Никчёмный

«Я никчёмный», — думает Гарри и качает головой, отвернувшись от очередной картины. Нестерпимо тянет курить, но пачка, которую он мнёт в кармане, пуста, поэтому остаётся лишь выбросить её в урну и с усмешкой посмотреть на стальную зажигалку с затёртой гравировкой на боку.

«И никто не замечает».

Он бродит по коридору, вслушиваясь в эхо своих шагов, которое теряется среди тихих голосов. Ему тоже есть что сказать о выставке, тянет покритиковать представленные работы, но сейчас так муторно на душе, так тяжело, противно и вязко, что остаётся лишь идти мимо всех экспонатов — туда, где он сможет хотя бы на мгновение позабыть о своей бесполезности. О том, что он никому не нужен.

И, как знать, вдруг что-то поменяется за время, пока он идёт.

***

«Я никчёмный, — думает Гарри, пытаясь встать на дрожащие от слабости ноги. — Никак не могу прийти в себя».

Пытаясь проморгаться, он с ужасом понимает, что находится уже не в светлой, похожей на больничную палату галерее, а в совершенно другом месте. И как он сюда попал — загадка.

Коридор затапливает темнота, вокруг нет ни одного посетителя, хотя мгновение назад тут было не протолкнуться. Лишь безмолвные картины висят на стенах, с которых на него застывшими глазами смотрят нарисованные люди.

Становится до спазма в горле страшно — настолько, что руки начинают мелко подрагивать. Как он тут очутился?

Гарри проглатывает подкатывающую к горлу тошноту и поворачивается к сидящей перед ним на корточках девочке с не по-детски серьёзным взглядом. Она смотрит на него в упор и молчит, будто размышляя — стоит ли доверять постороннему взрослому дяде.

Гарри пытается улыбнуться. Ему до чёртиков, до сковывающего внутренности озноба жутко, но раз уж здесь есть ещё одна живая душа — значит, он не сошёл с ума. Это утешает. Немного.

— Меня зовут Гарри, — произносит он дрогнувшим голосом и протягивает девочке руку.

Он понимает, что выглядит не лучшим образом — перепачканный в пыли, бледный, с трясущимися губами и почти сумасшедшим взглядом, — но маленькую незнакомку это отчего-то не пугает. Она смело обхватывает его широкую костлявую ладонь мягкими пальчиками.

— Иб, — говорит она и отдаёт ему слегка вялую потрёпанную розу с ярко-синими лепестками. — Возьми и не теряй её больше, хорошо? Это твоя жизнь.

«Хорошо, — думает Гарри, осторожно каснувшись тонкого стебля. — Я готов верить во всё, лишь бы выбраться отсюда». 

Желание курить становится невыносимым.

***

«Я никчёмный, — думает Гарри, увернувшись от портрета. — Потерял девочек и сам потерялся».

У женщины на картине вполне реальные руки, а в бордовых глазах плещется такая жажда крови, что Гарри невольно замирает и лишь затем пускается со всех ног прочь. Уйти от этого кошмара как можно дальше, куда угодно, желательно — в свою реальность, где нет чудовищных порождений больного сознания. Однако перед глазами мелькают лишь потёртые тёмно-серые стены с облупившейся краской и потемневшие от времени и пыли картины — одна другой страшнее.

Гарри уже не может отличить правду ото лжи, а сон — от реальности. Здесь есть он, есть Иб и девочка по имени Мэри, которую они недавно подобрали в одном из закоулков. И всё, больше никого, кроме странных созданий: живых портретов, норовящих задушить в смертельных объятиях; жутких безголовых манекенов с длинными пластиковыми руками; не менее жутких кукол с глазами-пуговицами, в которых можно увидеть живой блеск, словно это вовсе не игрушки, набитые ватой и синтепоном…

Страшно представить, сколько ещё чудовищ прячется в сумрачных коридорах. Гарри этого даже близко знать не хочет, он думает лишь о том, что нужно выбраться. А ещё — что остаться в столь жутком месте с детьми — по-настоящему злая ирония, ведь только сегодня утром он был никчёмным, никому не нужным серым человеком с такой же серой судьбой и не менее серыми планами на жизнь. А теперь он бегает по коридорам потусторонней галереи и пытается спастись сам и спасти девочек, тоже каким-то неведомым способом попавших в это место.

Злая, очень злая ирония.

***

«Я никчёмный, — думает Гарри и смотрит на Мэри, которая сжимает в руках красную розу. — Не могу ничего сделать, чтобы спасти её».

Она переводит взгляд с бледной Иб на не менее бледного Гарри и улыбается, стиснув стебель крепче.

Сердце заходится стуком, во рту пересыхает. Гарри видит, как округляются глаза Иб, хотя она ни единым звуком или жестом не показывает, насколько ей страшно. Потому что малейшее неверное движение — и стебель с хрустом сломается, а вместе с этим оборвётся и жизнь Иб, которая выдержала столько испытаний… ради чего? Чтобы умереть вот так?

Гарри завидует такой выдержке. Выдержке девочки, которая, вместо того чтобы плакать и просить, решительно смотрит на Мэри, готовая, кажется, ко всему, что бы та ни сделала.

— Мэри, — Гарри с трудом узнаёт свой дрожащий голос, — отдай, пожалуйста, розу.

Мэри переводит взгляд на него и испытующе смотрит, словно понимает, насколько трудно даётся ему каждое слово. Она смотрит, и Гарри чувствует, как у нацеленного в его грудь револьвера взводится курок.

— Я её нашла. — Мэри прижимает цветок к себе. — Моё!

Гарри судорожно вздыхает, косится на Иб и ругает себя последними словами. Теперь отступать некуда. Иб надеется на него. Верит.

— Это роза Иб, — твёрдо произносит он. — Верни её. — Он очень надеется, что это подействует.

Мэри надувает губы и делает шаг назад, словно готовясь пуститься наутёк. Однако вместе с этим она почему-то не отворачивается, а улыбается. Так хитро, что у Гарри душа уходит в пятки.

— Мы можем поменяться, — говорит она и, вопросительно склонив голову, смотрит на торчащую из кармана аляповатого пальто розу. — Ты мне отдашь синюю розу, а я тебе — красную. Синий цвет мне нравится больше. М?

Сердце, ухнув, пропускает удар. Гарри осознаёт, что это конец. Он не сможет отвернуться.

Гарри тратит на раздумья целое мгновение, пытаясь нащупать иные пути решения, и тут же укоряет себя. Он не должен сомневаться в том, что обязан сделать. Обязан не себе, а маленькой, безмерно смелой девочке, глаза которой хрустально блестят от подступающих слёз. Она тоже всё прекрасно понимает.

— Гарри, — одними губами шепчет Иб, тянется руками вперёд, пытаясь то ли оттолкнуть его от Мэри, то ли закрыть собой.

— Эй, всё в порядке, — беззаботно говорит тот и морщится от того, как сильно дрожит голос. — Так надо.

Он проводит ладонью по шелковистым каштановым волосам и поворачивается к Мэри, которая всё ещё комкает в ладонях красную розу. Пальцы деревенеют, когда он обхватывает стебель и вытаскивает свой цветок. Колени подгибаются, когда он делает пару шагов, кажущихся настоящими километрами. Внутренности покрываются льдом, когда он протягивает руку.

Мэри выхватывает из его ладони синюю розу и кидает на пол красную, после чего убегает, заливаясь смехом, в котором слышится торжество. Она победила, безусловно, ну а он…

Гарри подбирает цветок с земли, сдувает с лепестков невидимые пылинки, прежде чем вернуть его Иб.

— Держи, — он улыбается, стараясь перекрыть этим выворачивающую желудок панику, — и не теряй её больше, хорошо? Это твоя жизнь.

Иб долгую секунду молчит, затем кивает и тянет его за рукав.

***

«Я никчёмный, — думает Гарри и падает навзничь, зацепившись ногой за выступ в полу. — Не могу больше идти…»

Сердце глухо ухает в груди, пульс набатом стучит в ушах. Ноги уже не шевелятся и даже не дрожат, как пару минут назад. Вязкая густая слюна стекает по подбородку, и Гарри быстро стирает её рукавом, чтобы не напугать Иб, которая тут же кидается к нему, чтобы помочь подняться.

«Любит — не любит», — эхом разносится в голове. 

Хочется свернуться калачиком и заскулить. Гарри чувствует, как постепенно — лепесток за лепестком — уходит жизнь, замедляя дыхание и снимая тянущую горькую тоску с души. От этого становится легко и совершенно не страшно, как секунду назад. Ощущение пустоты сменяется осознанной радостью, потому что Гарри понимает — не сделай он того, что сделал, вместо него умирала бы Иб. Всё равно мир ничего не потеряет, если из него уйдёт такое никчёмное существо, как он.

Гарри с помощью Иб отползает к стене и, прислонившись к ней спиной, смотрит в бледное лицо той, ради которой он совершил столь… несвойственный ему поступок. Иб вытирает собирающиеся в уголках глаз слёзы, смотрит на него с выворачивающей душу смесью страха и жалости. Она пытается сохранить смелость, и Гарри понятия не имеет, как её утешить.

Разве что снова солгать…

— Всё нормально, — говорит он и улыбается, коснувшись щеки Иб, — я просто устал. Знаешь, у взрослых такое бывает.

Иб кивает, будто верит, но почему-то не уходит — так и сидит рядышком, держа его за руку. Гарри чувствует, как дрожат её пальцы.

— Иди, — он высвобождает ладонь и закрывает глаза, чтобы она не увидела в них отражение боли, что скручивает внутренности в узел, — я тебя догоню. Мне нужно чуть-чуть перевести дух. Хорошо?

Он не хочет, чтобы она стала свидетелем того, как он испускает последний вздох. Пусть думает, что он действительно будет рядом, несмотря ни на что. Детям ведь нужно во что-то верить, правильно? А Иб это особенно необходимо, потому что она останется одна в этом месте.

Иб кивает и поднимается, вытирая рукавом блузки перепачканное в пыли и паутине лицо. Она мнётся некоторое время, не решаясь сделать шаг, затем порывисто отворачивается и убегает.

«Любит — не любит».

Голос Мэри теперь звучит совсем рядом, словно она стоит прямо тут, за углом, обрывая лепесток за лепестком несуразную жизнь несостоявшегося бесполезного человека.

«Я никчёмный, — думает Гарри, достав из кармана зажигалку, — но впервые сделал что-то правильное в этой жизни. Да, Иб?»

Он закрывает глаза и вздыхает. Надо лишь чуточку передохнуть, чтобы идти дальше. Жаль только, что догнать Иб он уже никогда не сможет.