— Томас, — хрипло позвал Дилан и выпрямился, первым разжав объятия. — Ты в порядке?

— Не уверен, — выдохнул тот, все еще глядя покрасневшими глазами в ту точку в пространстве, где совсем недавно стояла его сестра.

О’Брайен сочувственно погладил его по плечу большим пальцем, и Сангстер отмер и поднялся на ноги.

— Пойдем отсюда, — он протянул Дилану руку и помог ему встать с грязного пола.

Сбоку раздался громкий стон, перешедший в нечленораздельное бульканье, и Дилан, вздрогнув, обернулся в ту сторону.

— Томас, он… он жив!

— Мне все равно, — Сангстер скользнул по толстяку под барной стойкой равнодушным взглядом и отвернулся. Дилан шокированно уставился на него. — Пойдем…

— Да ты что? — он хотел было высвободиться из рук Томаса, но тот не пустил его. — Ему же надо помочь…

— Не надо, — Томас умоляюще всмотрелся ему в лицо. — Это…

— Томас, да что с тобой? Ты же не хочешь…

— Ты не понимаешь! — Томас повысил голос. — Это наш отчим!

О’Брайен захлебнулся воздухом. Нахмурился, несколько мгновений всматривался в напряженное лицо Сангстера, а потом неуверенно покосился на валяющегося в грязи человека.

Внезапно потемневшие глаза Томаса сверкнули.

— Он этого заслуживает, пойми, — возбужденно зашептал Сангстер, снова заставив Дилана повернуться к нему. — Это он довел ее до такого состояния. И я бы с радостью помог Вселенной восстановить нарушенное равновесие.

Черные глаза Сангстера лихорадочно сверкали в полумраке разгромленного бара.

— Томас, он последняя скотина, понимаю, но ведь нельзя же так! — горячо возразил О’Брайен. — Неужели ты думаешь, что после этого тебе станет легче? Станет легче от чужой смерти?

Сангстер внезапно сник и устало провел руками по лицу.

— Нет, не думаю, — глухо ответил он. — Мне уже никогда не будет легко. Никогда… из-за него!

— Но ведь так нельзя! Это неправильно! Подумай об Аве, только представь, что бы она сказала, если бы узнала, на что ты решился пойти?

— Она его чуть не убила! — раздраженно возразил Томас, но Дилан на это лишь горько покачал головой.

— Ты же знаешь, что это была не она.

Сангстер еще несколько секунд смотрел ему в лицо, отчаянно ища в нем понимание, и нашел. Отвернулся к лежащему на полу человеку и закусил губу. Дилан держал его за плечи и ждал, пока закончится борьба Томаса с самим собой и со своей болью.

И Томас победил. Он зло выдохнул, выкрутился из рук О’Брайена и, боком подойдя к отчиму, присел рядом с ним на корточки.

— Томас… — предостерегающе произнес Дилан и шагнул за ним следом, но тот лишь поморщился.

Потом, стараясь не смотреть на оплывшее и посиневшее лицо, брезгливо скривил губы и сунул руку в карман чужой куртки. Вытащил телефон, с облегчением поднялся, увеличив расстояние между своим и чужим лицом, набрал на экране 911 и швырнул мобильник на пол рядом со слабо хрипящим телом. Потом, не глядя на Дилана, обогнул его по широкой дуге и поспешно выбрался из бара на воздух. О’Брайен на секунду задержался, оглядываясь на грязный зал, и вышел следом.

Томас обнаружился под первым же фонарем, он стоял, прислонившись к нему спиной, не беспокоясь о том, что испачкает светлую рубашку, и крепко обхватив себя руками. Его взгляд был устремлен в никуда, и Дилан успел заметить дрожащие на ресницах слезы, прежде чем Сангстер быстро вытер глаза и отшатнулся от чужих рук. Резко развернулся и спешно направился вниз по улице, обратно на площадь. О’Брайен вздохнул и пошел за ним.

Далеко Томас не ушел. Дилан видел, как он остановился у церковной ограды и теперь оглядывался по сторонам, безуспешно пытаясь понять, какая из улиц вернет его к отелю. Осторожно приблизился и встал рядом, и Томас сердито покосился на него, но убегать больше не стал.

— Ты правильно поступил, — после непродолжительного молчания подал голос О’Брайен. — Ты…

— Не говори ерунды, — грубо оборвал его Томас и зябко обхватил себя руками за плечи. — Я чуть не убил человека, а потом…

— Это был не ты, — Дилан покачал головой и, сунув руки в карманы куртки, прислонился спиной к хлипкой витой решетке.

— …а потом чуть не бросил его умирать! — упрямо закончил Сангстер. — Я ведь едва не бросил его! Дилан, я этого хотел!

Он горько вздохнул.

— Я, оказывается, не лучше этого козла, так что я пойму, если ты прямо сейчас развернешься и уйдешь.

— Эй, послушай меня, ладно? Просто послушай, а потом думай, что хочешь, — О’Брайен дождался сердито брошенного выжидательного взгляда и продолжил. — Тебя можно понять, Томас, и я тебя не виню. Встретиться с тем, кто причинил тебе столько боли и не разозлиться вряд ли смог даже сам Господь Бог. Чёрт, я совершенно не представляю, как бы повел себя на твоем месте!

Он шумно выдохнул и нервно провел руками по волосам под пристальным взглядом кофейно-черных глаз. У него не было возможности постоять над телом того, кто уничтожил его семью.

— Я… знаю это чувство, Томас, я понимаю — настолько, насколько это возможно. И я сейчас не ненавижу или презираю тебя, или что ты там еще себе напридумывал, а восхищаюсь тем, что ты смог справиться с этой злостью.

Томас смотрел на него пронзительно-серьезным взглядом и впитывал каждое его слово. Площадь пустовала, поэтому тишину вокруг парней нарушали лишь кружащиеся вокруг колоколен вороны.

— Будет тяжело каждый день встречаться с напоминанием о том, что их больше нет, — слова лились из Дилана несдерживаемым потоком, и тот не старался их сдерживать. Он не смотрел на Сангстера, а говорил куда-то в пустоту, устремив свой взгляд в совсем невидимую даль, и в какой-то момент Томасу показалось, что О’Брайен говорит уже не о его сестре, а о ком-то другом. Внезапно понял, что ничего о нем не знает, и эта мысль вызвала внезапную колючую волну мурашек по спине и плечам.

— Будет сложно просыпаться каждое утро и начинать день с мысли о том, что они больше не вернутся — что ушли навсегда, что уже не позвонят, не напишут, не пришлют дурацкую открытку на день Благодарения. А потом скорбь перерастет в грусть. В печаль. В чувство вечного расставания, а эти чувства ранят не так сильно.

Томас передернул плечами от особенно холодного порыва ветра, и Дилан, спохватившись, стащил с себя куртку. Накинул ему на плечи, и тепло чужого тела обожгло Томасу остывшую кожу.

— Будет легче, я обещаю, — О’Брайен провел ему руками по плечам до локтей, поправляя не по размеру большую крутку, а потом мягко, но настойчиво притянул парня к себе и обнял.

Томас был легким и тоненьким, как стебелек пшеницы, он покорно прижался к его широкой груди и, положив голову на чужое плечо, уткнулся носом ему в шею.

— Обещаешь?

— Да.

Вороны радостно каркали на редких черепицах там, высоко-высоко, и, закрыв глаза, Томас представлял, как кружится там вместе с ними и смотрит на маленький пятачок площади с высоты птичьего полета.

***

Из глубокого пустого сна Томаса вырвал громкий автомобильный гудок на улице. Он поморщился и перевернулся на другой бок, а потом приподнялся на локте и потер глаза, пытаясь понять, где находится.

Его взгляд скользил по светлой комнате, по легким шуршащим шторам, по шкафам с книгами, и в конце концов Сангстер вспомнил, что сегодня утром Дилан помог ему забрать из отеля вещи и разрешил пожить у него в квартире. Временно, разумеется…

Он сел, рассеянно пропустил между пальцами неизвестно откуда взявшийся плед, а потом ещё сильнее взъерошил растрепанные волосы и поднялся на ноги.

— Дилан? — никто ему не ответил.

Томас вышел из комнаты в холл, с любопытством оглядываясь по сторонам. Квартира — с трудом верилось, что это просто квартира, — напоминала целый чертов лабиринт. Или замок.

Да, скорее, замок. В холл выходило как минимум три двери, и еще два широких светлых коридора уходило в стороны от прихожей. Томас немного побродил по коридорам, рассматривая висевшие по стенам картины — в основном, голландские натюрморты, которые он помнил еще с университета. Нашел ванную комнату, такую же чистую и светлую, умылся и после нескольких неудачных попыток вернулся в холл.

Дом Дилана — у него язык не поворачивался обозвать «это» квартирой, — ему не понравился. Много светлого бежевого или даже скорее молочного мрамора, много живых растений и окон. И всё. Томас почему-то был уверен, что Дилан и сам не знает, что делать с таким большим пространством — лишь пара комнат выглядели обжитыми и уютными, все остальные напоминали музейные залы.

Не найдя хозяина этого громадного дома, Томас накинул куртку и вышел из квартиры.

И в очередной раз удивился, попав в самый обычный подъезд. Обычный в том смысле, что там были лестничные площадки, лифты, три кожаных диванчика, настолько маленьких, что больше походили на кресла, и аквариум с золотыми рыбками. Всё как всегда, разве что гораздо чище и свет горит без перебоев.

Между двумя диванокреслами был втиснут пост консьержа, за которым сидела женщина лет пятидесяти, с аккуратно уложенными седеющими волосами, и читала какую-то книгу. Томас решил узнать о Дилане у нее.

— Да, сэр, мистер О’Брайен вышел по делам, — она по-матерински ему улыбнулась. Хотя, скорее всего, ее улыбка была вызвана именем Дилана. — Но он велел передать Вам, если Вы спросите, что вернется около четырех.

Томас поблагодарил консьержку и оглянулся, ища взглядом часы. Начало четвертого. Он уже разворачивался обратно к лифтам, как кто-то окликнул его от кресел.

— Если бы я не знала О’Брайена достаточно хорошо, то решила бы, что ты похож на его парня, — звонкий голос принадлежал незнакомой Томасу брюнетке в дальнем от лифтов кресле. Она, улыбаясь, рассматривала парня ярко-синими глазами, наблюдая за реакцией на её слова.

Консьержка как-то странно покосилась на Томаса, когда тот развернулся в сторону незнакомки, и что-то неразборчиво пробормотала, но он не разобрал её слов, а девушка лишь повела плечами. Выглядела она эффектно: волосы, по цвету напомнившие Сангстеру блестящие свежеопавшие каштаны, крупными волнами лежали у нее на плечах, сама она сидела, откинувшись на мягкую бежевую спинку и положив ногу на ногу.

Хоть она и не понравилась Томасу своим вызывающим тоном, он, поддавшись внезапному порыву (любопытству, надо было подумать «любопытству», прозвенел голосок у него в голове, но парень мысленно отмахнулся о него), приблизился к ней и опустился в соседнее кресло.

— Вы знаете Дилана?

Вместо ответа девушка еще раз оглядела его с ног до головы, заставив Томаса слегка покраснеть и недовольно поджать губы, и снова усмехнулась.

— Да, определенно, похож, — не обращая внимания на выжидательный взгляд, она выпрямилась и протянула ему руку. — Я Тереза. И давай на «ты», а?

— Томас, — он медлил где-то полсекунды, прежде чем пожать протянутые пальцы, которые оказались неожиданно холодными. — Так что ты знаешь о Дилане? Какой он человек?

— Ты, видно, не местный, — девушка откинулась обратно и вытащила из сумочки на коленях тонкую сигаретную пачку. Предложила Сангстеру, но тот отказался. — В нашем городе их семья — довольно затасканный повод для сплетен. Противоречивых сплетен.

Тереза щелкнула зажигалкой и прикурила, потом выпустила в воздух перед собой аккуратное колечко и проводила его глазами.

— Знаешь, вообще стоит начать с его отца. Он был довольно крупной шишкой в этом городе, особенно годах в шестидесятых. Окружной прокурор, все такое, — девушка неопределенно махнула в воздухе сигаретой. — Но городок у нас небольшой, хоть и зовётся областным центром, и поэтому ни для кого не было секретом, что наш прокурор был не против иногда нарушать данную стране клятву, если ты понимаешь, о чем я. Сдавать ее в аренду, например. Во время особенно громких дел.

Заметив непонимание в глазах Томаса, она подняла брови.

— И где тебя Дилан только откопал?

— На кладбище, — буркнул Сангстер, и девушка рассмеялась.

— Он работал с местной мафией, понятно? С японской мафией. Не то что бы у нас была большая диаспора, я слышала, в Нью-Йорке она была ее шире, но в нашем городке они были серьезными ребятами. И в основном этой серьезности им добавлял флаг Америки, которым О’Брайен старший подтирался так же часто, как и деньгами. Так себе папочка, да?

Тереза всмотрелась в его лицо, пытаясь понять, какое впечатление на Томаса производит ее рассказ, и осталась довольна тем, что увидела. Сангстер сидел, как громом пораженный, вцепившись побледневшими пальцами в подлокотники.

— Потом постепенно он стал стареть, да и япошек всех переловили, и годам к шестидесяти дедуля остепенился. Да, перед этим зачав нашего любимого Дилана вместе с какой-то случайно подвернувшейся деревенской девочкой, которая чем-то понравилась ему настолько, что он женился на ней. Наверное, тем, что согласилась бесплатно дать ему, будучи в три раза его моложе.

Потом он начал меценатствовать, открыл у нас музей, театр и много всего прочего, в том числе и сиротский приют. В котором жили детишки тех, кого он и его дружки-мафиози поубивали всего несколько лет назад. Разумеется, это не всем нравилось, да только сделать было ничего нельзя — связи не пропьешь, как говорится, и отец О’Брайен на своем месте сидел крепко.

Правда, немного покачнулся, когда его родной сын и наследник, которому он намеревался отдать свою подпольную и легальную империи, вдруг взбунтовался и заявил, что не собирается жить жизнью преступника. Да, старому пердуну это ох как не понравилось, и он заявил сынуле, что в таком случае не желает видеть его в своем доме ни секунды. А Дилан взял и по-настоящему свалил, крича через плечо, что больше не явится в этот город, пока старик жив. Говорят, он учился где-то в Калифорнии, вроде в Сан-Диего.

Тереза выглядела так, будто рассказывать все эти ужасные вещи для неё — одно удовольствие, а Томас не мог найти в себе силы встать и уйти, или хотя бы заставить ее замолчать.

— А обещание свое всё-таки нарушил. Примерно десять лет назад — странно, что этот день не внесли в список официальных городских праздников, — какой-то грузовик притер к стене туннеля машину нашего прокурора, причем притер так, что превратил ее в железный фарш. Ну, и пассажиров тоже, разумеется. Его папашу из этой консервной банки доставали три часа, пилили его обожаемую машину, а когда достали, оказалось, что теперь он не может жить, не будучи подключенным к какому-нибудь аппарату.

Девушка в последний раз стряхнула пепел с сигареты аккуратным пальчиком и, смяв окурок в пластиковом стаканчике, который стоял на полу рядом с ее креслом, сложила руки на груди.

— Дилан примчался сюда, полмесяца ходил, как убитый, а потом взял и сказал, что не станет отключать отца от системы жизнеобеспечения. Прям вот так и бухнул в больнице, у них там у всех челюсти попадали. Теперь медсестры должны сдерживать желание вытащить какую-нибудь трубку у старика из задницы, каждый раз проходя мимо его палаты, а Дилан… сам начал сыпать деньгами на благотворительность. Представляешь, он открыл у нас два приюта для животных, раздал кучу долларов на школы и…

Томас не стал слушать дальше, а, шатаясь, поднялся на ноги и, не попрощавшись, отправился прочь отсюда, из этого мерзкого, ужасного, жестокого… на полпути к лифтам он резко затормозил. Нет, он хочет посмотреть этому ублюдку в глаза и высказать ему все, что он о нем думает.

***

Дилан аккуратно вставил ключ в замочную скважину, стараясь производить как можно меньше шума, и тихонько открыл дверь. И сразу же увидел Томаса.

Тот сидел на диване в холле, поджав под себя одну ногу и обняв колено руками.

— Привет! — Дилан отвернулся обратно к двери, закрывая замок, поэтому не сразу заметил тяжёлый взгляд Сангстера. — Ты знаешь, я побывал в полицейском участке, проверил, знают ли они что-нибудь о том, что случилось, и…

— И как же ты проверил? — невыразительно спросил Томас, но Дилан все еще не замечал его состояния, он просто светится от чувства удовлетворения из-за проделанной работы.

— Я, можно сказать договорился с полицией, чтобы они не брали в расчет слова… — он не успел договорить, Томас перебил его.

— Договорился так же, как это делал твой отец? — холод этих слов обжег О’Брайена, как порыв ледяного ветра. Он замолк на полуслове.

Томас с каким-то горьким любопытством изучал выражение его лица, и с каждой секундой чужого молчания закипал все сильнее. Упоминание полицейского участка прозвенело в голове тревожным колокольчиком, но этот тихий звук заглушала клокочущая от злобы кровь в ушах.

— Томас…

— Это правда, что твой отец — продажный прокурор, который сколотил состояние на том, что покрывал преступников?

Дилан открыл рот, сам ещё не зная, что скажет, но Томас перебил его, отчаянно замотав головой.

— И что это всё, — он махнул рукой вокруг, — это деньги, покрытые кровью? А других у него не было!

— Как ты узнал? — хрипло спросил Дилан, и Сангстер, даже не встав с дивана, отшатнулся от него.

— Так это правда, — произнёс он сипло, закусил губу и сглотнул, выравнивая голос. — Ты… и тебе не стыдно?! И ты еще говорил мне о том, что бросать умирающего человека плохо! А сам в это время живешь на деньгах своего отца-убийцы! Неудивительно, что ты отказался отключать его от аппаратов жизнеобеспечения!

Дилан не пытался оправдываться. Он просто стоял у тумбочки в прихожей и едва заметно вздрагивал от каждого произнесенного слова. А Томаса это смирение злило еще больше. Он что, сожалеет?! Думает, я поверю?!

— Неплохо ты устроился, О’Брайен, — процедил Томас. — Совесть тебя, видимо, не особо мучает, да? Зачем я тебе? Зачем ты мне помогаешь? В твою слезливую историю я уже не верю! Да это и помощью нельзя назвать!

Неясно, специально ли Сангстер выделил его фамилию, чтобы подчеркнуть связь с отцом, или просто не хотел произносить его имя, Дилан поморщился и на секунду прикрыл глаза. Томас между тем, стараясь не поворачиваться к Дилану спиной, поднялся с дивана и обошёл его кругом, будто прячась за его широкой спинкой.

— А знаешь, в чем ты еще мне помог?! Знаешь, как так случилось, что у меня нет отца?! Его убили! В этом городе! Потому что он стал свидетелем ваших грязных дел, каких-то мафиозных разборок, и ему хватило смелости заявить об этом в суд! А знаешь, что произошло потом?! — он вцепился в кожаную спинку побелевшими пальцами. — Его машина взорвалась! Новая машина! Нетрудно было понять, что произошло, не так ли?!

Дилану было трудно дышать, с каждым новым словом Сангстера его грудь будто стягивало обручем. Кровь шумела у него в ушах, заглушая эти жестокие обвинения, щеки и виски горели, и постепенно комната начала кружиться у него перед глазами.

— Томас… — Дилан покачнулся, рюкзак, который он начал снимать, еще когда вошёл в квартиру, медленно сполз с его локтя и с глухим шорохом шлепнулся на пол.

Но Томас был не в состоянии слушать сейчас. Может, он и не думал все в точности так, как говорил, но сейчас эта шокирующая часть биографии О’Брайена наложилась на его собственную трагедию, и сдержаться было сложно. Ведь так хотелось снять с себя хоть часть вины…

— Заткнись, Дилан! — отчаянно выкрикнул Сангстер, и парень вздрогнул. — Я уже не знаю, чему верить… Ты, твоя семья, твой город — вы все просто куча падали, которая…

А потом О’Брайен не выдержал. Медленно, как во сне, развернулся спиной к Томасу и направился куда-то вглубь квартиры.

— Нет, ты не сможешь просто взять и уйти! — Томас возмущённо проводил его глазами, а потом опомнился и поспешил за ним следом. — Почему ты ничего не отвечаешь?! Тебе нечего сказать?! Хотя бы это уродское «извини»?

Дилан, свернув пару раз по коридору, добрался до небольшой комнаты, пребывая будто в каком-то трансе, по крайней мере он никак не реагировал на Сангстера у себя за спиной.

— А как же твое «все будет хорошо»?! — Сангстер остановился в дверях, в то время как О’Брайен приблизился к шкафу, стоящему в глубине и полумраке комнаты. — Это тоже ложь?! Так ты скажешь, зачем я тебе или нет?!

— Вот, взгляни, — Дилан произнёс это настолько тихо, что Томас даже не сразу заметил, что тот заговорил. Потом наткнулся взглядом на его лицо, на шевелящиеся губы, и замолк на полуслове. — Посмотри на это, прошу тебя.

Он протягивал ему большую квадратную книгу, как показалось Сангстеру в начале. Старое золотое тиснение на потрескавшейся кожаной обложке почти полностью осыпалось, но не от времени, а скорее от частого использования. Мир приобрел какую-то болезненную четкость, и Томас смог разглядеть даже отпечатки пальцев по краям книги.

Он не двинулся с места, и О’Брайен сам раскрыл ее. Во внезапно воцарившейся тишине было слышно, как заскрипел переплет — не книги, альбома с фотографиями.

— Вот моя мать, Томас, взгляни на нее, — впрочем, он не стал протягивать карточку ему, а просто вытащил из прозрачного кармашка и выпустил из пальцев. Она широкими ленточными мазками спланировала на пол. — Ей было всего восемнадцать, когда я родился, но мой отец все равно не разрешил ей показать сына ее родителям. А вот я, — еще одна фотография выпала у него из рук. — Тот, кто вложил тебе в голову всю эту историю, должно быть, не упомянул, что я уехал отсюда, как только узнал, чем занимается мой отец. Мне было четырнадцать.

Томас опустил глаза, и его взгляд упёрся в фотографию щуплого, коротко стриженного подростка, сидевшего на ступеньках междугороднего автобуса.

— Я жил в Сан-Франциско, и, скажу тебе честно, это самое худшее место на западном побережье, где мне доводилось бывать. Это грязный город, полный одновременно остервенелых бродяг и депрессивных банкиров, и я жил среди них и радовался тому, что отец больше не довлеет надо мной. Не дотянется до меня. Этого было достаточно, чтобы я чувствовал себя лучше.

Дилан рассказывал все это ровным, тусклым голосом, глядя куда поверх головы Сангстера, а фотографии все падали и падали, как осенние листья в середине октября. И каждая фотография будто задевала очередную струну у Томаса в душе, но это был не мелодичный звон и не осторожные музыкальные касания. Казалось, будто чьи-то невероятно грубые, не приспособленные к игре руки, руки неразумного твердолобого человека или даже обезьяны со всей силы оттягивали струны от грифа и в самый последний момент сдергивали с них палец. Это было почти больно, это был острый режущий звук, от которого хотелось вздрагивать, даже если эти звуки отдавались лишь у него в голове.

— Я работал почтальоном, потом курьером, потом и тем и другим одновременно, потом мыл стекла на заправке, потом помогал школьному уборщику, а потом встретил одного парня, который помог мне подняться выше уровня затопления, если ты понимаешь, о чем я. У него была идея и были деньги, но ему нужен был тот, кто готов учится и учить его идее других.

В колено Томасу мягко врезалась еще одна фотография, а потом бумажный квадратик приземлился на пол, и парень разглядел на ней веселого — даже так было ясно, что шумного азиата или индейца, который висел вниз головой, уцепившись ногами за одну из перекладин шведской стенки.

— Он помог мне подняться на ноги и найти работу, и дальше проблем с оплатой жилья у меня не было. Я не взял ни цента из отцовских денег, Томас, — Дилан моргнул, прогоняя пелену перед глазами, и посмотрел прямо на него. — Ты можешь мне не верить, но это так.

Он выпустил из рук опустевший альбом, и тот с глухим стуком упал на пол. Томас вздрогнул от этого звука и вскинул глаза на его лицо.

— Не знаю, кто и сколько тебе рассказал, но моя мать погибла в той аварии. Она погибла, хоть заслуживала этого меньше всех — она была мягкой, робкой и доброй, и освещала отца своим сиянием. К сожалению, ее мягкий свет лишь сильнее оттенял пятна на его душе. Она умерла, Томас, понимаешь? А я знал, что она хотела, чтобы я… ей бы не понравилось, если бы я дал моему отцу умереть, потому что она любила его и меня и не хотела бы, чтобы я принимал такое тяжёлое решение. И я не стал, понимаешь?

Он отчаянно всматривался в бледное лицо Сангстера, ища в нем понимание.

— И я остался в этом городе, хотя обещал сюда не возвращаться, пока чудовище, которым был мой отец, ходит по его улицам. Я остался и сидел с ним, а в перерывах пытался хоть как-то загладить вину моего отца перед жителями…

Он стоял посреди комнаты, усыпанной фотографиями, стоял, устало опустив руки и по-детски теребя края рукавов толстовки, сгорбившись под пристальным взглядом Сангстера, и Томасу казалось, что он может видеть весь груз этих событий, который давил Дилану на плечи.

— А еще я, наверное, думал, что, пока отец в таком состоянии, он не может поступать плохо, и, наверное, я хотел, чтобы это было возможно хотя бы в такой жуткой, извращенной форме. Думал, может, его страдания, хоть он их и не осознавал, как-то искупают его вину…

Томас молчал. Из коридора внутрь просачивается свет, но сама комната была полна темноты, и его лицо тонуло в тени, так что нельзя было разглядеть его выражение. Дилан неуверенно переступил с ноги на ногу, будто пол вокруг него был усеян осколками, а не фотографиями, и он боялся порезаться, сделав неверное движение.

— Я не знал о твоём отце, и мне очень жаль, — голос Дилана дрогнул впервые с того момента, как он вошел в квартиру. — Теперь, наверное, пришло мое время сказать, что, если ты этого хочешь, можешь прямо сейчас просто уйти, и я не буду тебя удерживать. Просто знай, что я всю жизнь потратил на то, чтобы не походить на своего отца, и…

Он не успел договорить. Томас вместо того, чтобы развернуться, шагнуть за косяк и исчезнуть навсегда, опустился на корточки и, издав какой-то тоскливый рычащий звук, обхватил голову руками.

— Томас? — Дилан неуверенно окликнул его, потом, не глядя под ноги, ступая прямо по снимкам, подошел к нему и присел рядом. — Томас…

Сангстера трясло, как в лихорадке, а голову просто распирало от желания закричать и начать биться об стену. Почему он приносит так много боли тем, кто… А потом Дилан — Томас не слышал, как он его звал, не услышал шуршащих шагов по укрытому бумагой полу, — почти насильно разжал ему руки и прижал к себе его светловолосую голову.

И Томаса прорвало. Слабо соображая, что происходит, он, как ему казалось, просто беззвучно открывал и закрывал рот, как выброшенная из воды рыба, но О’Брайен слышал. Томас не знал, он же не знал, он не хотел делать ему больно, он наговорил ему столько гадостей, он не знает, что на него нашло, он не хотел верить во все эти глупости, но с ним что-то произошло и мозг словно отключился, и ему было так плохо, и он не хотел, не хотел, Дилан, я правда не хотел…

А потом у О’Брайена затекли ноги, он неловко, не выпуская Томаса из рук, переменил позу, опустившись на пол полностью, и прислонился спиной к стене. Сангстер свернулся у него между колен, прижавшись лицом к его широкой груди, и еще долго из него лились обжигающие извинения. Дилан лишь гладил Томаса по волосам, устало положив подбородок ему на затылок.

Через два часа прорезавшее шторы закатное солнце, которое залило одну из стен розово-оранжевым светом, застало их все там же: на полу в одной из дальних комнат пустой квартиры, среди устилающих ковер фотографий. Они молчали, потому что слова кончились у каждого, и просто слушали дыхание друг друга. Следили, чтобы не возвращались всхлипы. И они не возвращались.