***

Последние шаги вверх по крутому склону холма — и Шерли оказывается на самой его маковке. Она кружится, запрокинув голову, и останавливается у обрывистого края; там, внизу, волнуется привольное лиловое море вереска, у горизонта предзакатное солнце золотыми лучами освещает равнину, и небо — тоже лиловое — расстилается атласным покрывалом. Так тихо и пусто здесь, что кажется, что на многие мили кругом нет ни одного человека — только она и Каролина.

Шерли оглядывается: она привыкла, что Каролина всегда рядом с нею, если не плечо к плечу, то по меньшей мере за спиной у Шерли, но теперь её поблизости нет. Она, замешкавшись на подъёме, ещё не успела подняться, а Шерли и не заметила этого, поглощённая созерцанием природы.

Шерли поспешно спускается и, подав Каролине руку, — та с радостью соглашается, — помогает подруге взобраться на холм. Она отводит Каролину к обрыву, и они стоят, не разнимая рук, смотрят на бескрайний, подёрнутый дымкой, простор, вдыхают прохладный воздух.

Тонкие пальцы, сжимающие ладонь Шерли, холодны, как лёд, а лицо Каролины бледнее обычного — будто лицо фарфоровой куклы, которому мастер забыл придать румянец. Шерли спускает с одного плеча шаль, набрасывает её на Каролину и, приобняв подругу, плотнее кутается в волны тёплого индийского шёлка.

Теперь лицо Каролины в нескольких дюймах от лица Шерли. Когда Шерли выдыхает, выбивающиеся из причёски тонкие светлые волосы Каролины легко колышутся, точь-в-точь так, как трепещутся и подрагивают сложенные крылья бабочки.

— Кэрри, правда, прекрасно?

Каролина кивает.

— Ты знаешь, — задумчиво говорит Шерли, — когда вот так, как сейчас, мне в лицо дует ветер, я всё думаю о своей давней мечте…

Она замолкает на мгновение, и, когда Каролина спрашивает: «О какой мечте?», продолжает с воодушевлением:

— Плыть на корабле по морям, когда его нос врезается в волны, когда солёные брызги летят в лицо, когда в лазоревом небе кружатся чёрные чайки, — разве есть что-нибудь лучше? Правда, Каролина, зачем мы остаёмся здесь, почему не бросить всё и не уплыть куда-нибудь далеко-далеко, где никто не найдёт нас? Я бы хоть сейчас была готова, — прощай, Браймарс, здравствуй, Саутгемптон! А ты, Каролина? Ты бы хотела раз навсегда распрощаться со скучным однообразием и повстречать что-то новое, неизведанное?

— Навсегда? — переспрашивает Каролина. — А как же дядюшка, и кузина Гортензия, и… — она осекается и замолкает.

— И кто ещё?

— И вообще всё, что дорого сердцу в здешних местах.

Шерли качает головой. Ей бы, пожалуй, было жаль расстаться только с Каролиной, — но не предлагает же она Каролине покидать Браймарс в одиночку! Как будто бы её, Шерли, не достаточно для того, чтоб не скучать по здешним местам!

Они стоят немного времени молча.

Шерли, заметив на склоне яркий цветок, выскальзывает из складок шали, делает несколько шагов вниз, срывает цветок и возвращается к Каролине, готовая с прлусерьёзным, полушутливым чрезмерным изяществом преподнести ей этот простенький подарок, — но замирает с протянутой рукой, потому что Каролина говорит:

— Шерли, я должна… я хочу сообщить тебе важную новость.

— Какую новость?

— Шерли, дорогая, я знаю, ты будешь рада за меня.

Шерли, сама не замечая, срывает со стебля листья.

— Шерли, я выхожу замуж.

Листья на стебле закончились — Шерли принимается один за одним обрывать лепестки.

— За мистера Роберта Мура.

Шерли отрывает серединку цветка и, раздавив её между пальцами, бросает на землю.

— Вот как… — говорит она, стараясь сделать так, чтоб голос её не дрогнул. — Что ж, поздравляю!

Она смотрит на Каролину, широко раскрыв глаза, и едва понимает, от ветра ли наворачиваются слёзы или ещё отчего-нибудь.

— Но ты не рада, Шерли?

— Рада. Рада от всего сердца…

Оно бы и впрямь было несподручно — плыть на корабле, вдаль от всего, вместе с супругом, — но, видно, не всем и хочется того же, чего хочет Шерли; видно, Каролине и впрямь лучше будет оставаться в Браймарсе, — пусть так!

И Шерли убегает вниз по склону — забыв и попрощаться, и забрать шаль. У подножия она смотрит на макушку холма: там тёмным силуэтом виднеется точёная фигурка Каролины; солнце закатилось, и небо уже не лиловое — оно иссиня-серое, как большие тёмные глаза Каролины.