1

– Эй, я здесь, – Джисон подзывает к себе голубоглазую рабыню, чтобы она сняла с него окровавленные доспехи, затем приказывает нагреть воды.

Кажется, вся грязь и кровь, что накопились за долгий поход, въелись не только в кожу, в самое нутро. Песок пустынных земель Ины сыпется с волос, а в носу стоит гнилостный запах смерти. Джисон давно привык к подобному зловонию – так пахнет война, которой он живёт.

Вода в кадке стремительно чернеет: слишком долго он пробыл в суровых песках. Через арочные окна башни виден тракт, ведущий в город. Вдоль дороги на пики нанизаны промасленные головы инских главнокомандующих, советников и младших родственников местного Владыки, чтобы все люди, что держат путь в Ину или из нее, знали чьи теперь эти земли.

– Ты понимаешь мой язык?

– Да. Господину будет угодно ещё что-нибудь? – рабыня отвечает на чистом вешорском наречии и ставит рядом с кадкой всё, что Джисон просил: блюдо с финиками и лимонную воду в кувшине.

– Да. Полностью разденься и сядь рядом.

Девушка делает это без намёка на медлительность и страх, ей сказали – она выполняет. Джисону по душе её покорность, но более всего ему нравится цвет ее кожи: мягкий смуглый оттенок. Она сидит тихо, не стесняясь своей наготы, и ждёт. В её внешности есть признаки смешанной крови: это большие раскосые глаза, которые, вопреки южным корням, светлого оттенка, а не тёмного, и приятной формы губы, блестяще-красные, как гранатовый плод. Если бы этих губ коснулась улыбка, лицо было бы намного милее.

– Как твоё имя?

– Ти́я, господин.

Имя южанки, как он и думал.

– Ешь финики, Тия.

Рабыня слушается. Ее рот жуёт медленно, даже с некой изящностью. Должно быть, в прошлой жизни она была воспитанной девицей, а не простолюдинкой. У Тии маленькая грудь с темными сосками, широкие бёдра с бледными полосками растяжек и узкие лодыжки.

Черный калачик волос держится на затылке двумя серебряными заколками-шпильками. Джисон сам распускает ей волосы. Слегка вьющиеся локоны падают на плечи и спину, и прибавляют девушке ещё больше красоты. Он соскучился по таким мгновениям. В походе ему, конечно, попадались женщины, но их не хотелось раздевать, а сношаться с ними – тем более. Джисон не спал ни с кем очень долгое время, но он знает, что на рабыню у него не встанет. Такие хорошенькие девушки как Тия вызывает в нем лишь приятное эстетическое довольство.

– Как много мне можно съесть, господин?

– Сколько хочешь, – Он пододвигает ей блюдо поближе, а сам садится поудобнее, чтобы не упустить ни мгновения, как девушка ест. – Скажи, откуда ты.

– Из Ины. Мой отец когда-то держал ювелирную лавку, но задолжал большие деньги. Он продал меня на рынке, чтобы расплатиться. Я служу во дворце почти четыре года.

– Покойный Владыка хорошо обходился с тобой?

– Я очень редко его видела. Я прислуживала Наследному Принцу, но, – тут она мрачнеет и перестает есть, – он брал меня даже во время лунного кровотечения. Мне приходилось пить спорынью* три раза, чтобы исторгнуть из себя его бастардов. Теперь я уже никогда не зачну.

*спорынья – токсичный гриб, который растет на злаковых растениях. В древние времена спорынья использовалось как абортивное средство.

– Не бойся, этот трусливый сопляк скоро своё получит. Его прогонят по улицам города в чём мать родила, а потом четвертуют на глазах у всех. Голову отсекут и повесят на шпиль у главных ворот. Туда, где висят головы его монаршей семьи. Так меняется власть.

Джисон делает в уме оговорку: “Не всей семьи”. Главная Владычица, мать Принца Хвана куда-то исчезла. Если она в бегах, от неё стоит ждать проблем: матерь, чьё единственное дитя в огромной опасности, способна пойти на многое, чтобы его спасти. Но с другой стороны, мало кто согласится помочь королеве без короны.

– Рабам всё равно, в чьих руках кнут, – Тия слегка приподнимает уголки губ, и действительно становится ещё симпатичнее.

– Здесь рабов больше, чем у меня на родине, в Вешоре. Пока есть кнут, будет порядок, – Джисон задумывается на мгновение, затем продолжает: – У Владыки было четыре жены. Наследник родился от первой, но, когда мы обезглавили остальных трех жён, при них были только годовалые девочки. Ты знаешь что-нибудь о том, были ли у Владыки ещё сыновья?

– Я служила только Принцу Хвану, и ни о каких других сыновьях не слышала. Спросите слуг, что служили жёнам, возможно, они скажут вам больше, чем я.

«Этим займется старина Чанбин. Не буду забирать его хлеб» – думает Джисон, затем поднимается из воды и велит подать халат.

2

На террасе солнечно и пахнет дикой розой. Розово-прозрачная дымка зноя стелется по роскошному саду, где бьют ледяные фонтаны, цветут зеленые арки и взмывают вверх ползучие кустарники, а среди всего великолепия чинно прогуливаются прекрасные заморские птицы. Джисон, уже умытый и переодетый, наконец, чувствует себя отдохнувшим. Он не присутствовал при захвате города, и теперь наслаждается поздними плодами победы.

Внизу пышно разросся кипарисовик, а в его тени, у маленького пруда, обложенного красным камнем, сидит неизвестный мужчина и читает свитки. Его одежда из желто-оранжевой парчи – цвет пустынь, обнимающих Ину – а рукава с прорезями достают до голенищ сапог вместе с тонкой, словно паутина, золотистой накидкой. Он сидит на скамейке, закинув ногу на ногу, и время от времени отгоняет пчел, что липнут на него, как на мёд. Даже издали видно, что глаза у мужчины изящно-раскосые и черные, как ночь; наверное, он родом с земель, что на Востоке, или – кто знает? – из самой Вешоры.

– Это Ли Минхо, начальствует в гареме, – Чанбин опирается локтями о перила террасы. Джисон протягивает ему штоф* с вином, – Смотрит за порядком и исполняет нужды наложниц: закупает ткани, пудру, драгоценные побрякушки… в общем, всю эту бабскую белиберду. И сам на женщину изрядно похож. Не удивлюсь, если кастрат. К слову, он был у Первой Владычицы доверенным лицом и травил всех бастардов мужа по ее приказу. У него глаза нашенские и имя, к тому же. Заметил, да? Его потому в живых и оставили.

*штоф – приплюснутый четырёхгранный сосуд для алкоголя.

– Это ты с ним обсуждал всех детей Владыки? – Джисон не может не думать о том, какие у Минхо красивые губы. Словно цветочные лепестки. Стоит позже пригласить его поужинать. – Неужели единственный наследник – это Хёнджин?

“Имя у Принца тоже хоть куда” – проскакивает невольное замечание. Неужели мода на всё вешорское пришла в Ину раньше, чем вешорская армия встала у городских ворот?

– Единственный. Не понимаю, зачем Чану держать Хёнджина в живых, если проще поскорее его обезглавить. Позорный ход по улицам, четвертование… мне иногда чудится, что я служу самому Дьяволу.

– Так все семьи, что в тайне нам не покорились, хорошенько подумают, прежде чем созвать свои мечи. Принц отречётся от власти и прилюдно признает себя грешником. Династия Хван погаснет в позоре и грязи. Простой народ устал от них.

– У Чана ум под одно заточен – как вернее властвовать. Мне язык стали легче понять, чем его политические ухищрения.

Джисон только беззвучно усмехается. Чанбин стал частью кэшика* не так давно, и ещё многого не знает о своём господине.

*кэшик – элитное подразделение воинов, личная, посменная гвардия Императора.

Год назад в мокрых тропических лесах Полководца подкосила болезнь, и верные соратники не могли понять, что делать, пока Чанбин не нашел на его шее укус змеи. Он представился хорошим полевым врачом и, сразу определив, что это за вид гада, приготовил противоядие. Чтобы выплатить долг, Чан приблизил его к себе и пообещал, что поможет вернуть обнищавшему роду Со прежнее влияние. Изображение белоснежного тельца с жёлтыми глазами, что Чанбин с гордостью носит на своём плаще, родом из языческих краёв, но никто не посмеет упрекнуть за это, пока Чанбин под протекцией Полководца.

Ли Минхо неторопливо сворачивает свитки и поднимается с места. Он смотрит по сторонам без какой-либо цели и тут замечает на террасе двух мужчин: воина из кэшика и Командующего десятью сотниками*. Хан Джисон, будучи впервые в должности командира помог завоевать Ину, и теперь, при взгляде на Ли Минхо чувствует, что стоит, пожалуй, завоевать ещё одну крепость.

*десять сотников – десять командиров сотен воинов, то есть Джисон командир тысячи воинов.

Он не отрывает от Минхо зачарованного взгляда, то и дело касается пальцем своих губ, погруженный в мысли. Со Чанбин пьёт вино так, будто это единственная его отрада. Минхо хмыкает – это не слышно, но видно – и исчезает среди диких роз, махнув золотистой накидкой, точно плутовка хвостом.

– Скользкий тип, – Чанбин выказывает свою неприязнь кислой миной, – Ни объездить, ни прибить. Я держусь от таких подальше и тебе советую, друг.

3

Тия приносит в покои Джисона лучшие финики и курагу, два штофа кроваво-красного вина, цыплят, запеченных с овощами, и крупно нарезанную дыню в качестве десерта. Остальные рабы расставляют свечи, меняют постельное бельё и разжигают камин. Ночи в Ине настолько же холодные, насколько жаркие дни.

Джисон никогда не позволял себе лишнее в одежде: бесполезные цацки не пристало носить воину; слишком богатые ткани нужны, чтобы выпячивать себялюбие и жадность. Но то, с каким вкусом одевается Ли Минхо, сеет внутри сомнения: вдруг он будет смотреть и говорить с вежливым снисхождением? Вдруг он будет думать, что Джисон либо бедный, либо скупой, раз носит непримечательные ткани?

«Я давно уже не зелёный юнец, – мелькает здравая мысль, – Переживать о тряпках – последнее дело».

Он останавливает свой выбор на дымчато-синих цветах – совершенно обычно, и не привлекает лишнее внимание. Но с поясом всё же поддаётся чувству и выбирает тот, что с золотой пряжкой, а не стальной. В остальном он чист, побрит, от него не пахнет по́том – этого достаточно для первой встречи.

Ли Минхо приходит, когда цыплята с овощами полностью остывают, и лицо у него такое, будто час – вовсе не опоздание. Подбородок горделиво поднят, колдовские глаза смотрят в душу, а на губах играет насмешливая улыбка. Он всем своим видом как будто говорит: «Я – хозяин своего времени и прихожу, когда захочу».

Джисон от раздражения гнёт вилку в руке, но не может не признать, что Минхо привлекателен: халат, вышитый серебряной нитью, сидит ровно по талии, а из боковых прорезей выглядывают белоснежные шальвары*; с плеч ниспадает, расшитая богатым орнаментом, тёмная мантия и достаёт до каблуков туфель с посеребренными, плоскими носками. Минхо садится за стол, и длинная висячая серьга в его правом ухе бликует от огня свеч. Его кожа удивительно светлая, не смотря на жаркое инское лето, и по цвету похожа на снежные холмы, что покрывают степи Вешоры в особенно лютые зимы. Либо он использует белую пудру, либо почти не выходит на улицу.

*шальвары – шаровары.

– Славный букет, – говорит он, делая глоток вина, – и славный… ужин. Благодарю за приглашение, Ваше Благородие.

Его тонкие напудренные пальцы берут курагу и отправляют в рот. Джисон искоса наблюдает, как по-детски очаровательно он тянет губы, пока жуёт, и отвечает так:

– Пустое. Я позвал вас, чтобы узнать поближе того, кто помогает нам, не щадя живота своего. И было бы лучше, явитесь вы вовремя, а не… – Минхо проталкивает пережеванное еще одним глотком вина, и его кадык плавно поднимается и опускается. Джисон отрывает взгляд и продолжает: – В любом случае, наслаждайтесь.

– Не щадя живота, – тихий смех, как касание пёрышка, – Я действительно не щадил его, когда согласился поужинать с вами. Признайтесь, еды здесь с горошину, потому что вы украдкой вынесли с кухни то немногое, что нашли? Или это ваша привычка воина – не доедать и бережливо относиться к крошкам?

– Чт-

 Джисон покрывается красными пятнами от гнева.

– Перестаньте! – Минхо наполняет его кубок, – Ина – город богатый, здесь мы ни в чем себе не отказываем. Тия, малышка! – он подзывает к себе рабыню, – Забери отсюда всё, кроме вина и сухофруктов. Сходи к кухаркам и скажи, что Господин Ли зверски голодный. Пусть найдут что-нибудь горячее и жгучее, чтобы у Его Благородия слезы из глаз брызнули. И не забудь про персики, – Когда девушка уходит, он отвлеченно добавляет: - На кухне все знают, как сильно я люблю персики. Они говорят, у меня хороший аппетит.

– Это видно, – Джисон говорит сквозь зубы. Его гордость уязвлена, и весь флёр от красоты Минхо улетучился. Какой-то ряженый шут! – Не боитесь последствий, когда позволяете своим мыслям свободно выходить через рот?

– Ни капли, – Минхо довольно откидывается на спинку кресла, – Я никогда ни перед кем не лебезил: ни перед Владыкой, ни перед его Первой женой. И перед вами тоже не буду. В конце концов, Полководец Бан – не особенный. Всё одно – власть, но под другой личиной. Такова моя натура, и Госпожа очень ценила меня за это. Когда я раскрыл ей план Владыки родить новых сыновей, чтобы лишить её драгоценного первенца права на трон, она чуть меня не казнила… Но вовремя поняла, что правда в наше время дороже золота.

– Обо всех детях Владыки мы узнали с вашего позволения, – Джисону уже порядком надоело это пустословие. Чанбин оказался прав во всем: и в том, что язык стали проще, и в том, что Минхо скользкий тип, – Какой ещё правдой вы владеете?

– Уверены, что хотите услышать это? – хитрый прищур.

– Я жду.

В этот момент Тия приносит им горячего молочного поросёнка, натертого специями, фаршированные яйца, солонину, нарезанную тонкими кусочками, и румяные персики.

– Как раз вовремя. Ты свободна, малышка, – его совершенно не смущает, что Тия – рабыня Джисона.

– Говорите, на чём остановились.

– Правда, – он берёт кусочек мяса, чуть высовывая язык, и принимается медленно двигать челюстью, не отрывая взгляда от Джисона, – Правда в том, что вам нравится смотреть, как я ем. Мой рот привлекательный, и вы, не переставая, им любуетесь. Вы думаете, что я – либо шлюха мужского пола, либо кастрат. Вы очень давно ни с кем не ложились в постель. Ваше семя загустело и отдаёт в голову, поэтому вы такой раздражительный. Посмотрите, как вы согнули несчастную вилку! Я мог бы посоветовать Вашему Благородию посетить наложниц покойного Владыки и выбрать себе жену, но… вас же это не интересует, верно? Тия может ходить обнаженной по этой комнате, но, единственное наслаждение, которое вы себе позволяете рядом с женщиной, это просто смотреть на неё. Почти такое же наслаждение вы испытываете сейчас, рядом со мной, и я спешу вас обрадовать и одновременно огорчить. Я тоже люблю мужчин, но не они берут меня, а я их. 

Джисон чувствует, как его начинает мутить. Он наливает себе полный кубок вина и выпивает залпом. Минхо как ни в чем не бывало разрезает ароматного поросёнка.

Джисон решает, что пора закончить глупый обмен напыщенными любезностями. Незачем “выкать” с мелкой сошкой:

– Ты думаешь красота даёт тебе какое-то могущество? Но будет ли от неё толк, когда я изобью тебя и брошу в яму?

В насмешку над его “тыканьем” Минхо отвечает в панибратской манере:

– Командующий Хан может делать всё, что ему угодно! Но ты слишком торопишься! Посмотри, какое хорошее мясо. Кухарки постарались на славу. Я не лукавил, когда говорил, что голоден. Позволь своему почетному гостю насытиться, а уж потом плени его.

«Интересно, он вёл себя точно также, когда разговаривал с Чаном и Чанбином? Или он видит, что я младший из троих, и поэтому не воспринимает меня всерьёз?».

Джисон ловит себя на желании заткнуть его милый рот тряпкой, хочет содрать эти вычурные одежды и взять Минхо прямо на кресле. Тот будет кричать от боли, извиваться, как кошка, и кончит первым. Но Джисон понимает, что это в нём бушует разочарование вперемешку с мальчишеской злостью, и сам он ни за что не опустится до изнасилования, даже если это будет оправданным наказанием.

– Откуда ты родом? Фие́н?

Минхо ест без суеты, как не тот, кто голоден, а тот, кому нравится смаковать.

– Мимо. Старый Ра́лех.

Джисон хмурится. Давным давно ралехские воины подняли мечи против правящей семьи Вешоры. А в ответ прошлый Император Вешоры, отец Чана, сравнял Старый Ралех с землёй и построил на его месте Новый. Стало быть, в Минхо течёт мятежная кровь? Тогда зачем на самом деле Чан оставил его в живых?

Минхо продолжает:

– Сиротам особо некуда прибиться, а воровать и пакостить мне надоело. Когда адепты Единого Бога взяли меня под своё крыло, я был несказанно рад: у меня появилась крыша над головой, сытная еда, чистая одежда и работа. Я стал служить в храме младшим послушником. Не удивляйся так! В то время Божьи Законы я знал на зубок. Мой настоятель был глубоким старцем, не мог ни писать, ни читать, ни мочиться без посторонней помощи. Я получал его письма и отправлял ответы, работал с документами и счетными книгами. Монетная наука далась мне очень легко. Когда мне исполнилось четырнадцать, началась война, наш храм разграбили варвары, а всех выживших отправили на невольничий рынок в Фиен. Спустя какое-то время оттуда я попал прямиком в услужение Первой Владычицы Ины. Она подписала мне вольную спустя четыре года службы, но мне не захотелось уходить.

Джисон с неприятным чувством понимает, что ошибся в подозрениях. Будь Минхо приверженцем учений ралехской веры, это было бы отличным поводом обвинить его в инакомыслии; тогда даже Владыка Бан не сможет сохранить Минхо при дворе. Хотя, как знать! – предки Со Чанбина тоже не отличались любовью к Единому. Но от Чанбина есть польза, а что Полководцу может дать такой как Минхо?

В любом случае, нет гарантии, что хитрый змеёныш не скормил Джисону ложь.

– Занятная история, но как же так случилось, что набожный сиротка вдруг сделался бесстыдным плутом, мужеложцем и отравителем?

– Весь лоск святости слез с меня, как облупившаяся краска, пока я жил на рынке. Любому мужчине нравится чистота и невинность, но более всего каждый жаждет владеть и пачкать.

– И скольких ты сам испачкал?

– Верно, меньше, чем ты. Долгие походы утомительны, а кровавые битвы приносят хорошую добычу. Скажем, красивых крестьянских мальчиков?

– Я воин, а не насильник.

– Достойный ответ, другого я не ждал. Теперь твоя очередь рассказывать. Кто ты такой, Командующий Хан?

– Твой новый господин. А вот ты – смешная мелочь, обычный счетовод, но болтаешь слишком много и знаешь тоже. С чего бы Первой Владычице доверять такому как ты?

– Как грубо. И скучно. Здесь куда ни ткни, везде господа. Но что-то же должно отличать тебя от остальных? – Минхо берёт дольку персика и долго на неё смотрит, прежде чем вновь поднять глаза на Джисона, – Знаешь, ты мог бы достичь небывалых высот. У тебя огромный потенциал, Командующий, и всё, что тебе нужно лежит прямо перед носом, – Он пожимает плечами и подносит кусочек к чужому рту, – Просто возьми это.

Джисону не по душе то, с какой ловкостью из раза в раз Минхо переводит разговор в угодное только ему русло. Губы, словно не по своей воле, размыкаются, и персик тает на языке.

– О чём ты болтаешь?

– Ты ведь прибыл в Ину позже основного войска. Истреблял жалкие остатки некогда великой армии Хван.

– Полководец Бан дал приказ доставить Наследного Принца живым или мёртвым. Это заняло некоторое время.

– Всё верно. Ты не единственный достойный воин, у твоего Императора их … сколько? Не меньше ста тысяч, полагаю? Но он отправил именно тебя, потому что доверяет своему верному Командующему. И пока ты подтирал за ним, он и его бравые товарищи наслаждались сладкими плодами Ины. Каков хитрец, скажи?

Джисон леденеет всем существом.

Значит, вот, чего Минхо добивается. Хочет настроить его против Полководца. Но ход неудачный. Джисон предан Чану с самого детства. Они – молочные братья, вместе росли и воспитывались, вместе брали город за городом. Никто не посмеет вогнать клин между ними.

Он резким движением поднимается с места встаёт у чужих разведённых колен. Минхо замирает и в его взгляде, направленном снизу вверх, нет ни капли испуга, лишь нетерпеливое ожидание. Джисон грубо берёт его за челюсть, впиваясь большим пальцем в щёку, и понимает, что нет, – на чужом лице никакая не пудра, это естественная белизна кожи.

Он невольно замечает крошечную родинку на правой стороне носа Минхо. Эта родинка ещё сильнее колышет в нём злость. И вместе со злостью душу сжимает жгучая тоска по давно ушедшей первой влюблённости. Такая по-детски нелепая, но всё ещё цветущая, точно вьюнок в солнечный день.

– Похоже, ты действительно не осознаешь своё положение. Ты уже рассказал нам всё, что было необходимо, теперь пользы от тебя столько же, сколько от сосков на панцире. Ты красивый, и это единственная причина, почему ты здесь. Твоя могила давно выкопана. Я скину тебя туда, – Джисон приближается к его лицу ближе, – если услышу ещё хоть одно, – их носы соприкасаются, – неугодное мне слово.

– Обнадёживающе, – Минхо пытается растянуть губы в привычной лыбчонке, но не выходит.

– Ты будешь являться ко мне каждый вечер и ужинать со мной. Ты будешь есть голым и не посмеешь меня ослушаться. Я приручу тебя, по душе тебе это или нет.

Джисон ожидает чего-нибудь колкого в ответ, но Минхо молчит. Тот хмурится, смотрит в сторону и не шевелится.

Его шея приятно пахнет, а ушко очень хорошенькое. Джисон прикусывает нежную мочку, оттягивая серьгу, и опускается поцелуями ниже по шейному изгибу. Рука, что держала челюсть, теперь грубо сжимает волосы на затылке. Голова Минхо откидывается назад, а глаза закрываются. Полная капитуляция. Джисон раскрывает его губы-лепестки языком. У поцелуя вкус торжества и власти. Минхо податливый, топкий, как взбитое масло, не издаёт ни звука, но горячо дышит. Его рука находит пах Джисона и ощутимо мнёт. Когда они на мгновение отрываются друг от друга, он говорит:

– Я буду покорным, если тебе так хочется. Стоит ли торопиться? Править городом – скука смертная, но я приму за честь развлечь тебя.

Джисон чувствует, как между ног приятно твёрдеет. Ловкие пальцы проникают под пояс и касаются плоти.

– Я не собираюсь править никаким… городом. Что за бред ты несёшь? – ответить выходит с оттяжкой, потому что эти пальцы, эти грёбанные пальцы…

Дрожь проходит волной по позвоночнику.

– Ох, так Полководец Бан ещё не известил тебя? – откровенная насмешка прорезается в голосе Минхо, – Он намерен оставить тебя Наместником в Ине, перед тем как отправиться в следующий поход. У меня с тобой будет та-а-ак много времени.

Джисон понимает сказанное не сразу, а, когда до него доходит, он видит, как меняется взгляд Минхо. Это въедливый взгляд стервятника, готового к трапезе. Джисон – его пища, которую он ни за что не выпустит. Рука на члене сжимается так сильно, что от боли перед глазами вспыхивают красные круги. Рот невольно открывается в немом крике.

– Дос… таточно. Достаточно! – Джисон находит в себе силы отпрянуть. Хватка исчезает, и он тут же прячет исстрадавшийся член обратно в штаны, – Ужин закончен.

Минхо тихо хмыкает и встаёт с кресла.

– Тебе стоило подобрать к своей одежде другой ремень, – говорит он напоследок. Дверь за ним закрывается бесшумно.

Такого позора Джисон ещё не испытывал. Все его попытки быть выше, чем он есть, теперь кажутся ему кретинскими, а те метания в выборе одежды – смех, да и только! «Ни объездить, ни прибить» – чёртов Чанбин и здесь оказался прав.

Ли Минхо – отменный лицедей; его слова всё равно что липкие путы, и где в них правда, а где ложь, не разобрать.

Джисон ходит по комнате кругами и трёт лоб до красноты. Не хочется верить в то, что Чан действительно оттолкнёт от себя, всучит власть над Иной, как что-то надоевшее и скажет: «Правь от моего имени!». Нет, конечно же нет. Какой из Джисона Наместник? Он не рождён властвовать. Завтра же утром нужно заявиться к Чану и всё узнать.

Он выравнивает дыхание, берёт себя в узду, даже чувствует некое безразличие ко всему, но тут замечает на столе блюдо с персиками. В голове будто щёлкает.

Тия вскрикивает, когда заходит внутрь, и блюдо с ненавистными фруктами разбивается о стену рядом с ней.

– Господин! – она падает на колени прямо с порога, – Я ничего не говорила Господину Ли о вас. Я клянусь вам, что он не видел, как я раздевалась перед вами. Пожалуйста, накажите меня, если я где-то совершила ошибку!

«Он может и не видел. Очевидно, у него здесь полно ушей и глаз».

– Поднимись, – Тия медленно встаёт на ноги. Лицо у нее опущено, – Убери всё и согрей мне постель.

Ему всю ночь снятся сны, ужасные и вместе с этим приятные. В них Минхо тесно прижимается губами между его ног и глубоко сосёт. Слышится тихое мычание. Затем он поднимает голову и открывает рот, полный белого густого семени.

– Глотай, – Джисон слышит свой голос со стороны.

Рот закрывается, кадык дёргается вверх-вниз. Минхо вытирает мокрые алые губы и переворачивает его на живот. Он имеет Джисона без устали, как кобель имеет суку, до самого пробуждения. Когда рассветные лучи попадают на кровать, Джисон находит себя совершенно не в той позе, в которой засыпал. Его бёдра сжимают сбитое в кучу одеяло, а на животе чувствуется полузастывшая липкость.

4

В темнице темно, сыро, стоит запах скисшей соломы и отхожего ведра. Единственный проблеск света – это крошечный зазор между дверью и каменной стеной. Когда настаёт время кормежки, эта дверь отворяется, и факелы обжигают глаза, точно ангельское сияние.

Хёнджин точно не знает, сколько прошло времени. Он из раза в раз спрашивает об этом тюремщика, но тот неизменно молчит. Щетина на лице ощущается явно… значит больше трёх дней. Адской болью пылает изувеченная нога, но никто не заменит ему повязку. Бан Чан, эта мерзкая тварь, хочет, чтобы с человеческим обликом Хёнджин лишился тех крох гордости, что остались в нём после отступления.

Отец восседал на колеснице, окруженный со всех сторон своими генералами и личной гвардией, когда копьё пробило ему грудь. Вешорская рать пожрала инскую армию, как голодное кровожадное чудовище. Хёнджин успел увести за собой в горы только триста воинов. Города-союзники Крада и Хагейт обязаны были прийти на помощь, и до границы оставался всего день пути. У последнего перевала их настигла конница Командующего Хана. Три сотни воинов под командованием Хёнджина превратились в три сотни трупов. Собственный меч лег, прижатый между шеей и плечом – последнее усилие и всё будет кончено. Но он не успел себя убить. Хан пронзил его голень стрелой.

Теперь Хёнджин здесь, в подземельях замка, бесправный пленник, что ждёт публичной казни. Захватчик Бан позаботится, чтобы его смерть стала добротным развлечением. В темнице нечем удавиться.

Он бесцельно трогает руками шершавые округлые камни стен, когда у двери раздаются шаги.

Наверное, тюремщик пришёл забрать пустые плашки после еды. Глаза жмурятся, от яркого света. Некто заходит внутрь, но Хёнджин не слышит звуки посуды.

– Кто это? – пальцы беспомощно трут влажные веки.

Тот, кто хотел казаться тюремщиком, плотно затворяет дверь и кладет факел на пол.

– Я приказываю тебе назвать своё имя! – он ни за что не станет умолять. «Я всё ещё жив и всё ещё Принц!».

– Ваше Величество, – тихий женский голос. Перед ним стоит фигура, облаченная в тёмный плащ, – Что они сделали с вами?

– Тия?

Рабыня снимает капюшон. Ее иссиня-черные волосы заколоты сзади двумя шпильками, а незабудковые глаза блестят от слёз. Она тихонько садится на солому и прижимает Хёнджина к своей груди.

– Тебя никто не видел? – он позволяет себе расслабиться в её объятьях.

– Нет. Я делала всё, как вы меня учили, – напряженная пауза. Затем: – Они сеют слухи по городу, что вы спали с жёнами Владыки и с собственной матерью. Храмовники ополчились против вас. Многие верят им. На площадях люди требуют Божьего Суда над вами.

– Что говорят советники?

– Все убиты. Они были преданы вам до самого конца.

– Безмозглые старики. Они пригодились бы мне. Кто переметнулся?

– Многие из ближнего круга вашего отца, – Тия аккуратно гладит Хёнджина по колючему подбородку, – Захватчик Бан часто обедает с ними и ведёт разговоры. Достойные наложницы прислуживают им, словно таверные девки.

– Вот как? – Хёнджин меняется в лице, – Кто послал их прислуживать? Бан Чан сам решил или кто-то его надоумил?

– Так пожелал Господин Ли. Он следит, чтобы девушки исполняли свои новые обязанности.

Хёнджин не сдерживается и смеется в руку. Тия, его умная птичка, принесла занятные новости. Как и ожидалось, Ли Минхо начал свою игру.

– У кого ты теперь в услужении?

– У Командующего Хана. Он сам меня выбрал, – Тия виновато опускает глаза. Нога Хёнджина словно реагирует на ненавистное имя и начинает болеть ещё пуще, – Что мне нужно сделать, чтобы спасти вас?

– Всё, как всегда. Смотри своими глазами и слушай своими ушами. Ничего не упускай, всякая мелочь важна. Прячься, но будь на виду. Служи другим, как следует, но не забывай, кто твой хозяин. Ты большая молодец и многому научилась. В будущем ты сможешь действовать без моих наставлений.

Рабыне неприятна мысль о его скорой смерти, но молчаливые слёзы – единственный признак ее чувств.

– Я поняла вас, – покорный кивок.

– Обними меня. Я совсем без тебя одичал.

Она прижимается к нему всем телом, и он гладит ее по волосам, пока целует. Его кожа и волосы грязные, одежда превратилась в рваньё и кисло пахнет, а от раненной ноги несёт гноем. Его Тия – как глоток родниковой воды в неистовый зной.

Она отрывается от него, чтобы прошептать:

– Ваши глаза – два сапфира. Синие-синие.

– Ты знаешь толк в драгоценных камнях, – слабая улыбка, – Теперь ступай. Иначе хватятся.

Тия забирает факел, а, когда уходит, не оборачивается. Снова наступает тьма. Хёнджин ложится на солому и закрывает глаза. Его рука сжимает в кулаке серебряную заколку-шпильку.