Машину как-то слишком сильно тряхнуло, и Ньют, до этого момента спавший на пассажирском сиденье, откинувшись к окну, ощутимо приложился лбом к стеклу. Торопливо выпрямился, огляделся на дорогу, и перед глазами в ту же секунду промелькнул смазанный прямоугольник дорожного указателя.

 — Томас, поворот! — воскликнул Ньют, и парень на соседнем сиденье очнулся от задумчивости. Вздрогнул от неожиданности и едва не спустил машину в кювет; в багажнике глухо грохнуло.

 — Чёрт, Ньют, ты что?! — он проводил глазами пропущенный съезд. — Вообще-то это ты взялся за дорогой следить!

 — Да?! Ты мог бы и сам на указатели смотреть, — огрызнулся Ньют и, подобрав с колен карту, раздраженно сунул её Томасу. — Не первый день за рулем!

 — Ладно, всё нормально, — Томас ещё сосредоточеннее вцепился в руль двумя руками. — Найдём разворот и вернёмся.

Ньют снова проворчал что-то неразборчивое, но явно сердитое, и потер лоб ладонью. Томас покосился на него от дороги, проверяя неизвестно что, и с привычной поспешностью отвёл глаза, когда Ньют повернулся в его сторону.

Это уже стало их традицией — притворяться друг перед другом, что они и не вспоминают о том, что над головой Ньюта сгрудились тучи, и это грозовое облако готово разразиться штормом в любой момент. Да, притворялись они оба, но у Ньюта явно получалось лучше. Иногда Томасу даже казалось, что тот на время забывает о своей болезни. Он знал, что это обман, такой же привычный, как и их переглядывания, но с радостью обманывался. Ненадолго. Хотя бы ненадолго. Обычно одного потемневшего, устремленного внутрь себя взгляда, взгляда, которым Ньют смотрел за край видимой Вселенной, Томасу хватало, чтобы вернуться в реальность.

Давайте скажем правду и посрамим дьявола — на самом деле они не забывают ни на минуту. Никто из них не забывает. Но Ньют старался об этом не думать. Кажется, из них всех он упорнее всего игнорировал сочувствующие сигналы из окружающего мира, которые ловил своим внутренним радаром. Потому что иногда эти сигналы становились настолько невыносимыми, настолько засоряли его частоты, что возвращалась головная боль.

О, эта жуткая сверлящая боль в левом виске, которая не прекращалась иногда часами, которую нельзя было умалить анальгетиками, эта боль была у него частой гостьей, о которой, впрочем, почти никто не знал. Ньют скрывал её ото всех, кто спрашивал о его самочувствии, скрывал, как какой-то неприглядный факт своей биографии, как любовницу, и скрывал довольно успешно.

***

Для любого стороннего наблюдателя они были лишь двумя студентами, которые совершенно не выделялись среди таких же парней и девушек, которых на британских островах должно быть около одиннадцати миллионов. Единственной их особенностью было то, что им взбрело в голову отправиться в путешествие посреди учебного года. Но если бы у Вас было время, чтобы присмотреться к ним, к их запылённому, но все равно явно новенькому Вранглеру, Вы бы поняли, что с ними не так. И уже не смогли бы оторваться. Каждый второй человек, который наблюдал их компанию дольше двадцати минут, почему-то понимал, в чём дело, и иногда, особенно когда голова болела слишком сильно, Ньюта это бесило. Да как вы, блин, это делаете? У меня что, на лбу написано: «Подойдите и спросите, мне явно не терпится поделиться с миром радостной новостью, и я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы»?

Поэтому вот уже которую неделю он старался как можно меньше находиться среди незнакомых ему людей — на него выливали море сочувствующих слов, и после каждого такого диалога он чувствовал себя будто оплёванным. Ньют уже не рвался в университет, уже не выходил на улицу, и Томас с болью наблюдал, как тот медленно, но верно обрывает все ниточки, связывающие его с остальным миром. А потом Ньют высказал совершенно неожиданную идею, и Томас не с радостью, но облегчением за неё ухватился.

И вот они ехали уже почти сутки, и всё никак не могли добраться до нужного городка. Кажется, никто из них, даже Ньют, который и затеял эту поездку, не представлял, куда и зачем они направляются. Они просто ехали на север, ехали и ехали, навстречу зиме и холоду, и с каждым часом деревья по краям дороги становились всё тоньше, призрачней и костлявей. Они будто медленно, но верно исчезали из своего настоящего мира и погружались в какую-то туманную, нереальную, мутную Вселенную, состоящую из пастбищной тишины в конце осени и водяной взвеси. Они уезжали из реальности, они сбегали из неё, они въезжали в королевство теней, где царил туман, а не Елизавета Вторая.

***

Всё то время, что Томас знал Ньюта, у последнего болела голова. Она мучила его по утрам после бессонных ночей, в плохую погоду, в слишком яркие дни и слишком дождливые вечера. Ньют редко жаловался, ещё реже поддавался этой боли — ни разу за те пять лет, что они снимали вместе комнату, или ещё раньше он не оставался в постели вместо того, чтобы идти на занятия, ни разу не отказывался от похода с друзьями, будь то музей, рисование граффити или групповое свидание. Боль была для него чем-то настолько привычным и обыденным, что Ньют, наверное, воспринимал её как должное, как другие люди относятся к наличию у них ног или ушей. Она просто была, и никто из них троих и не думал беспокоиться по этому поводу. На подколы и шутки Ньют не реагировал, на слабые намёки сходить ко врачу беззлобно огрызался, и они смеялись и забывали до следующего раза. Пока не наступил момент, когда на ещё один следующий раз у Ньюта не осталось сил.

Этот факт впоследствии Томаса просто ужасал. Если бы они задумались об этом раньше, хоть немного раньше, то ничего этого не было бы, и они бы не сидели в машине за много миль от дома, не ехали в какое-то северное захолустье и не сожалели. Но они не задумались. А потом стало поздно.

Томас бы так и не заметил, что с его другом что-то происходит, если бы как-то ночью ему не понадобилось отлить, и он не нашел Ньюта на полу ванной комнаты, скорчившегося и обхватившего голову руками с такой силой, будто она сейчас взорвётся. Ньюта, бледного, с лицом, залитым кровью из рассечённого лба — он ударился головой об угол душевой кабинки, пока падал. Ньюта, тихо скулящего что-то сквозь стиснутые зубы.

Потом была неотложка, больница, какие-то анализы, от которых Ньют отказывался. Потом он сбежал от врачей, аргументируя это тем, что «бывало и хуже», сходил ещё на пару лекций и потерял сознание на автобусной остановке, до смерти напугав какую-то женщину. А потом пришли результаты. Ньюту позвонили из клиники с просьбой вернуться, и на этот раз он не стал сбегать, потому что от такого убежать было нельзя.

***

Где-то километров через двести Джошуа попросил остановиться, и Томас свернул на первую попавшуюся заправку.

Она возникла перед ними совершенно неожиданно, будто вынырнула из складок фантастического, инопланетного пейзажа, по которому они плыли. Совсем обычная и поэтому слишком инородная в этих краях, с аккуратно подстриженным газоном на разделительной полосе и рекламным столбом у съезда. Эта заправка казалась картинкой, вырезанной из старого журнала.

— Зайдём? — Томас покосился на Ньюта, который скользнул по заправке равнодушным взглядом и пожал плечами.

— Я вообще-то…

— Да, давайте! — бодро отозвался сзади Джошуа, и Ньют едва сдержался, чтобы не скривиться от его жизнерадостного тона. — Спасибо за всё, парни, я дальше как-нибудь сам!

— Тут поблизости есть города или какие-нибудь…

— Да, тут милях в трёх есть фермерский посёлок, — Джошуа снова что-то жизнерадостно затрещал, и Томас виновато покосился на Ньюта. Тот ничего не сказал, но раздражённо закатил глаза и, отвернувшись к окну, сложил руки на груди.

***

— Ньют! — Томас радостно махнул ему рукой с противоположного конца улицы, и тот оглянулся, ища его глазами.

Ещё минуту Томас смотрел, как Ньют поднимается к нему по тротуару, и сдерживался, чтобы не отвернуться. На первый взгляд всё было как обычно, всё было нормально, но он знал Ньюта давно и хорошо, слишком хорошо. Поэтому видел, как тщательно тот контролирует каждое своё движение, как аккуратно делает шаг за шагом и переносит вес тела с одной ноги на другую. Теперь ему приходилось постоянно следить за своим телом, тратить гораздо больше сил всего лишь на то, чтобы удерживать равновесие.

— Здравствуй, Томас, — Ньют остановился перед ним, тяжело дыша. Его грудь ходила ходуном, хоть он и старался как можно тише втягивать в себя воздух. Он не хотел казаться слабым, он не любил быть слабым. Но тут он был не властен что-либо изменить.

Томас оглядел Ньюта с ног до головы, и у него в голове что-то болезненно щёлкнуло.

 — Как ты?

 — Нормально, — Ньют на секунду отвел глаза, а потом тряхнул головой, будто отгоняя ненужные сейчас мысли. — Не знал, что ты уже закончил. Так ты нашёл…?

 — Да, — Томас улыбнулся и ещё глубже засунул руки в карманы куртки. — Вон там.

Он кивнул на противоположную сторону улицы, и Ньют, проследив за его взглядом, сдавленно ахнул от восторга.

— Тебе нравится?

***

Путешествие было его идеей, которая пришла ему в голову едва ли не в лифте клиники. Где-то через неделю, когда он наконец ею поделился, Томас согласился, не раздумывая. Но уже на следующий день настроение у Ньюта круто изменилось, и он погрузился в какую-то серую остервенелую угрюмость. Томас не пускал его на лекции, а всё, чем Ньют занимался последние пять лет — это учёба. Поэтому в первое время они спорили до хрипоты, но Томас оставался непреклонен. Ньют не знал, что делать и чем себя занять, а когда Томас уходил и он оставался в одиночестве, то просто начинал тонуть.

— И зачем было его брать? Откуда у тебя деньги на него, скажи на милость? — ворчал он вечером на кухне, где Томас перебирал документы на их новый джип. — Какая-то пустая трата времени, это же всё просто сентиментальные глупости, а ты бы лучше вместо этого за аренду заплатил!

— Всё нормально, не волнуйся, я заплачу, — отзывался Томас, не поднимая головы. — Миссис Аддерли согласилась повременить с платежом из-за того, что… — он оборвал себя на полуслове. Ньют нечитаемым взглядом посмотрел на него и снова отвернулся к окну. — А машину я в аренду взял, отец прислал немного, так что всё в порядке.

— Надо было оформить кредит, — усмехнулся Ньют, не отрываясь от грязного неба за стеклом. — На моё имя.

Томас вздрогнул. Тяжело, как будто суставы в его шее внезапно потеряли эластичность, поднял на Ньюта голову и посмотрел на него почти с ужасом, а тот лишь ещё крепче обхватил себя руками за плечи и ещё упрямее отвернулся к окну. На кухне на минуту повисла гнетущая тишина, и Томас ненавидел эту тишину всеми фибрами души.

***

— Так тебе нравится? — Томас пытливо всматривался в его лицо, ища признаки эмоций, и Ньют, заметив это, улыбнулся ему.

О, да, джип ему нравился. Нравился его неопределённый, изменчивый в тенях и на изгибах цвет, нравился скрип резины, этот запах новизны — чистой обивки, девственных стёкол. Нравилось всё. А потом на выезде из городка, который они проезжали, им махнул рукой какой-то незнакомый парень. На его вскинутый кулак с оттопыренным большим пальцем Томас затормозил и съехал к обочине, не раздумывая ни минуты, и Ньют не успел его остановить, как одна из задних дверей открылась и внутрь забрался растрёпанный кудрявый мулат. Сразу стало тесно и шумно, парень, который тут же сообщил, что его зовут Джошуа, принялся знакомиться, объясняться и благодарить, и этот слишком громкий и жизнерадостный голос разбудил задремавшую было головную боль.

 — Ньют, ты не хочешь выйти и…

 — Нет, — отрезал тот куда-то в сторону от Томаса. — Не хочу, чтобы на меня снова начали пялиться.

Томас открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Ньют сердито повёл плечами, и он замолк на полуслове.

 — Это ты рассказал Минхо обо всём? — их общий друг, в позапрошлом году уехавший по обмену в Корею, звонил ему четыре раза за последнюю неделю, и его голос на другом конце телефонного провода звучал слишком беспечно, чтобы на самом деле быть таким. Сложно было не догадаться, что происходит.

 — Я, конечно, — Томас недоумённо посмотрел на Ньюта, который провожал глазами удаляющегося в сторону здания заправки Джошуа. — А почему ты…

 — И кому ещё ты об этом рассказал? — Ньют зло фыркнул. — А он кому? Что я вам, тема потрепаться?

 — Ньют, ради Бога, никто не кричал об этом на каждом углу, но не мог же я увезти тебя в неизвестном направлении и не сказать ему ни слова, да? — да у него и не получилось бы.

 — Всё ты мог. Тебе просто не хочется оставаться со мной одному.

 — Ты знаешь, что это неправда, — Томас положил ладонь ему на плечо, но Ньют сбросил его пальцы и ещё крепче обхватил себя руками. — И ты не убедишь меня в том, что действительно так считаешь.

— Не собираюсь я тебя ни в чём убеждать, — сварливо отозвался Ньют в окно, оставив на стекле облачный след от своих слов. — Чёрт с тобой.

Они просидели в молчании ещё около двух минут, в течение которых Томас ждал, не скажет ли Ньют что-нибудь. В сползающих с облаков сумерках автозаправка светилась перед ними, как подводная лодка.

Ньют сидел, откинувшись на подголовник и прикрыв глаза, а Томас задумчиво водил ладонями по рулю, наблюдая, как Джошуа что-то радостно втолковывает симпатичной кассирше. Ещё несколько минут — и ночь затопила их.

***

Томас не отрывался от дороги перед собой. Ньют молчал, отвернувшись, и он не знал, спит ли тот или просто делает вид, что спит.

Но Ньют не спал. Отвернувшись к окну, он бездумно следил, как его лицо плыло по темным пейзажам, его отражение на стекле, как вторая большая расплывчатая луна. Фонари по краям трассы, чьи огни от большой скорости сливались в одну пунктирную линию, гипнотизировали и завораживали.

Мерный гул мотора в какой-то момент показался Ньюту морским прибоем, потом лесным шелестом, потом гудением ветра в проводах, какой он иногда слышал в детстве, лежа зимней ночью и прислушиваясь к темноте за такими тонкими и глупыми в своей беспомощности стенками их коттеджа. Тогда Вселенная казалась ему чем-то огромным и страшным, но не потому, что она хотела уничтожить его, а потому что ей было плевать на него и его жизнь, и на его маму и папу. А потом этот гул растворился в ещё одном воспоминании. Гул голосов. Не разрозненной толпы, как в аэропорту, а будто наполненной людьми комнаты, где все говорят приглушенно и по делу, комнаты, напоминающей муравейник.

***

Да, именно так он тогда и подумал. Муравейник. Они все заняты такими важными делами, такие деловитые, но если посмотреть хоть немного шире, то становится ясно, что человек в принципе ничего не значит и ни на что не может повлиять. Конечно, не может, иначе находился бы он тут, стараясь сквозь туман своих мыслей разобрать слова доктора, который сидит перед ним всего в полуметре? Сидит так близко, что Ньют может разглядеть грязные отпечатки пальцев на линзах его очков?

Из деловитого плеска человеческих голосов до него долетают лишь отдельные фразы, и он не сразу понимает, что они значат. Что значит этот взгляд матери, обречённый, но не удивлённый, не сразу до него доходит, почему это Томас так побледнел.

Задняя мозговая артерия… МРТ показала…

Он понимал лишь, что всё плохо. Томас и его мать, сидевшие по бокам, спрашивали что-то о лекарствах, о лечении, о шансах, о чём-то ещё, но у Ньюта все мысли будто испарились. Будто кто-то, перед тем, как выйти из комнаты в его голове, огляделся на её убранство в последний раз и выключил свет, погрузив всё в кромешную тьму. Не было ничего. После одного слова. Аневризма. А потом ещё одно. Как контрольный в голову. Неоперабельно.

Вроде бы это из-за того, что они обратились в клинику слишком поздно. Вроде бы ему оставалось максимум три недели. Вроде бы. Но почему-то Ньюту не хотелось спрашивать доктора о лекарствах. Узнавать о шансах. Он внезапно понял, что его это совершенно не интересует.

Ему вежливо объяснили, что он может остаться под наблюдением врачей, а может вернуться домой, и Ньют, не раздумывая, выбрал второй вариант. Раз ему не могли помочь, он не собирался торчать в клинике и давить на жалость всем остальным и самому себе. Он проведёт свои последние дни так, как хочет.

Эта новость будто открыла какую-то отдушину в его голове, через которую в одно мгновение вытянуло все те мысли, важные вещи, заботы и тревоги, которыми он жил раньше. Экзамены. Аттестация и стипендия. Плата за аренду, которую они просрочили на месяц. Джи… всё это утянуло, как дым в открытую форточку, а на освободившееся место начали слетаться вещи, о которых он никогда раньше не думал. Ньют был уверен, что его так называемая гиподинамия, сонливость и всё такое, что попадается на глаза, если забить его диагноз в поисковик — всё это было вызвано тем, что у него не было времени на всякую чепуху вроде учёбы, книг или развлечений. Он думал. У него появились мысли и время — целых три недели, — на то чтобы их обдумать, и он не собирался тратить время на какие-то там таблетки и операции, которые ему всё равно не помогут. У него было кое-что поинтереснее.

Именно поэтому, как казалось самому Ньюту, он перестанет разговаривать с Томасом и Минхо. У него не будет времени. Он их любил конечно, но пусть они дадут ему подумать, чёрт возьми! Может он хоть немного подумать?!

Да, а потом он одумался. Одумался, когда они втроем спускались в лифте на первый этаж клиники. Его мать, будто постаревшая на десять лет, Томас, поддерживающий её за локоть, и те взгляды, которыми они старались на него не смотреть.

***

Потом на смену апатии так же внезапно пришло какое-то лихорадочное возбуждение. Томас не выпускал Ньюта из квартиры, и того это поначалу жутко бесило. Он имеет право идти куда хочет! У них свободная страна! А у него мало времени! И он злился на Томаса, когда тот возвращался вечером из университета — да, университета, в который его не пускали! — злился, когда видел его сумку с учебниками, когда находил на кухне его забытые конспекты, когда просыпался утром и встречал лишь пустую квартиру. Ему казалось, что Томас пытается сбежать от него, избегает находиться рядом с ним таким — уже бесперспективным и бессмысленным. Это, разумеется, было не так, но порой Ньют просто не мог контролировать свои мысли.

Поэтому каждый раз, когда, отработав в бешеном темпе двойную смену, Томас возвращался домой, его встречали лишь возмущённые упрёки, которые становились яростнее, когда он на них не обижался.

***

Боль вонзилась в висок, как нож для колки льда. Ньют вздрогнул, выныривая из смутного сна, хрипло втянул в себя воздух, а потом зажал рот ладонью и настороженно оглянулся на темнеющие справа плечи Томаса. Минхо вот, Ньют помнил, спал крепко, как медведь, так что, пока они жили все вместе, его будильник поднимал всех, кроме него самого, а вот Томас…

Боль с радостным урчанием вгрызлась ему в голову, будто ей требовалось напоминать о себе, так что Ньют не выдержал. В последний раз прислушавшись к спокойному дыханию на соседнем сиденье, он осторожно открыл дверь и выбрался из машины.

На улице было тихо, так тихо, что казалось, будто уши заложили ватой. Тишина была настолько всеобъемлющей, что её как будто можно было потрогать, она разлилась по земле и звенела и дрожала от малейшего вздоха.

Они заночевали на следующей по счёту заправке, скромно присевшей на обочину деревенского шоссе. По обеим сторонам дороги тянулись коричневые, пахнущие листьями и землёй пашни, с которых уже давно убрали весь урожай. Они источали в утренний туман какой-то особенно густой и морозно-хрустящий запах, который было невозможно отыскать ни в одной точке Лондона, кроме, пожалуй, самых дальних уголков в цветочных магазинах. Ньют глубоко, с наслаждением вдохнул и от этой свежести едва не потерял сознание. Голова закружилась, он опёрся ладонью о покрытое испариной стекло и широко, по-детски улыбнулся. На востоке начинало таять небо, и облака в свете этих робких лучей напоминали бумажные снежинки, которые дети вырезают на Рождество.

С тихим, почти неслышным механическим хрустом дверь захлопнулась, и Томас открыл глаза. В последнее время, особенно после того, как нашёл Ньюта на полу ванной комнаты, он спал нервно и чутко, как антилопа, постоянно готовый к самому худшему. Врачи объяснили ему, что именно может произойти за то время, что у них осталось, и поэтому Томас старался не выпускать из виду ни Ньюта, ни мобильник. Но сейчас он не удержал сознание на плаву и снова соскользнул в дрёму. Он не сказал Ньюту (и не собирался, если на то пошло), что никаких денег отец ему не присылал; не рассказал, что последние две недели не был в университете ни разу. Он не скажет ему и о том, что из квартиры их уже практически выгнали, и держались они лишь на жалости миссис Аддерли, которая соглашалась повременить «ещё месяц, мистер О’Брайен, сэр». Уже в четвёртый раз. И Ньют был прав, говоря, что лучше бы Томас отдал эти деньги за жилье, но Томасу было плевать. Томас просто хотел, чтобы Ньют перестал быть призраком, который неприкаянно и неслышно наворачивал круги по их квартире, тихо, сосредоточенно и обязательно держа одну ладонь на стене, чтобы сохранять равновесие. Чтобы сохранять хоть какую-то связь с реальностью.

На улицу Ньют выходить перестал. Он не мог долго продержаться на ногах, а от коляски отказывался так яростно, что Томас и не пытался предлагать. И от призрачного силуэта, скользившего по комнатам, у него внутри всё покрывалось тонкой корочкой льда. Ужасно холодного. Поэтому им было просто необходимо куда-нибудь уехать, хоть на тот же север. Даже здесь было не так холодно, как иногда становилось в их квартире, когда от одного взгляда Ньюта Томасу казалось, что он покрывается инеистыми узорами. Так что можно сказать, что он тоже сбежал, сбежал от этого молчания, от которого хотелось плакать.

Иногда Томас задумывался, рассказал бы Ньют ему о том, что узнал, если бы они не жили в одной квартире и если бы он за руку не отвел его в клинику? Если бы он снова уехал, например, чтобы учиться, в другую страну, как Минхо… и почему-то всегда приходил к тому, что нет. Ньют бы молчал, молчал, как пойманный шпион, он бы молчал до самого конца, и о том, что случилось, Томас бы узнал из звонка его матери. Иногда от таких мыслей становилось тоскливо.

***

В следующий раз Томас проснулся, когда ему в окно постучали. Он вздрогнул, выпрямился и сразу же оглянулся на сиденье Ньюта. Оно было пусто, и при виде этого пустого места Томаса будто окатило ледяной водой. В голове с космической скоростью замелькали картинки одна страшнее другой. Ньют не удержал равновесие, упал и разбил голову. Он не заметил проезжую часть, и его сбил грузовик, как кота в том жутком рассказе Стивена Кинга. У него началось внутреннее кровотечение. Он…

В окно со стороны водительского сиденья снова постучали, и Томас, лихорадочно обдумывая, куда побежит и кому позвонит в первую очередь, опустил запотевшее стекло.

 — Долго просыпаешься, — Ньют, привалившись плечом к корпусу автомобиля, протянул в окно картонную подставку с двумя стаканами и пахнущий беконом пакет. Томас взял их на автомате и, не глядя, отставил на пассажирское сиденье, не в силах оторвать взгляд от его лица. — Доброе утро.

 — Ты… — он улыбался. Он улыбался, чёрт возьми, Ньют, ты улыбаешься! Впрочем, вслух Томас этого не сказал. — Привет.

 — Чего ты такой серьёзный? — Ньют вздёрнул брови, вытер лоб тыльной стороной ладони. — Выходи на улицу, тут просто чудесно.

Томас как во сне вылез из машины и непонимающе уставился на Ньюта, а тот под его взглядом лишь светло улыбался и, прислонившись спиной к машине, переминался с ноги на ногу.

***

Они добрались до маленькой беседки за заправкой — Ньют старательно следил за тем, чтобы не опираться на чужие руки, а Томас был готов в любой момент подхватить его, если тот потеряет равновесие, — и просидели в полном молчании минут пять. Почему это молчание так сильно отличалось от того, лондонского? Томас не смог бы сказать наверняка, но, может быть, в этом был виноват такой чистый, пронизанный солнечными лучами воздух? Или тишина и пустота, когда ни одного домика, ни одного человека или даже пугала нельзя было найти вокруг? Солнце топило туман, пока они молчали, и он таял, как ванильное мороженое, стекал по низеньким изгородям в канавы и вовсе исчезал. С окружающего их мира будто сняли покрывало, сдули рассыпанные перья, и стало ещё тише.

 — Ты напугал меня сегодня, — Томас искоса взглянул на Ньюта, готовый к привычному раздражённому ответу: в последнее время тот слишком резко реагировал на любую попытку проявить внимание к его состоянию, и поэтому заботиться об этом злом, как воробей, парне становилось всё труднее. Но сегодняшнее утро было поистине удивительным, потому что Ньют не злился.

 — Извини, — он задумчиво водил пальцем по трещинам в старой деревянной столешнице, и поэтому не заметил этого странного, переполненного эмоциями взгляда, каким Томас провожал его руку. — Просто захотелось чего-то такого…

Ньют беспомощно пожал плечами и улыбнулся, не зная, как выразить это чувство словами, и Томас кивнул.

 — Выглядишь умиротворённым.

Ньют лишь усмехнулся в ответ, и Томас вскинул на него настороженный взгляд, но в тёмных, шоколадного оттенка глазах напротив не было недовольства или злости. Напротив, Ньют серьёзно обдумал его слова и согласно кивнул.

 — Как ты себя чувствуешь?

 — Нормально, — на автомате ответил Ньют, а потом, что-то вспомнив, коротко рассмеялся и вытащил из кармана куртки мобильный. —  Представляешь, мне сегодня пришло письмо: утвердили мою заявку на стипендию.

 — Да ты что?! — Томас поражённо посмотрел на него, а потом радостно хлопнул ладонью по столешнице. — А я знал! Знал, что ты их сделаешь! Ты же столько раз её отправлял, они не могли от тебя отмахнуться!

 — Да, — Ньют с какой-то отрешённой улыбкой наблюдал за своим другом, за его радостью, и понимал, что, по-хорошему, должен радоваться и сам, но не мог. Если бы Ньют получил это письмо каких-то две недели назад, его бы просто распирало от гордости, но сейчас… сейчас ему было почти всё равно и совсем капельку смешно. Раньше этот вопрос был для него вопросом жизни и смерти, самой важной проблемой, и Ньют почти несколько месяцев жил мыслями о стипендии и раз за разом отклоняемой заявке, а сейчас это все превратилось в ненужный мусор. Все его такие важные и нужные заботы превратились в хлам, в картофельные очистки, в какую-то совсем несусветную чепуху. Это было не грустно, это было смешно. Как это, однако, просто — потерять смысл. Я потерял смысл. Почему меня это не пугает?