Примечание
Все возможные совпадения с реальными местами, местами, людьми и событиями случайны
— Молодой человек, вы так долго здесь сидите… Не против, если я пройду вперед? — Пожилой мужчина аккуратно прикасается к плечу сидящего на валуне парня, получая в ответ отстраненный кивок.
Юнхо смотрит на заходящего в будку старичка в нескольких метрах от него и переводит взгляд на море и небо. Сколько бы весеннее солнце не светило, оно не грело. Ни землю, ни воду… Ни людей. Особенно одного конкретного. И не сможет уже никогда. Юнхо сильнее натягивает рукава свитера, неотрывно смотря на горизонт. Кроме него и улыбающегося мужчины в будке, держащего трубку и что-то увлеченно рассказывающего, на берегу никого. Все, кто был здесь, когда парень только пришел, дано ушли: кто с грустной улыбкой, кто со слезами на глазах и кое-как сдерживаемой истерикой. А у Чона не хватает сил, чтобы сделать то, что сделали они.
Дверь немного скрипт, привлекая внимание молодого человека, а выходящий мужчина машет на прощанье, улыбаясь, и показывает кулак в знак поддержки. Смотря ему вслед Юн приходит к выводу, что тот делал это ни в первый и ни в пятый раз: слишком счастливым по сравнению с другими он уходит.
Собрав остатки воли в кулак, он встаёт с камня и подставляет лицо холодному ветру, закрывая глаза. Холодный воздух аккуратно окутывает его и так замерзшее тело, немного отрезвляя. Отрыв глаза, Хо подходит к стеклянной двери с черным металлическим каркасом и кладет руку на ручку. Он должен хотя бы войти, чтобы не чувствовать себя виновато по пути домой. Сжав металл одной рукой, Чон подносит другую к груди и сжимает шерсть одежды в области сердца, зажмурив глаза. Тяжело. Очень тяжело зайти туда, где все, что ты услышишь в ответ на любое слово, тишина.
Про «Будку ветра» Чон Юнхо узнал несколько дней назад от коллеги по работе, уставшего постоянно смотреть на когда-то вечно улыбающегося и заражающего своим смехом весь отдел парня, который теперь каждый день сидит с безжизненными глазами и смотрит будто сквозь монитор компьютера, на автомате печатает отчёты и составляет графики. «Юнхо, — обратился к нему мужчина, переключая пустой взгляд с белого вордовского листа и мигающего курсора на себя. — Мы все знаем, что у тебя случилось, поэтому я хочу предложить тебе…» Юнхо перебил его тогда, не желая в который раз слушать советы о возобновлении походов к психологу или психотерапевту — к которому Чон пришел только на первый прием -, он и так устал все это слушать от семьи и близких друзей. «Нет, подожди, — мужчина развернул его кресло к себе и положил руки на плечи. — Скажу так: я прекрасно понимаю тебя сейчас. Но пожалуйста, послушай. Недалеко от пляжа Наксан есть Будка ветра, тебе может стать легче… Я расскажу, как дойти до нее, если ты согласишься меня послушать.» И Чон согласился. Просто для того, чтобы от него отстали. Он изначально знал, что никуда не поедет, и слушал просто для того, чтобы если этот приставучий коллега что-то спросит, ответить, а слушать все заново из-за того, что «Юнхо, ты опять не слушаешь, это для твоего же блага». Но вот он здесь, на пляже Наксан, абсолютно один, стоит напротив этой чертовой будки и собирается сделать то, на что несколько лет назад покрутил бы пальцем у виска и назвал бы сумасшедшим. Он собирается позвонить Минги. Минги, которого не стало два месяца назад. Минги, в смерти которого он винит себя все эти месяцы. Минги, состояние которого он не замечал на протяжении года. Сон Минги, который оставил записку с объяснением и просьбой не винить себя и который по собственному желанию сорвался с моста в воду и больше не открыл глаза. Сон Минги, которого жизнерадостный и миролюбивый Чон Юнхо любил больше жизни.
Открыв глаза, молодой человек делает глубокий вдох и заходит внутрь. Все звуки разом будто перестают существовать: не слышно шума волн, не слышно завывания ветра. Только стук быстро бьющегося сердца в ушах. Маленькое пространство метр на метр становится будто ещё меньше, сдавливая со всех сторон. Юнхо никогда не страдал клаустрофобией, но готов поспорить, что люди, боящиеся замкнутых пространств, ощущают то же самое, что и он сейчас. Перед Чоном старый черный дисковый телефон, который выслушал горе уже стольких людей и выслушает после. Хо говорит себе в прошлом спасибо за то, что пропустил всех стоящих после него в очереди вперед: сейчас его никто не торопит, а совесть не будет грызть за задержку других людей. Потому что Юн не может взять эту чёртову поблескивающую от солнечных лучей черную трубку. Взять ее и набрать заученный до скрежета на зубах номер телефона — смириться с тем, что Минги ушел навсегда, и его никогда не вернуть.
Глаза щиплет от накатывающихся слез, а в горле встаёт ком невысказанных слов. Невысказанных при жизни возлюбленного слов. Юнхо смаргивает пелену, прокашливается и протягивает руку к телефону, резко убирая обратно, словно трубка источает невыносимый жар. «Не сегодня, » — проносится красной строкой в сознании, но Чон никуда не двигается и продолжает крепко стоять на ногах: нужно довести дело до конца. Юн все же резко хватает телефонную трубку, поднося к уху, и рука замирает над диском. Пальцы дрожат, но молодой человек в который раз глубоко вздыхает, закрыв глаза, и набирает заученные цифры. Чисто формально, но Хо не может начать говорить без этого… бессмысленного действия, все кажется каким-то незавершенным. Глухой «врум» отражается от стекла десять раз, и… ничего. Ничего особенного так и не происходит: он не слышит гудков, а за ними привычное задорное «Алло-о».
— Минги… — Тихо сипит Юнхо, а голос предательски дрожит. — Минги, я надеюсь, ты слышишь меня…
На глаза наворачиваются слезы, и одна из них срывается с длинных ресниц, сказываясь по щеке. Юн трет глаза рукавом бежевого пальто.
— Минги… Почему?.. Почему ты… Зачем?.. — Слова не хотели собираться в осмысленные предложения, а те в свою очередь в монолог. Вся заготовленная речь испарилась, будто ее и не было. — Почему ты не дождался меня тогда?! Почему не рассказал?! Почему ты прыгнул именно там, в месте нашего первого свидания?! Почему ты оставил меня?! — Непонятно откуда взявшаяся злость говорила за него. Почему именно эти слова? Он никогда бы не подумал обвинять возлюбленного в произошедшем. Никогда… Юнхо молчит пару минут и продолжает: — Я скучаю… — Произносит шепотом и закрывает ладонью глаза. — Я скучаю все эти два чертовых месяца… Мне так тяжело без тебя, Минги, все будто потеряло краски и валится из рук… Я не могу смириться с этим и принять, ты же… ты всегда улыбался… Даже тем утром улыбался, провожая меня на работу… — Хо зарывается пальцами в волосы, сжимая их у корней. — Моя мама… Она потащила меня к психологу или психотерапевту — ты же знаешь, я никогда не разбирался в этом, — Молодой человек хмыкнул. — Он сказал что-то про мое состояние, выписал снотворное и антидепрессанты… Прости, я ни разу их не пил… — Он грустно улыбнулся дрожащими губами и посмеялся. — Вспомнил, как ты ругался постоянно, когда во время больничного я не пил лекарства. По этому я тоже скучаю… — Чон замолчал. Слов больше не находилось.
— Как ты? Я надеюсь, что тебе там, где ты сейчас, намного лучше, чем здесь. Я надеюсь на это несмотря на то, что мне тебя не хватает… Но что мне делать, Минги? — Слезы не прекращают течь, а Юнхо прекратил все попытки их вытереть. Он кладет руку на грудь, чувствуя быстрый ритм сердца, чуть нажимая. — Что мне делать теперь, когда тут все разбито и пусто?
Молодой человек разжимает пальцы, держащие трубку, и та бьется о тумбу, на которой стоит телефон. Грань, за которой находилась истерика, стерлась, затягивая его в свои цепкие объятия. Юнхо падает с закрытыми глазами на колени, сжимая свитер на груди, и громко кричит, срывая голос.
Он чувствует, будто кто-то обнимает его
со спины за плечи, притягивая к себе