Он есть зима, есть мороз и холод, и лёд, и звон разбившихся сосулек. Он есть смерть от обморожения и от провалов под лёд, от сошедших со склонов лавин и накрывших города бурь. Он есть беспощадность и жестокость, он есть друг и он есть враг.
Он рождается изо льда и боли, из тёмных вод озера в неотмеченном на картах городке. Луна даёт ему имя — Джек Фрост, он принимает его с благодарностью и улыбкой, с безразличием в промерзшем сердце. Какое имя ему не дай, не обманешься. Зима остаётся зимой, даже назови её летом.
От одного только его дыхания поднимаются метели и бураны, от одного только его присутствия температура падает то критически холодной. Люди мёрзнут, люди замерзают, люди умирают. А он идёт дальше, не оглядывается. В хорошем настроении расцеловывает людям щёки и носы, раскрашивая красным, в плохом посылает морозы, от которых трещит сам воздух. Он сам — не жесток и не беспощаден, но ему всё равно — и равнодушия достаточно.
Его зовут Джек Фрост, но он есть то, что он есть — мороз и холод, лёд и смерть в холодную ночь. Он веселится и смеётся, он балагур и хаос, он радость и раздражение в одном флаконе. У него мёртвое сердце, отстучавшее своё, покрытое толстой-толстой коркой льда. Он был человеком, человеком и умер, и вода убила в нём всё человеческое, вытеснила. Всё отмёрзло и отпало, разбилось на миллиарды кусочков. Ненужное и опостылевшее.
Джеку скучно. Он замораживает лабиринты Пасхального Кролика от скуки, в ледяную пыль превращает пески Песочника. Рисует на окнах узоры, и стёкла жалобно трещат под напором нечеловеческого мороза. Его ненавидят, его презирают, его избегают. Над ним смеются и потешаются, в него не верят и проходят сквозь. Его считают выскочкой, пубертатным мальчишкой с ветром в голове, но ветер — его давний приятель, и ему в Джековой голове явно делать нечего.
Джек знает, что создан для чего-то, и явно не для того, чтобы быть тем, кто он есть. Его ледяному сердцу, если честно, всё равно. Он хочет веселиться и смеяться, летать по миру, приносить снег и мороз, приносить смерть. Он создан для этого, он есть это. Он не благороден и не справедлив, он просто есть. Джек явление, зима, и зиму не запрёшь в тонкостенном стеклянном сосуде.
Его приносят в замок Северянина в пыльном мешке, больно бьют об пол, но не больнее, чем он умирал. Джек даже не злится, он всегда рад поговорить. Приглашение, конечно, у Хранителей так себе, но в общем и целом… Джек даже наслаждается мгновениями общения с подобными себе, пусть и с такими слабыми. Они словно букашки, муравьишки на его ладони. Слабые, слабые, слабые. Зависимые от веры, способные распрощаться со своей бесценной бессмертной жизнью в любой момент, не обладающие магией. Вызывающие брезгливую жалость и такую же брезгливую приязнь.
Но в какой-то момент Николас всплескивает руками, зажигаются факелы, звучит музыка. Он торжественно объявляет:
— Отныне ты Хранитель!
И громкий смех становится ему ответом. Ответом становится удар посохом об пол, промороженный пол, затухшие от поднявшегося ветра факелы и замороженные (почти мёртвые, ещё бы немного…) эльфы. Джек не любит музыку и факелы, Джек не любит тепло. Джек не любит, когда кто-то решает, кем он должен быть. Ведь он знает, кем он рождён.
В конце концов, Луноликий совершил ошибку. Из людской смерти не должны рождаться духи. Они непокорны, они хаотичны, они следуют своим и только своим правилам. И они сильны, безумно сильны. Джек теперь не тот мальчишка, который когда-то веселил детей и без капли страха спас свою сестру от смерти, нет. Он дух, он зима, он опасность. Вечный холодный ребёнок с холодным сердцем. Веселящийся и улыбчивый. Веселящийся и смертельный.
— С чего вы взяли, что я хочу быть Хранителем? — глаза у Джека искрятся, смеются. Глаза у Джека — бездна, обманчивая и безумная. Хранители обманываются, играют перед ним самое настоящее занимательное представление, считая его капризным ребёнком. Джек не спешит их разубеждать. Ему смешно до колик в животе, он еле сдерживается! Какой нормальный бессмертный дух захочет добровольно повесить на себя кандалы, который в любой момент могут тебя убить? А именно такие кандалы и есть эта пресловутая детская вера. И Джек, тот самый Джек, которому всё равно, умирают ли люди от его морозов, умирают ли дети, добровольно на такое никогда не пойдёт. Он свободен. И свободным собирается жить, и никогда не умереть.
Но Джеку скучно, ужасно скучно, и он подыгрывает. Разыгрывает, что ему не всё равно, кем там его избрал Луноликий. Разыгрывает интерес к мастерской Санты (хотя нет, не разыгрывает, ему действительно интересно). Разыгрывает соперничество с Кроликом-переростком. Он достаточно много времени провёл среди людей, чтобы копировать их поведение было для него чем-то сложным. Джеку весело до пузырьков в забитых водой лёгких, впервые настолько смешно за долгие годы. Наверное, именно поэтому он вместе с командой-в-кандалах отправляется в замок Феи.
На санях лететь интересно. Необычно. Джеку почти нравится, но почти потому, что свои родные потоки ветра он ни на что не поменяет. А Северный ветер обиженно воет, как маленький ребёнок, кажется, обрушивает метель на какой-то городок, пока Хранители не замечают, но Джек только посмеивается. Он есть хаос, и если Хранители об этом не знают, то, о, какое же их ждёт интереснейшее открытие. Это будет прекраснейшее из прекрасных представлений, когда они поймут правду!
Ах, какой же красивый дворец у Феи!.. Джек хочет его заморозить, проморозить от конца до конца, покрыть морозными узорами, а мельтешащих феечек и главную их предводительницу превратить в красивейшие хрустально-ледяные статуи. Но нельзя. Даже если Туф для него не более, чем маленькая мошка, которую можно прихлопнуть из прихоти и не заметить.
В конце концов, кто тогда будет его развлекать?
А потом Джек замечает его. Смотрит ему в глаза и всё-всё понимает. Принимает правила чужой игры, склоняя голову, пряча дрожащие от рвущегося смеха губы. Боже, какой абсурд!
Похоже, сама Тьма тоже заскучала и решила поиграть с маленькими-маленькими таракашками. Огромный монстр в маленькой тараканьей шкуре.
Джек принимает правила чужой игры. В этот раз действительно принимает. Воздух звенит переливами колокольчиков в знак его сдерживаемого громкого-громкого смеха. Джеку нравится играть с такими же, как он. Безграничными, бессмертными, бесконечными. И даже если для этой игры необходимо уделить время насекомым… что же, у Джека оно не ограничено! Что ж, как он назвался? Кромешником? Бугименом? Хорошо, в конце концов, Джек — тоже не его настоящее имя, так что они, в какой-то степени, квиты по лжи. Тьма с зимой всегда шли друг с другом под руку.
Джек вживается в ту роль, которую ему предложили. Так же, как Тьма, втискивается в крохотную тараканью оболочку. Строит из себя воинственного мёртвого пацанёнка, который готов кинуться на амбразуру за то, что ему к чертям не сдалось. Джек делает вид, что воюет с Кромешником, Кромешник делает вид, что Джек не стоит его внимания. Они играют — даже не с Хранителями, друг с другом. Хранители, замок Феи, вера детишек — это всего лишь декорации.
А они — главные актёры в этом театре абсурда.
Делают вид, что сражаются, при Хранителях. Не сражение, скорее, переброска снежками, как у маленьких детей. Если бы они сражались на самом деле, всё бы вокруг вымерло, вымерзло на много-много миль. Наступили бы новые Тёмные времена, и прошли бы очень, очень нескоро. Но они всё ещё в своих маленьких тараканьих ролях, поэтому сражаются они тоже — по-тараканьи. Это сравнение очень смешное, на самом деле, Джеку нравится.
Они встречаются, пока никто не видит. В тьме ночных городов, в тьме подземелий под детской кроваткой. Джеку всё равно на веру, всё равно на детей, всё равно на Хранителей. Приближающаяся Пасха его не трогает, он прекрасно знает, что будет дальше. Тьма хороший соигрок холоду. И они встречаются, и они не сражаются и не обсуждают своих друзей-врагов насекомых. Они снимают тараканий маскарад и разговаривают. Джек младше, чем Питч, конечно, младше, но по силе они равны, и они всегда находят, о чём поговорить.
У них своя игра между собою. Холод и тьма подходят друг другу, как ничто другое. Они целуют друг друга, словно возлюбленные, под покровом ночи. У них сердца пустые, небьющиеся, но друг с другом они чувствуют себя одним целым, и они становятся одним целым. Они зима и ночь, холод и тьма, смерть и саван. Они играют вместе, они забавляются, они едины.
Они заканчивают игру однажды. Раньше, чем планировалось. Раньше, чем следовало. Ведь Джеку ничего не стоило бы поиграть с детишками и не убить их при этом. Ведь Питчу ничего не стоило бы разыграть представление, где его тьма устраивает бунт против своего хозяина. И вышла бы отличная сказка, где опять добро победило зло. Но они решают играть по-другому, по-крупному, и не так, как следует.
Это их игра. И кто им запретит?
Они есть хаос. Они есть разрушение. Просто потому, что желают того.
Джейми видит Джека. Джейми верит в него. Джейми улыбается ему.
Джейми может всё изменить. Джейми — главный герой этой сказки. Ребёнок, который вернёт силы Хранителям и который вместе со своими друзьями победит страшного, очень страшного Бугимена.
— Я верил! — кричит он. — Я верил, что вы существуете!
Джек ласково гладит его по щеке своей холодной, холодной ладонью.
— Конечно, Джейми, — улыбается острой улыбкой. — Конечно.
Зима пришла в его дом. От зимы нужно бежать, прятаться. Джейми не бежит. И это становится его погибелью. Он тоже поверил бездне в глазах Джека. Но Джеку верить нельзя.
Если долго всматриваться в бездну, то бездна начнёт всматриваться в вас.
— Красиво, — задумчиво смеётся Тьма за его спиной, смотря на застывшего мальчика. Джек улыбается, пальцами проводя по льду, заменившему мальчику лицо. — Что же, Хранители погибли, — и ему безразлично, что они это сделали. Смерть насекомых никогда его особо не волновала.
— Хорошая была игра, — говорит Джек. А потом толкает мальчишку в замёрзшую грудь, и тот падает, разбиваясь на тысячи тысяч льдинок. — Жаль, что короткая.
— Дорогой Джек, — усмехается Питч, протягивая Джеку руку и увлекая его за собой во тьму. Они переносятся прямо в его логово, и мальчишка падает ему на колени, впрочем, не высказывая и ноты протеста. Тьма смотрит в голубые глаза Зимы, и она единственная, кто имеет право это делать. — У нас впереди ещё целая вечность.
Зима смеётся.
И Тьма целует её в щёки.