Мадара чувствует себя отвратительно.
Ничего вроде бы и не изменилось с тех пор, как они с Хаширамой начали строить деревню. Он, как и во времена, когда его клан был сам по себе, не сидит на месте: составляет график караулов, проверяет посты, берёт на себя часть бумажной работы, обсуждает с Хаширамой планы застройки, вместе с ним встречает дипломатов от других кланов и представителей даймё, да и обязанности лидера клана с него никто не снимал. Когда только всё успевает — неизвестно. У него нет времени даже на лишний вздох, что уж говорить о посторонних мыслях, и на самом деле ему нравится подобное состояние, но…
У него, может, и нет времени отвлекаться, зато у Изуны — целая вечность для того, чтобы высмеять то, во что он превратился.
Он приходит во сны к брату, как к себе домой, улыбается безумно окровавленным ртом, смотря прямо в глаза, и с его губ вязкими каплями красного срывается одно лишь слово, оседающее на шее тугой петлёй.
Убожество.
Как будто Мадара и сам не знает. Как будто не видит, что он как наивный грызун в колесе, всё бежит, бежит и бежит, так и не сдвигаясь с места, на потеху умиляющимся глупому животному людям. Как будто не задается изо дня в день вопросом: ради чего?
С трудом отрывает тяжелую голову от подушки после двухчасового сна — ради чего? Сосредоточенно хмурится, пытаясь вникнуть в подробности отчёта, который отдали ему на проверку — ради чего? Смеётся над очередной нелепой, но почему-то забавной шуткой Хаширамы — ради чего?
Что держит его в этом чёртовом мире, отнявшем у него всё, что было так дорого и близко его сердцу?
Мечта об общей деревне для младших братьев? Она рассыпалась в прах с последним вдохом Изуны. Хаширама, добрый старый друг, человек, которого, казалось, послали к нему сами боги? Увы, только казалось. Те времена, когда Мадара не представлял, как будет жить, если их дружбе настанет конец, давно минули.
Нет. Всё это не то. Всё это было бы слишком просто. Словно мало ему насмешек судьбы, настоящая причина куда более нелепая и абсурдная.
Куда более жалкая и убогая, методично поправляет Изуна, улыбаясь во все тридцать два, наслаждается его позором. Как же низко ты пал, братец.
Можно было бы и ниже, наверное, но под ним — дно глубокого колодца, и дальше уже некуда. Вода гулко плещется у него на уровне груди, пронизывая тело могильным холодом. Он знает, что умрёт, если ничего не сделает, но он может только всматриваться, запрокинув голову назад, в то единственное, что видно со дна.
В бледные, острые, будто выточенные из льда черты лица и бесстрастные красные глаза, в которых он никогда не находит своего отражения. Тобираме Сенджу он не снится. Тобирама Сенджу и не подозревает, что он — последняя надежда некогда грозного и наводящего страх на весь мир Учихи. Что о его спасительной ладони, протянутой в глубь колодца, Мадара не перестаёт грезить даже наяву.
Чушь, сплевывает Изуна под ноги. Ты же помнишь. Ты не мог забыть. На его руках — моя кровь. Какое спасение они могут тебе принести? На них и твоя была бы, не останови его Хаширама. Не говори, что это не имеет значения.
Может, и имеет — для кого-то другого в каком-то другом, далёком месте. Но Мадаре уже нет никакого дела, пусть он и помнит отчётливо занесённый над ним меч и сжимающие его рукоять худые пальцы. Если только желание прикоснуться к ним удерживает его от того, чтобы спалить мир дотла и сгореть самому, захлёбываясь злобой и отчаянием, так тому и быть.
Тем более Тобирама не протягивает ему руки — ни чтобы спасти, ни чтобы погубить. Но Мадара хочет верить, нет, знает, что Сенджу не желает ему зла, ведь он не замёрз в ледяной колодезной воде. Тонкую, как паутинку, красную нить, выдержавшую тяжесть всех его сомнений и страхов, никто другой спустить и не мог. Он единственный, кого Мадара видел со дна колодца.
Он хотел его убить. И он же, сам того не ведая, дал ему причину оставаться под чужим небом. Как так получилось?
Мадара очень хочет спросить, но спрашивает, конечно, совершенно другое.
— Как думаешь, может ли такое быть, что, если человек тебе снится, в этот момент он думает о тебе?
Они стоят с Тобирамой на крыше резиденции Хокаге и курят. Время за полночь, и на улице прохладно, хоть осень и не начала ещё вступать в свои права.
— Шёл бы ты домой, Мадара, уже поздно, я сам тут закончу, — устало отвечает Тобирама, даже не повернувшись в его сторону. — А если у тебя со сном проблемы, так ты скажи, я тебе успокоительное выпишу.
Он делает быстрые, торопливые затяжки, передёргивая плечами от холода. Рука, держащая сигарету, заметно подрагивает. Мадара хотел бы согреть её в ладонях, окутать всего Тобираму с ног до головы жаром своего тела — ему всегда говорили, что у него его предостаточно — но ему не позволено касаться.
Он лишь усмехается тихо, отвечая невпопад:
— Обещают, что к следующему полнолунию потеплеет.
— Вот тогда и поговорим подольше о твоих сновидениях, — миролюбиво фыркает Тобирама, и на этом они прощаются.
К следующему полнолунию Мадара уже считается отступником, покинувшим деревню.
***
Красные глаза. Красная луна. Красная нить. Кровь на губах Изуны. Бесконечные реки крови на руках у обоих. Их связывает слишком много красного, но на самом деле даже спустя столько лет Мадара рад, что их связывает — хоть что-то.
Много воды утекло с тех пор, как они виделись в последний раз. Теперь уже не Мадара смотрит на Тобираму снизу вверх со дна колодца, а Тобирама пытается поднять взгляд на него, пригвождённый к земле у него в ногах. И взгляд этот больше не бесстрастный и прозрачный, как чистая холодная вода. Зрачки Тобирамы дрожат, как пламя костра, вокруг которого пляшут черти — восхищение и страх, жгучее желание и отторжение.
Если бы мог, Мадара улыбнулся. Он наконец чётко отражается в глазах, которые раньше его не видели, он — то самое пламя костра. Костра, от которого остался один лишь пепел, но хотя бы не от злобы и отчаяния — от бесконечной любви.
— Я так давно мечтал о нашей встрече, — признается он, почти с нежностью во взгляде любуясь Тобирамой.
— Ну и поганое же полнолуние ты для неё выбрал, Мадара.
Действительно, хуже не придумаешь. Мадара обязательно потом извинится. За недобрую луну, под которой им пришлось вновь встретиться, за любовь к нему и за разлуку, которой, казалось, не будет конца. За то, что заставил ждать.
И обязательно поблагодарит. За ту спасительную нить.
И за то, что Тобирама всё-таки дождался.