблучке, — ты снова выбежала босиком! Я же уже просила тебя…

— А мисс Шарлотта сегодня явно не в духе, правда? — голос подступившего сзади человека, заставил ее обернуться, — кажется, с годами вы стали более ворчливой.

— Винсент… — в светлых глазах мелькнуло раздражение, но женщина не стала терять самообладания.

«Не из-за этого же ребенка», — подумала она, вместе с тем протягивая ему обувь девушки, живущей в своем собственном и крайне странном мире, — лучше сам попробуй уговорить ее их одеть. Она слабеет здоровьем, ты же знаешь.

Молодой человек ненадолго задумался, скользя взглядом по шее Шарлотты, по ее плечам. Женщине казалось, что юноша также, как и Цвай, что танцевала рядом, не замечая их, мыслями находился где-то в другом месте.

— Ты… — уже было начала она, но была перебита.

— Хорошо, как скажете, — он поднял глаза и улыбнулся ей той улыбкой, которую Лотти так не любила. Почти приторная, но всегда вежливая.

«Фальшивая» — поправила себя женщина, испытывая взглядом Винсента.

Но тот уже ловко выхватил из ее рук предмет конфликта и, оставив вежливый поцелуй на ладони, направлялся к сидящей на коленках девушке.

Нездоровая бледность, худоба и рассеянность мыслей, которая так легко читалась в ее глазах, не мешали девушке вести себя столь беззаботно. Она будто бы не замечала этого. Каждая ночь, которую она проводила в бреду, дважды, а то и трижды меняясь с Эхо местами, словно забывалась по утру.

— Сегодня выглядишь лучше, Шум, — мягко обратился он к ней, останавливаясь рядом. Расстояния между ними было немного. До девушки было можно коснутся, стоило только вытянуть руку и под пальцами он сразу бы ощутил уже растрепанные, но не утратившие еще шелковистого блеска, пряди белых волос. Но для Цвай, между ней и реальностью, уже зияла Пропасть, которая становилась все глубже и чернее.

Через которую, впрочем, она еще могла легко перепрыгнуть. Лишь только ради него.

— Братик Винсент! — восклицает она, повернувшись на голос. Синие глаза безумно бегают по цветущим кустам роз, по аккуратной, резной изгороди и лишь только позже, находят его.

Она быстро поднимается на ноги и заключает Винсента в свои объятия, пальцами цепляясь за него сильнее, чем следовало бы.

— Знаешь, вот та Тигровая Лилия не верила мне, когда я сказала…- залепетала девушка, начав одной ей понятный рассказ. С каждым словом она говорила все быстрее, набирая темп, словно бы торопилась успеть наговориться за все время, которое вынуждена проводить без таких свободных прогулок.

Шарлотта раньше всех поняла, что девушка-еретик покинет их еще до зимы, а оттого, из-за возраста ли или, быть может, из-за проведенных вместе с девочкой лет, стала проявлять столь явную заботу. Своих детей у женщины так и не появилось.

— Шум, — Винсент касается рукой острого плеча девушки, призывая ее к вниманию, на которое она только может быть способна сейчас. Она заглядывает в его лицо и с большим усилием, но находит глаза. Она замолкает.

Он осторожно, стараясь не спугнуть ее сосредоточенность, опускается на одно колено и пальцами легко, невесомо, скользит по ее щиколотке. Винсент пытается не смеяться — он уже почувствовал спиной тяжелый взгляд Лотти, который, если бы умел ранить, уже давно бы оставил несколько, несовместимых с жизнью, ранений, — ты снова забыла одеть туфли. Мисс Шарлотта очень расстроена…

Лотти чувствует, даже стоя поодаль, с какой иронией произнесено ее имя. В конце концов, ей остается только молчать. Тронутые сединой волосы, отказ от платьев с глубоким вырезом уже не делают ее прежней: постоянно цветущей, бодрой и веселой…кто же теперь назовет ласковым прозвищем женщину, уже потерявшую первоначальную красоту?

— Пусть Лотти сама носит их! Туфли сковывают мне ноги! Я не хочу больше…

«Лишь эта девочка, которая больше не может видеть ясно», — грустно проносится в мыслях усталой женщины.

А Цвай замолкает снова. Еще несколько мгновений она смотрит на Винсента прямо, а взгляд становится яснее, но холоднее. Словно не душу отражают, а лишь осколок льда.

Винсент же, усмехаясь про себя, подает девушке первую туфельку. Молча, худая ножка проскальзывает сначала в одну, затем во вторую.

— Добрый день, Эхо, — не меняя прежнего тона, наконец произносит он.

— Господин Винсент, — девушка, немного покачнувшись на месте, но сумев сохранить равновесие, совершает поклон.

— Пойдем, — говорит юноша, обняв хрупкую фигурку сзади, подталкивая вперед, — Мисс Шарлотта будет злится, если ты будешь заставлять ее ждать слишком долго! — Лотти слышит веселые нотки в его голосе, которые немного ободряют вечно-спокойную половину Цвай. Но женщина знает, что на самом деле юноше безразлична и эта девочка, и она сама, и остальные. Порой ей кажется, что даже и господин Глен…

Этот мальчик, который попал в их Дом, следуя за братом, который вел его за собой, знал достаточно о человеческой жестокости, чтобы относится к миру соответственно. Он вырос расчетливым игроком, хорошим исполнителем и, несмотря на его раздражающее поведение, Лотти могла бы назвать его надежным представителем Дома, пусть его лояльность, что было очевидно всем, принадлежала не Глену.

Только рядом с одним человеком, рубиново-янтарные глаза сияли жизнью, преданностью и искренним чувством. Только рядом с ним…

***

«Яркий свет. Он искрится в воздухе, словно золотой снег, спускается с небес, кружит вокруг нас и вновь устремляется ввысь…»

Он наблюдает издали за этим сиянием, не двигаясь, прислоняясь спиной к мраморной колонне. Камень под сводами галереи еще холоден, не нагрет солнечными лучами и потому, сквозь рубашку, он ощущает, приятную в столь душный день, прохладу.

Сегодня, в ясный день уходящего лета, на душе его было темно. Если надежда и жила в его душе, то сейчас она умчалась по этим же самым солнечным лучам вверх, покидая его окончательно. Он остался брошен на растерзание демону вины, который уже приступил к тому, чтобы поедать его изнутри.

— Брат, — позвал его Винсент, прильнув к колонне с другой стороны. Несмотря на разделяющую их толщину массивного камня, Гилберт был готов поклясться, что присутствие брата обожгло сам его дух, а страх ледяными пальцами, уже перебирал позвонки на спине. Гилберт вздрогнул и судорожно вздохнул.

— Ты заметил. Давно? — голос деланно спокойный. В мыслях, он уже проклял себя за это, потому что знал, что брат заметит эту откровенную фальшь. Гилберт не умеет скрывать своих чувств также легко, как это способен делать Винсент. Гилберт не может держать оружие с таким же хладнокровием. Винсент не зависит от дурной привычки курить сигарету за сигаретой, освобождая пачку за пачкой, каждую из которых достать, к слову, стоит немалых трудов. Сейчас брат казался ему лучше во всем. «Так за что же тогда…?» — спрашивает он себя где-то внутри, пусть и знает, что ответа там не найдет. Нигде не существует ответа, способного оправдать подобное безумие. И именно сейчас Гилберт признает мысль, которая поселилась в его голове с вечера, когда Мастер призвал его к себе — он не способен больше даже защитить Винсента.

Брюнет запрокинул голову назад, затылком соприкоснувшись с холодным мрамором. Он устало прикрыл глаза.

— Сразу, как и обычно. Я уже говорил, что всегда чувствую твое присутствие, — он не видел, но почувствовал, что Винсент улыбнулся. Гилберт был благодарен брату, что тот деликатно не стал задавать вопросов. Сейчас он и сам не знал, что сказать — слишком потерянным он себя ощущал.

Повисло молчание. Чиркнула спичка.

— Какая по счету за сегодня? — снова снисходительный и веселый голос, искрящийся так же, как те солнечные блики, от которых прячется здесь будущий…

«Глен», — теперь, в этом новом контексте, когда он знает, что стоит за этим окровавленным именем, оно звучит совсем по-другому.

Затяжка так и не была сделана. Будто в трансе Гилберт смотрел, как понемногу тлеет бумага и причудливо вьется горький дымок от сгорающего табака.

Стараясь скрыть легкое смущение, которое несмотря на общее состояние, все же возникло из-за вопроса собеседника, брюнет глухо отвечает, — Вторая…

Блондин смеется негромко, но кажется, будто воздух звенит от его голоса, многократным эхом увеличивая его силу и искреннее тепло. Тепло, которое теперь так давит на Гилберта.

— Значит, — говорит Винсент, с усмешкой. Гилберт слышит, как тот сползает, еще облокачиваясь о колонну, на пол галереи, с той стороны, согретый солнечными лучами. Наконец, брюнет стряхивает пепел и затягивается. Но брат будто специально поджидал, потому что именно теперь, после усталого вздоха, поучительным тоном изобличает правду, — шестая, Гил, шестая.

Гилберт с трудом, но сумел вовремя выдохнуть, чтобы предупредить приступ кашля. Короткое возмущение, смешанное с каким-то детским, далеким смятением, — Винс!

— Ты лжец, брат, — звучит почти одновременно с его собственным восклицанием. И Гилберту кажется, что речь идет вовсе не о сигаретах. Снова холод пробирается под ребра и он не в силах произнести хоть слово в ответ.

«Но он не может знать!» — даже Гилберт узнал об этом лишь вчера, так и не сумев больше изгнать этих мрачных, ужасных мыслей об истине, от осознания несправедливости и неизбежности которой, мятежно восстает все его существо.

Теперь уже Гилберт бессильно, слишком медленно, сползает на холодный пол. Слишком холодный для него сейчас.

— Знаешь, — замечает Винсент, не теряя искренний, существующий лишь для брата, полный нежности голос, — а ведь до конца лета осталось ровно две недели…

Гилберт начинает думать, что теперь он просто видит скрытый смысл там, где его нет. Ему не хочется допускать, что брат мог узнать обо всем раньше него. Ведь тогда как бы мог он вот так дарить ему свой свет в темноте, в которую он завернулся, будто в осенний плащ? Как он мог бы проявлять эту согревающую, даже против воли, братскую любовь, осознавая, кто должен был стать его палачом?

Ведь не мог же он жить вот так, сознавая, что ему лишь позволяется дышать, пока приговор за нелепый, несуществующий грех будет исполнен?