Can’t help myself

Гэвин скалится, показывая зубы, откидывает свои волосы назад. Несмотря на всю деланную дружелюбность, глаза горят хрустальным огнём в темноте комнаты. Он отступает как бы с издёвкой. Будто бы говорит: «Неинтересно.»

— Малыш, ну ты правда думал, что у нас с тобой есть шанс? Что ты какой-то особенный? Что получится как во второсортном романе? Блять, да даже Хлоя не такая тупая. Она хоть не ждёт принца на белом коне, а ты будто Флинна во мне увидел. Забудь об этом.

Наконец, он смеётся.

— Бывай, — бросает он, и дверь за ним захлопывается.

И от резкого звука Коннор даже не дёргается, как будто не слышит. И сейчас ему кажется, что это конец, и нет больше ничего, кроме его маленькой комнаты и ветра, задувающего в щели между стёклами, который звучит громче, чем его собственные мысли и громе, чем слова Гэвина, всё ещё фантомно ощущающиеся в закрытом пространстве. Он бездумно сжимает и разжимает кулаки, кусает губы, только чтобы не расплакаться. А на деле хочется побыть маленьким ребёнком и самозабвенно зареветь посреди супермаркета от того, что мама потерялась.

 Несколько судорожных выдохов и вдохов только больше срывают заслонку между этим, настоящим Коннором, и тем, малышом в магазине. И думается Коннору ничего, только ребёнок этот ревущий в продуваемом ветрами магазине и Гэвин этот — Коннор хмурится, чувствуя, как по щеке катится непрошеная слеза — ухмыляющийся стоит поодаль и нарочито не обращает внимание. Даже разозлиться нет сил, даже подумать обо всём нет сил. Есть только что-то — и Коннор пока не понимает, что — снаружи, загоняющее его в шар, не оставляющее места для выхода, щёлочки, зазора.

 И он почему-то чувствует себя роботом, который должен собирать разливающуюся кругом кровь, которой становится всё больше и больше. Теперь ему жаль не себя даже, а ту машину, обречённую вытирать кровь вокруг.

 Заслонку сносит, и мальчика в магазине топит кровью, уносит его из поля зрения. И Гэвина тоже смывает, засасывая в воронку. И так приятно, хочется его ещё больше в этой крови потопить, увидеть, как она затекает в нос, рот, уши. Как портит его укладку, оставаясь на волосах мерзкой липкостью. Коннор окунает его в красную жидкость сильнее, надавливая на чужую голову своей мёртвенно-белой рукой, чувствуя во рту ржавый вкус крови и солёный — слёз.

 Он встряхивает головой, отгоняет эти мысли, понимая, что на нём уже не собственное лицо, а искривлённая истерикой гримаса, измазанная слезами. Магазин, Гэвин, кровь, мальчик — он — сразу пропали, и красная пелена растворилась в постзакатной темноте комнаты. Остался только ветер, пронзительно холодящий спину и руки, но уже не завывающий так же громко, как несколько минут назад.