Воистину прекрасное зрелище

.

Из протекающего крана капля за каплей вытекает вода, прямо из крепления она падает на бортик старой ванны. Местами она покоцана и имеет множество глубоких темно-серых царапин. Эта ванная слишком светлая для их квартирки, она, будто стерильный кабинет операционной, вся блестит и пропадает в своём же свете.

Бледно-серая плитка задерживает на себе свет одинокой лампочки и идёт тонкими, словно маленькие змейки, нитями света на осыпающейся потолок. В расщелинах между неплотно прилегающими квадратами кафеля скопилась темными разводами, слегка залезая на сам камень, плесень, она отличается по цвету в разных местах, но также светла, как эта комнатка. Холодный свет уже привычно начинает мигать и потрескивает глухим рокотом, звук бьется об воду и глушится, словно стук только начинающей отапливать батареи.

Вода уже давно остыла и, кажется, уже похожа на воду из зимних озёр на окраине города. Там было красиво, кристально чистый лед темными глубинами уходил вниз. Было безумно холодно наступать дырявыми кроссовками в еще не до конца затвердевший пласт природного "стекла" в то время. Но этот морозный скрежет костей изнутри сейчас радовал что-то острое в груди. Что-то родное в глубине моментально отозвалось на это привычной тонкой трелью. Вода в ванне так же, как и тогда тянула ниже, цепляла тяжкими объятиями озноба, утягивая к белому дну, и гулко звала всем имеющимся при себе эхом от малейшего движения. Крепко сжимались кости ног и запястий от тяжести сухожилий, сосудов и мышц, в то время как водная гладь дарила хоть и холодное, но всё же спокойствие.

В старую деревянную дверь поблизости неловко стукнули три ровных, глухо-трескучих раза. Наверное, в том месте уже осталась маленькая вмятинка, туда всегда стучали, на одном и том же уровне, неизменно царапая костяшки и шелуша кожу. Всё же дверь не менялась почти с самой постройки дома, а это намного больше, чем возраст самих пацанов.

"Нужно будет посмотреть…потом" – летит в сонной, мокрой от влаги и выступившего пота, голове, пока дверная ручка опускается, отворяя дверь, заполняя маленькую комнату звонким скрипом.

Он сам прекрасно понимает, что забудет об этой мысли через минуту, так всегда же происходит: кажется интересным, а потом - бум, ты отвлекаешься и мысль тонет в потоке рандомных задумок и всё, ты даже не вспомнишь об этой штуке через день.

– Кэйа? Кэйа, ты там уснул что ли? – слегка хрипло говорит Тарталья. В его словах слышится неловкость и беспокойство. Его голос, всегда казавшийся таким детским и лёгким, сейчас был глухим с нотками баса. Весьма контрастно с тишиной воды.

Его рыжие непослушные прядки виднеются в образовавшейся тонкой щели, ведущей в коридор. Там темно и контраст освещения заставляет святится эти всполохи, словно тысячи зажигалок по сто рублей за штуку из ближайшего ларька. И они определенно так же греют своим теплом, стоит только запустить в них пальцы. Главное не обжечься их ярким пламенем.

Но Аяксу срать сейчас на эти сравнения, метафоры в голове Кэйи. Его по-настоящему пугает состояние своей любви на данный момент, слишком непривычно. Ведь тот сидит в закрытой позе, смотрит вверх на сушильные длинные веревки, на одной из которых висит влажное полотенце цвета голубоватого стекла и медленно капающего куда-то за спину Альбериху. Он сидит боком, из-за чего не видно ничего, кроме его глаз. Вечно перекрытое с царапиной веко даже не двигается в последнее время, по-хорошему нужно сходить в больницу и вновь проверить глазное яблоко, но Кэйа всё откладывает, тоже пугающий фактор. Мелкие капли воды на руках, плечах, шее, всё это кажется уже замерзшим, словно кристаллы, прилипшие намертво к коже. Мокрые волосы уже не кажутся такими объемными как всегда, особенно это видно на челке, пряди просто облепляют лицо и тяжестью цепляются за шею. Уже нет той повседневной утонченности в легкой небрежности и вальяжности. Осталось только усталость и тяжесть постоянной игры на публику.

Но даже так он кажется Тарталье красивым. Он видит в нем всё того же "своего" Кэйю. Того, кто примет его со всей нежностью и радушием несмотря на своё состояние. И этот прекрасный человек может скрыться за точно такой же маской любви в любую секунду - это всегда пугало своей непроницаемой остротой. Но тут же заставляло точно так же, но на постоянстве, отдавать всего себя в ответ.

Подбегая к нему, Аякс опускается на кортаны (давно он не сидел в такой позе, непривычно даже), от чего в ступне плоско начинает колоть, а потом резко и громко на всю комнату хрустит сухожилие и немного трещит ткань дешевой одежды в коленях. Но он быстро протягивает свои оголенные руки к нему, не обращая внимание на колючее чувство в ногах. Чайлд берет свою мокрую сладость за щеки и тянет к себе ближе, притягивая почти впритык, лишь останавливает на расстоянии ладони. Такой резкий толчок заставил темноволосого немного прийти в себя. Кэйа перестает задумчиво и смутно глядеть куда угодно, кроме Тартальи. Он смотрит теперь лишь на него.

Сейчас Кэйа смотрит Чайлду прямо в глаза, в эти темные, стеклянные, всего в паре сантиметров, но кажущиеся такими далекими и уходящими вглубь радужки, будто проваливающиеся в череп, а после за позвоночник. Это всегда поражало Кэйю и восхищало. Сейчас тоже было не исключение. Эти глаза, не блестящие на солнце, а вечно мутные, вызывали дикий восторг и желание наблюдать, наблюдать и наблюдать за ними. С желание безумного ученого, который часами наблюдает за мутирующей крысой в клетке.

Неловкая улыбка сама собой появляется на непривычно бледном лице. Чуть побледневшие губы вновь стремительно приобретают теплый, медовый оттенок, растягиваясь в улыбке. Но всё это не шло ни в какое сравнение с другими частями картины. Кэйа всё так же сидел в холодной ванне, сгорбленный… опустошенный. Словно внутри всё стало таким же холодным, как лёд на озере. Пустое и отрешенное выражение лица, пугающе серый взгляд глаза. Неприятно. Непривычно и ужасно красиво.

-Эй! Ты тут ёбу дал? Давай просыпайся, соня, – легонько похлопав по щеке говорит Аякс. В его голове уже генерируются несколько десятков версий и теорий о том, как он пришел к такому состоянию.

Альберих молчит, это так не свойственно его красноречию и вечным колкостям. Он переводит взгляд на свои ноги. Он как-то заторможено замечает, что по самый пупок сидит в воде. Лампа мигает вновь и вода начинает так же красиво играть вспышками и свечением. Вернувшись мысленно к Тарталье, Кэйа не находит сил встать. Это не признак слабости, это показатель его усталости. Всё же это место дарит расслабляющее ощущение, если бы Аякс сидел тут же, рядом также на корточках – было бы комбо комфорта и восторга. И тут в потоке сознания мягко, как зимой жигуль без тормозов на летних шинах, встраивается мысль. Такая манящая, навязчивая и взрывная маленькими салютами в честь всех ленивых.

Он смотрит на свою любовь щенячьим взглядом, так жалобно и просяще. Его выдает только привычный тонкий и играющий изгиб век, кричащий об его наглости. Руки медленно приподнимаются и забитые мышцы ноют, но Кэйа покорно и со всей актерской игрой выдавливает тихое и смущённое:

-Я устал, дотащи меня сам, пожалуйста.

-Ты тяжёлый, - резонно говорит Аякс на такое предложение, но уже тянется рукой к затычке в ванне.

Рука, усыпанная родинками, рыжими частыми волосами немного дергается от холода, но тут же решительно тянет за короткую ленточку, привязанную к пластиковой пробке. Со своеобразным хлюпом и пшиком пузырька она вылетает из ванны и сразу небрежно отбрасывается на бортик. Тут же она шмякается обратно в воду, и медленно опускается на дно, слегка покачиваясь на волнах.

Дальше эти руки тянутся к Кэйе. Они нежно подхватывают под подмышки, тянут вверх широкий торс с несколькими царапинами. Кажется, сейчас он меньше чем обычно, широкая грудина и обширные плечи всегда выделяли Альбериха, но сейчас он казался то ли сдавленным как шарик, то ли замерзшим овощем в морозилке. Скорее второе, он часто по вечерам смахивал на протухший помидор. Тарталья тянет одну ладонь вниз, задевая живот. Аякс всегда любил жамкать за любую часть тела Кэйю, но вот живот страдал от поглаживаний и мягких хваток постоянно. Кэйа напряжен от смущающих ласк, слегка дергаясь от такого внимания, но маленькие складки внизу живота остались такими же мягкими, несмотря на нервозность. Слегка влажные пальцы Чайлда немного спускаются ниже, натыкаются на тонкие и редкие, темноватые лобковые волоски. Смущающее, но чертовски приятное чувство от такой открытости друг перед другом.

Капли воды текут вниз, оставляя там свой мороз и тяжесть. Кажется, так легко и свободно после отступления влаги и заботливого поднятия от Аякса, но в глазах резко темнеет, и он заваливается вперед на Тарталью, пытаясь ухватиться за предметы поблизости, но лишь вцепляется мертвой хваткой ему в спину. Такие резкие объятья приятны, хоть ноготки царапают футболку и кожу под ней. Рыжий немного шипит от жжения, перехватывает свое сокровище, давая опереться удобнее. Он наклоняет шею и утыкается в предплечье, прямо во влажные волосы, щекоча дыханием.

Когда зрение возвращается к Альбериху, Тарталья выхватает полотенце с маленького крючка и начинает обтирать мокрое, замёрзшее тело, что всё же смогло приподняться из воды и встать хотя бы на колени. Мокрые волосы из длинного хвоста свисают немного на плечи и руки - темные, как ночь, пряди линиями очерчивают тело. Все кроме одной слегка седой прядки, она словно Млечный путь.

Всё это – и мертвецкий холод, и болотная влажность с небрежным внешним видом – не кажется противным, наоборот, милым и забавным для Чайлда. Поэтому видеть его член ему нормально, это всего лишь тело… всё же смущающее и привлекательное тело. Ему даже не неловко от наготы, лишь приятно взгляду.

Чайлд решает достать из ванной свою "льдинку", а то нечего колени об донышко царапать. Он пытается поднять уже не очень влажное тело. Аякс справляется – теперь Кэйа хотя бы стоит, хоть его ноги слегка трясутся. По нему не видно, что голова идёт кругом, но Аякс крепко держит, не давая даже подумать о возможности упасть.

Восстанавливаясь до конца, Кэйа медленно и грациозно, с разворота падает прямо на грудь "Торту", тот же перехватывает всё еще мокроватое тело и тянет ближе, вновь зарываясь в объятья. Они перестраивают свою позу и темноволосый уже сам цепляется ногами за бедра и талию, помогая не упасть уже вдвоем, когда Чайлд ласково держит за бедра, слегка сжимая мягкие ножки. Смотря прямо в глаза друг другу, Тарталья всё же целует его щеки, скулы, нос, подбородок и сажает голой жопой на стиральную машинку. Контраст приятного осыпания теплыми чмоками и прикосновения к попе холодной машинки великоват, поэтому Кэйю пробивает дрожь, но он лишь посмеивается, вывешивая любимому щелбан.

Металл немного холодит ягодицы, слегка перетекая в поясницу, после идёт к бедрам, но то, как Аякс усердно начинает вытирает полотенцем каждую конечность, привлекает больше внимания чем дискомфорт. Сосредоточенное лицо, грубоватые и сухие движения, немного отдающие небрежностью, приятные спазмы кожи и легкий зуд, такое нравится им обоим. Из-под опущенного века темноволосый смотрит одним глазом на его быстрые движения. Полотенце скользит выше по бедру, проходят по частым волоскам бедер. Тарталья чувствует палящий кожу взгляд и пытается не обращать внимание на насмешливый и испытывающий взор сверху. Старательно игнорирует пошлую ухмылку родных уже губ.

"Хех, а это смешно…"

– А ты хорошо справляешься, рыбка моя, – шепчет бархатом Альберих, его всё же до зуда в щеках смешит эта ситуация.

Тарталья же на это с силой сжимает глаза до кругов перед темным омутом, но тут же открывает. Он резко останавливает движения рук и опирается сильными руками по обе стороны от стройных длинных ног.

Прекрасное зрелище: нетерпеливый взгляд, влажные алеющие прядки, румянец на щеках, нахмуренные брови и дразнящий скрежет напряженных зубов. Разве не прелесть?

– И чего же ты остановился? Неужели тебя что-то смутило?

Словно неловко Кэйа хлопает здоровым глазом. Приподнимая свою руку, плавно ведет кончиками пальцев по влажной шее. Он также разводит ноги пошире, шурша своими массивными бедрами по машинке. На туловище, груди, руках всё ещё блестят прохладные капли, мурашки пробегают по спине из-за чего волоски встают дыбом, лишь добавляя развратность данной картине. Волосы длинными прядями струятся по смуглым плечам, красуясь словно мантия темным дождем.

Блестящий серый глаза так испытывающе смотрит из-под темных ресниц, будто готовясь расплавится перед Аяксом в горячую жидкость.

– Иди к черту!

Аяксу уже всё равно, он хватает свою любовь и тянет ближе. Они целуются долго, влажно, искренне…

.