Жестокость генерала махаматры

Тигнари, под лупой рассматривающий прожилки листьев, сорванных в зоне Увядания, уловил знакомые шаги задолго до того, как их обладатель подошёл непосредственно к дому лесного стража. Правое ухо смешно дёрнулось, когда он узнал тихую, но уверенную поступь ног, привыкших ворошить горячие пески пустыни, а не брести по заросшим лесным тропинкам.

Удивился Тигнари лишь когда его торс обвили руки явившегося, а чужой лоб неудобно, из-за громоздкого шлема, упёрся в его плечо.

Фенек со вздохом отложил в сторону лупу и осторожно снял с головы прибывшего шлем, чтобы убрать его на стол, подальше от растений. Туда же отправились немедленно стянутые с собственных запястий перчатки.

Тигнари ловко развернулся в кольце рук генерала и обнял его в ответ, прижимая к себе так сильно, как только мог себе позволить, чтобы ненароком не причинить боль.

— Ты без предупреждения, — пробурчал Тигнари куда-то в белые волосы. Сайно шумно втянул через приоткрытый рот воздух, притираясь головой к плечу стража, не торопясь показать лицо.

— Прости, — промямлил он в район капюшона, из-за чего звук вышел приглушённым и почти непонятным.

— Приятная неожиданность, — успокоил его фенек, зарываясь мягкими руками в копну спутавшихся под шлемом волос и стараясь аккуратно, не причиняя боли, расчесать их пальцами. — Плохая неделя?

Сайно просто угрюмо угукнул в его плечо, стараясь отвлечься от мыслей, не думать ни о чем, кроме этих восхитительно-нежных пальцев, перебирающих пряди его волос.

Как он может сказать, что плохая у него не только неделя — месяц, год… может больше? Что он устал от вечного одиночества, на которое его обрекла его должность и собственное стремление к изоляции от людей? Что, пусть благоговейный страх, который испытывают перед ним люди, и помогает в работе, но абсолютно не способствует праздному общению, хотя бы какой-то социализации?

Тигнари, ласково огладив щёки Сайно, приподнял его голову со своего плеча, чтоб наконец-то взглянуть в любимое лицо. Он немного боялся, что увидит кучу царапин, ран, а может и вовсе какое-нибудь рассечение, которое махаматра поспешил спрятать от зорких глаз фенека. Однако ничего серьёзного — лишь старый, давно заживший шрамик на щеке. Тигнари помнит, как обрабатывал его почти год назад.

— Я так устал, — шепот Сайно тихий-тихий и какой-то срывающийся. Человек бы его, наверное, и не расслышал, подумал бы, что показалось, но для ушей фенека он был слышен чётко и весьма болюче. Вот они — последствия доверия генерала махаматры. Едва ли он может рассказать об этом кому-то кроме Тигнари.

Не говоря ни слова, лесной страж ловко расправился с застёжкой на дорожном плаще Сайно. Тёмная ткань была небрежно скинута на спинку стула.

Мягкая ладонь весьма настойчиво подтолкнула генерала в сторону кровати. Тот, впрочем, и не сопротивлялся.

— Я никогда не гнался за чужим одобрением или хорошим отношением, — негромко продолжил Сайно, кое-как улавливая ловкие, почти незаметные движения Тигнари: как тот снимает с него ритуальное ожерелье, наплечный доспех, громоздкий тяжелый пояс, металлические украшения, точно зная, где и как что расстёгивается. — Но иногда знать, что тебя боятся даже простые граждане… тяжело.

— Чувствуешь себя одиноко? — подтолкнул парня к мысли Тигнари, помогая ему раскрыться.

Раньше они не разговаривали об этом. Пытались, но Сайно, даже если и начинал подобный разговор, в итоге сдавал назад, отшучивался, закрывал тему. Всем видом он показывал, что его это не волнует. Фенек не желал лезть в душу против его воли. Сейчас же ледяная маска генерала махаматры неумолимо рассыпалась, и он даже не пытался удержать её кусочки на месте.

Тигнари потянулся за гребнем и бутыльком с маслом для волос к прикроватной тумбе. Мягко развернув Сайно к себе спиной, он начал осторожно расчёсывать жёсткие кончики, постепенно двигаясь к корням, стараясь не доставить неприятных ощущений. Хижину наполнил ненавязчивый аромат падисары.

— Наверное, — неопределённо ответил Сайно, вновь пытаясь сконцентрироваться на реальных ощущениях, а не на том, что происходит внутри. — В этом я сам виноват, конечно.

— Ты всегда хорошо выполнял свою работу, — возразил фенек. Он отложил расчёску, и теперь лишь проводил пальцами по всей длине белых волос, выгоревших под жестоким солнцем пустынь, наблюдая, как в них впитывается масло, делая их мягче, проявляя их красивый блеск. — В рамках должности это было необходимо. Этот статус подарил тебе такую репутацию, иначе быть не могло. В этом нет твоей вины.

Тигнари ещё во времена своего обучения в Академии славился своим красноречием. Добродушный фенек, готовый помочь каждому, кто попросит, будь то проблема с восприятием учебного материала или бытовая ситуация. Сообразительный, умный, порядочный, он всегда умел находить нужные слова. Однако сейчас они будто разом покинули его голову. Он метался мысленно, пытаясь ухватиться хоть за что-то, но тщетно.

Тогда ему оставалось делать то, что у него получается лучше всего — заботиться. Также, как он заботился об одногруппниках и младших соратниках, о дозорных, о нерадивых путниках, о Коллеи, теперь он позаботится о Сайно.

Ловким движением рук Тигнари собрал его волосы в простую небрежную прическу, чтобы пряди не лезли в глаза, бережно укутал потерянного махаматру в одеяло — в лесу всё же прохладно — и, встав с кровати, удалился в сторону крошечной кухонной зоны.

Вернулся он с керамическим стаканом, наполненным чем-то тёплым и восхитительно-ароматным. Сайно очень хотелось согреть, окутать теплом, излюбить все его сомнения до последней капли, чтобы ни следа от них не осталось. Хотелось оторвать от него этот образ грозного чиновника, упаси Архонт.

— Твоё положение не определяет тебя, — вручив чашу с напитком в руки парня, Тигнари присел рядышком. — Все мы исполняем разные социальные роли, но они не заменяют нам нашу личность. В первую очередь ты — Сайно, а не генерал махаматра.

Больше всего стража злил тот факт, что те ученые, которые распускали слухи о безжалостности Сайно, как правило, пустозвонили. Едва ли среди них была хотя бы парочка тех, чьи исследования могли бы заинтересовать генерала махаматру. И тем не менее, в своих пересказах подслушанной информации они раз за разом превращают его в монстра, в чудовище, не имеющего ничего дорогого, отказавшегося от человечности. Никто не принимает во внимание, что даже подтвержденных преступников он спасает в опасных ситуациях, чтобы доставить их на суд в целости и сохранности. Одна лишь эта несправедливость заставляет сердце Тигнари ныть за любимого человека.

— Ты делаешь для людей гораздо больше хорошего, чем плохого, — фенек осторожно выцепил опустевший стакан из рук Сайно и отставил подальше на тумбу. Обхватив его лицо ладонями, он повернул его к себе, чтобы оставить долгий нежный поцелуй на лбу, прикрытом прядями выбившейся из хвоста чёлки. Так сильно хотелось выпить плохие мысли, копящиеся в этой голове, очистить разум от них, как лес Авидья от зон Увядания.

Надавив на напряженные плечи Сайно, Тигнари мягко уложил его на кровать. Он снял с себя накидку, поясную сумку и прочие безделушки, оставил на себе гораздо меньше слоев одежды, чем носит обычно и, как ни в чем не бывало, юркнул под одеяло к уставшему парню, притёрся к нему, обвив всеми конечностями и хвостом в придачу.

Туман в глазах Сайно начал понемногу таять. Фенек не смог не оставить россыпь тёплых поцелуев по всему его лицу, следуя какому-то абсолютно хаотичному порядку. Уголок губ, приподнявшийся в слабой, но искренней улыбке, тоже был зацелован.

— Я люблю тебя, — почти беззвучно прошептал страж, уютно уместившийся под боком у своего человека. — Постарайся отдохнуть.

— Я люблю тебя. Тоже, — уверенно ответил Сайно. Он слегка склонил голову, чтобы коснуться лба Тигнари своим. Сейчас он чувствовал небывалое единение и поддержку. Это безмерное счастье — всегда иметь место, куда можно вернуться, и человека, в чьи объятия можно упасть. Сразу вспоминалось, что он не был совсем уж одиноким.

Тигнари хватило совсем незначительного движения, чтобы дотянуться до губ Сайно и впечататься в них в невинном поцелуе-прикосновении, с трепещущими опущенными ресницами и столкнувшимися друг с другом носами.

Даже здесь, в Гандхарве, Сайно ощущался как выходец из жестоких песчаных краёв — точно не густых тропических лесов. За свою жизнь он перенёс такое количество бурь, встреч с наёмниками, миражей, солнечных ударов и ожогов, что просто не мог не наполниться всем этим до краёв.

Он и сам был как песок утренней пустыни — теплый, не успевший полностью остыть за ночь, золотистый, впитывающий в себя первые лучи солнца, ещё не опаляющего путников так больно и зло.

И как валука шуна, зарывавшиеся в этот тёплый песок и мирно спавшие в нём, пока солнце не нагреет его слишком сильно, Тигнари хотелось зарыться пустынным лисёнком в Сайно, ввинтиться в его грудную клетку к самому сердцу, свернуться вокруг него калачиком и уснуть под мерный стук, отбивающий до боли знакомый ритм.

Да, Тигнари терпеть не мог жестокую пустыню.

Но ведь Сайно, в отличие от пустыни, никогда жестоким не был.