Из дневника мисс Мэри Беннет

12 июня 18** года

— Мой дорогой мистер Беннет, — сказала сегодня утром матушка. — А не отправиться ли нам в Бат?

Пожалуй, это ново! Обыкновенно все её разговоры сосредоточены на трёх предметах, и зачастую её можно использовать вместо календаря. Если она толкует о нашей дорогой миссис Дарси, можно быть уверену, что нынче понедельник; о нашей дорогой миссис Бингли — вторник; наконец, о нашей дорогой миссис Уикхем — четверг. Так уж устроена почта, что никаких изменений в движении дилижансов нет, и каждая неделя точь-в-точь такая же, как все предыдущие и следующие.

Я бы не хотела никуда ехать. Дома так хорошо теперь, когда все мои сёстры разъехались, и даже Китти гостит у Лиззи — тихо, спокойно, никто не отвлекает меня глупым смехом...

Отец тоже не горит желанием отправляться в Бат, но у него другая причина — более прозаическая: ему кажется, что для этого фешенебельного курорта у нас слишком маленький доход. Матушка не отступает и заговаривает о путешествии на протяжении всего дня. Посмотрим, чем-то кончится их борьба!

13 июня 18** года

Итак, решено: мы едем! Победила матушка, хотя и пришлось ей идти на уступки. Поедем мы не в Бат, а в Саутгемптон, менее известное и оттого более дешёвое место.

Поначалу мне не верилось, что она убедит отца, но у неё нашёлся прекраснейший довод. Известно, что на водах и на морском берегу часто встречаются молодые люди со средствами, подыскивающие себе жену. Мне, правда, не кажется, что нам необходим подобный знакомый; по меньшей мере, мне он не нужен, а о Китти я ничего не знаю.

20 июня 18** года

Мы приехали.

Если б кому-нибудь понадобился новый способ пыток, я бы раскрыла ему страшную тайну: переполненный дилижанс вполне можно использовать для выбивания признаний. Ничего не бывает хуже, чем сидеть и не мочь пошевелиться, потому что оба твои соседа превосходят в обхвате обыкновенного человека раза в три.

Саутгемптон являет собой отличное олицетворение пустословов и выскочек. Путеводители обещают приезжим пышные сады, красивые набережные, великолепные постоялые дворы, а вместо этого встретили мы одну лишь аллею с чахлыми деревцами, короткий и ничем не примечательный променад и — вот уж чего я не ожидала! — руины, причём руины современные. Некий господин хотел выстроить не то замок, не то ещё что-то, но, к несчастью, разорился. Теперь от всего этого великолепия остались лишь стены, за которыми виднеются деревья. Если б я была Лафонтеном или Эзопом, непременно бы сочинила бы басню: павлин едет к морю; хвалёный город оказывается Саутгемптоном, павлин — вороною.

Боюсь, здесь будет страшно скучно. С моря дует холодный ветер, и гулять по набережной бухты решительно неприятно. Просто не представляю, что я буду здесь делать всё это время — а родители собираются провести здесь не меньше месяца!

23 июня 18** года

Я узнала, что в городе есть библиотеки, где всякий желающий может взять книг. Это хорошо: дома у нас имеются или романы, заставляющие меня зевать, или богословские трактаты, читаные не раз и почти заученные наизусть. А говорят, что есть столько всего — и Бёрк, и Смит¹, и французские философы! Хотя их книги довольно стары, ни одной из них я не видала.

Право, жаль, что всё это признаётся слишком неприличным… жаль, что единственная цель — выйти замуж и сделать хорошую партию. Кажется, что только ради этого мы и приехали сюда.

Обидно ещё, что мне приходится скрывать бо́льшую часть своих мыслей — говорить слишком много, да ещё и резкостей и колкостей, тоже не самое пристойное занятие; а как я не люблю болтать о пустяках вроде того, давно ли я приехала в этот чудесный город, мне приходится или молчать, или обходиться душеспасительными цитатами.

24 июня 18** года

Завтра будет бал в некотором подобии Залов собрания. Это место называется «Дельфин», но к моему здешнему выходу в свет куда более подходит именование «Топор»: как топор не способен сравниться с изяществом дельфина, так и я вовсе не собираюсь, не хочу и не могу блистать на бале.

Я знаю, что некрасива. Кроме того, прелестная малиновая отделка на моём платье очень выгодно оттеняет всякое отсутствие румянца на моём лице, а блонды — его не самый приятный цвет. Что поделаешь! Я не желаю спорить с матерью, уверенной в том, что хотя бы модное одеяние сделает мою внешность приятной глазу.

Придётся танцевать, вести беседы, мило улыбаться всем — а так не хочется! И весь вечер думать о том, что вот-вот появится кавалер, которому вскорости будет препоручена власть надо мною. Это-то и тревожит меня более всего: я никак не отделаюсь от мысли, что меня просто хотят сбыть с рук.

25 июня 18** года, поздно ночью

Бал наконец завершился. По обыкновению, от вечера я не получила ничего, кроме головной боли и усталости — ни удовольствия, ни радости, ни даже простого удовлетворения. Будь моя воля, я бы вовсе запретила балы!

Но стоит, должно быть, написать здесь что-нибудь отличное от сетований.

Распорядитель — местный диктатор, тщащийся внести толику порядка в эту неразбериху — рассаживает дам, девиц и девочек в два ряда. В первом сидят наиболее примечательные: или те, кто ещё не вышел из милого возраста, который общество почитает пригодным для матримониальных планов, или те, кто обладает состоянием. Прочие вынуждены оставаться позади, скрытыми от глаз публики. Я имела честь разместиться в «цветнике»... хотя предпочла бы довольствоваться вторым рядом.

В городе много военных моряков. Говорят, что наступило не то перемирие, не то и конец войны (я плохо разбираюсь во всём этом, да и не люблю прислушиваться к сплетням), и они прибыли сначала в близлежащий порт, а затем и сюда. Конечно, они не преминули посетить и танцы; матушка внимательно следила за всяким из них и, стоило появиться человеку с лицом исполненным благородства, видела в мечтах своих — я ничуть в этом не сомневаюсь — его и меня, под руку идущим к алтарю.

Что ж, военный моряк — ещё не ужаснейшая из возможностей Он уйдёт в море, а я останусь дома, вольная распоряжаться собою по своему усмотрению. Только, наверно, умом он не будет превосходить Лидии; это печально, но и от людей с другими родами занятий не стоит ожидать большего. Взять мистера Коллинза: о чём с ним говорить? Бедная Шарлотта!

27 июня 18** года

Отец проводил меня в библиотеку. Покамест я выбирала книги, подле меня стоял один из моряков; кажется, третьего дня я танцевала с ним — а, может, и нет, они все на одно лицо. Он поклонился мне, будто мы давно с ним знакомы, но я не ответила: не терплю подобной фамильярности!

Вечером того же дня

К нам без приглашения явился давешний господин. «Мисс забыла перчатки, не желаете ли забрать?» — вот что сказал он вместо приветствия. Не знаю, как земля ещё носит таких чудаков. Разве сложно ему было произнести: «Добрый вечер»?

Завтра матушка решила устроить обед и пригласить семейства, с коими познакомилась вчера на бале. Буду надеяться, что, во-первых, к нам не придёт этот надоедливый моряк, во-вторых, что гости окажутся поприятнее его, в-третьих, что вечером родители не станут выбирать из пришедших мужчин мне супруга.

28 июня 18** года

Не считаю необходимым описывать блюда нашей трапезы. Мне решительно всё равно, что подано на стол: жаркое или рагу, — а чернил и бумаги тратить нет желания.

Зато общество заслуживает нескольких строк.

Мистер Фейрберн — вчерашний наш знакомец. Он интересен ровно столько же, сколько и пища.

Его сестра.

Мистер и миссис Уильямсоны — пожилая чета, очень почтенная, очень достойная, но очень скучная для меня. Весь их разговор сосредоточен на погоде и здоровье. К сожалению, у них есть сын, а у сына — унаследованное от тётушки поместье, поэтому их надо терпеть.

Миссис Ли с дочерьми (в количестве семи человек) — напоминание о том, что мои сёстры настоящие ангелы во плоти. Я никогда не слышала столько смеха и глупостей — даже если бы Лидия и Китти болтали целый день, они не превзошли бы и одну девицу Ли.

Мистер Кросби, который за столом сидел возле меня, умеет очень хорошо рассуждать о литературе. К несчастью, из всех романов я прочла только половину «Сэра Грандисона»²: хотя герой и преисполнен добродетели, от него клонит в сон. С поэзией я не знакома совершенно. Верно, если я хочу продолжать общение с мистером Кросби, мне придётся вернуть в библиотеку книгу преподобного Эдварда Купера³ и труды Эдмунда Бёрка и взять что-нибудь наподобие «Удольфских тайн»⁴. Я, однако, пока не решила, насколько мне нужно подобное знакомство. Долгие беседы мне не нравятся — возможно, впрочем, дело в собеседнике.

29 июня 18** года

На обед пригласили мистера Кросби. Он весьма здраво рассуждал о выращивании опиума индийскими рабами; на лице его было написано: «Взгляните, какую штуку я выдумал! Не правда ли, очень прогрессивное мнение?», а голос дышал жаждой справедливости. Я бы поддержала его, — давно уж задумывалась об этом и имею множество соображений, — но дело в том, что точь-в-точь те же фразы отец прочёл сегодня поутру в газете. Не знаю, что мешает мистеру Кросби поделиться его собственными соображениями — уж, верно, не правила приличия мешают ему!

1 июля 18** года

Если бы кто-нибудь сказал мне, что я способна на эдакое безрассудство, я бы рассмеялась ему в лицо. Но обо всём по порядку.

Нынче утром к нам пришли:

все девицы Ли, каждая с зонтиком и шляпкой;

миссис Ли с мопсом, как непременное приложение к дочерям;

мистер Кросби, весьма оживлённый;

мистер Фейрберн.

Мистер Кросби желал бы отправиться к морю — посмотреть на волны, при этом в спутницах ему непременно нужна была младшая Ли; младшая Ли отказывалась ехать без старшей, старшая — без средней, средняя — без оставшихся четырёх сестёр. Какая-то из них требовала, чтобы её сопровождал мистер Фейрберн, а он, в свою очередь, хотел, чтобы и я (мог ли он сделать более странный выбор?) поехала с ними. Итак, вся компания или, лучше сказать, орава, решила просить меня присоединиться.

Если б во мне была хоть капля романтичности, я бы написала, что что-то непреодолимое тянуло меня к берегу морскому, что душа моя рвалась в путь вместе с Кросби, или Фейрберном, или даже с обоими сразу... но, на беду, могу лишь сухо сообщить: я решила развеяться.

Несложно подсчитать, что всего собралось одиннадцать человек, а экипажей оказалось всего два: большая карета и двухместный фаэтон. При должном умении мы наверное могли бы неплохо разместиться в имеющихся экипажах, но никто таким умением не обладал, и потому поездка обещала стать весьма некомфортной.

Все Ли и мистер Кросби заняли карету (не знаю, остался ли у них воздух и не вытеснили ли его все их зонтики), я и мистер Фейрберн — фаэтон. Как мне не приходилось тесниться, то моё соседство вполне можно бы назвать более выгодным; но как всю дорогу мне приходилось видеть только Фейрберна, то я не могу обозначить его лучше, чем ужасным.

Дорога туда, прогулка и путь назад изрядно меня утомили... докончу завтра.

2 июля 18** года

Итак, продолжаю.

Мистер Фейрберн за всю поездку не проронил ни слова — я старалась соответствовать своему спутнику и не навязывала ему разговоров. Наверно, это можно счесть преимуществом этого славного господина: мне не нужно развлекать его пустыми разговорами. Но было бы куда приятнее, если б он уделил мне хоть чуточку внимания! Мне кажется, его склад ума вполне соответствует моему, и мы могли бы коротко сойтись с мистером Фейрберном; у него очень умное лицо, и иногда я замечаю, как уголки его губ приподнимаются в насмешливой улыбке. Она, правда, тут же исчезает, и он, как улитка, прячется в раковину своей безразличности.

На берегу моря было промозгло. Хотя утро началось с чудесного восхода, — солнце, впрочем, не могло озарить пышной листвы, потому что Саутгемптон удивительно беден деревьями, — день выдался пасмурным и ветреным.

Миссис Ли боялась, как бы её дочери — «Ах, они так слабы здоровьем!» — не простыли; мне бы тоже этого не хотелось: по долгу знакомства я, очевидно, окажусь вынужденной наносить им визиты, но лучше уж я сама простужусь, чем проведу несколько минут вместе с несносными болтушками! Из-за её страха мы провели на берегу не более четверти часа. Я не успела как следует рассмотреть пейзажа, но даже сейчас могу сказать: философы не правы. Ничто в природе не напоминает изгибов тела; в лучшем случае море может сравниться с лицом, покрытым оспинами, впрочем, я не уверена, что подобное сравнение решились бы напечатать.

На обратном пути Кросби и Фейрберн поменялись местами. Мистер Кросби не в пример галантнее мистера Фейрберна: он не молчал, точно ученик Пифагора, а вёл весьма занимательный — для него — разговор.

Недавно прочёл он брошюру о коровьей оспе (я подумала было, что такой предмет он избрал из-за морской ряби... но что-то засомневалась, что он способен сделать наблюдения самостоятельно). Не видела ли я её? Нет, такой предмет меня не занимает. Очень зря! И он пустился в пространные рассуждения, пресные, как хлеб без соли.

Не скажу, что это путешествие было разумным решением. Мне было скучно, я утомилась — право, лучше было остаться дома!

3 июля 18** года

— Мэри, что ты думаешь о мистере Фейрберне? — спросила меня матушка.

Признаюсь откровенно: я о нём вовсе не думаю... равно как и о мистере Кросби.

— У него большое поместье в Хэмпшире и две с половиной тысячи фунтов дохода, — продолжала она.

Это прекрасное качество! Плохо только, что он угрюм; даже если характер его и не таков, как можно заключить из его наружности, это чересчур тяжело понять. Я отказываюсь верить, что душу можно заменить благосостоянием. Но я молчала: не пристало так отзываться о людях; не пристало перечить матери; не пристало, наконец, самой вершить свою судьбу!

— А о мистере Кросби? — сказала она, видя моё нежелание обсуждать Фейрберна. — Его доход скромнее, но ненамного.

Мистер Кросби забавнее мистера Фейрберна. Например, вчера, когда мы повстречали его в лавке, он советовал мне купить масака муслину, при этом указывая на палевый шёлк. Поэтому я сказала, что из них двоих предпочитаю общество Кросби, хотя, если б мне пришлось всерьёз выбирать между ними, я бы не раздумывая отказала ему.

5 июля 18** года

Сегодня снова прошёл бал в «Дельфине». Было около пятнадцати танцев, много кавалеров и ещё больше дам, и оттого я даже удивилась, что танцевала почти половину вечера.

Первый танец я отдала мистеру Кросби. Следующий он тоже собирался танцевать со мною, но я сказала, что это неприлично — не менять партнёров, и он ушёл выбирать которую-нибудь из девиц Ли. Из-за этой заминки я пропустила второй танец, зато получила возможность отдышаться — я устала не столько от движений, сколько от кросбиевских разговоров, — и оглядеться.

Один из танцев я отдала мистеру Фейрберну. Сначала он молчал, а потом вдруг поднял на меня глаза — большие и тёмные, — и спросил, что я думаю (мне на ум тут же пришёл разговор с матушкой) о миссис Ли.

О, о ней я думаю много чаще, чем о Кросби и Фейрберне вместе взятых! У неё забавный мопс, который более похож на крысу или кошку, чем на собаку, и которого она, уж не знаю, отчего, называет просто Псом. Дочери её тоже забавны. Старшая, Энн, всё убеждает меня научиться играть на арфе, хотя сама ничего не смыслит в музыке. Вторая, Беатриса, восхищается здешними городскими пейзажами, но на морском побережье скучала и торопила уезжать. Третья, Кэтрин, при любом удобном случае она рассказывает, что собирается рисовать, но сёстры её рассказывали, что у ней нет ни кистей, ни карандашей, ни бумаги. Только предпоследняя, которую отчего-то назвали не на букву Ф, а в честь матери Изабеллой, не может похвастаться ничем таким; но отсутствие чего бы то ни было примечательного само по себе необычно.

Но, разумеется, я не могла поделиться всеми этими замечаниями, и сказала лишь, что миссис Ли — добродетельная и уважаемая дама.

— Неужели? — удивился он. — Мне казалось, что вы наблюдательнее!

Больше он ничего не говорил, но мне всё думалось, что он разочаровался во мне, а я, напротив, стала относиться к нему чуть лучше, чем минуту назад. Надеюсь, это наваждение вскоре исчезнет: было бы глупо привязаться к человеку, который, кажется, не желает знать никого, кроме себя, и с которым в любом случае придётся проститься, как только мы решим вернуться домой.

8 июля 18** года

У меня, оказывается, красивые глаза и хороший вкус. Мистер Кросби сегодня приходил на обед и расточал комплименты.

10 июля 18** года

Вчерашний день был пуст и ничем не примечателен; то же относится и к первой половине сегодняшнего. Однако вечер с лихвой искупил этот недостаток.

К нам пришла — примчалась будет вернее, — миссис Ли: она в недоумении! Она негодует! Она возмущена! И кто же причиной? Мистер Кросби и я.

Оказалось, что он обещал жениться на младшей Ли, Джорджиане, а сегодня с утра заявил, что сердце его навеки отдано другой, недавно посетившей С**, девушке, и он никак не может считать себя связанным с Джорджианой. Поразмыслив немного, миссис Ли пришла к выводу, что негодяйка, отобравшая жениха, не кто иная, как я. Наверное, это справедливое обвинение; однако можно порадоваться за младшую Ли, ведь человек, способный избрать меня в спутницы жизни, явно не обладает выдающимся умом — это замечание касается не качеств уважаемого Кросби, а моей собственной персоны.

11 июля 18** года

Днём мы с матушкой ходили в лавку — купить кружев. Решительно все знакомые, которые нам встречались, переходили на другую сторону и с любопытством смотрели оттуда, а менее расторопные делали вид, будто впервые видят нас. Мне это нравится: не надо спрашивать, какою они нашли сегодня воду в бювете, и слушать, что прекрасной, как и всегда (это наглая ложь: ничего противнее я не пила), а матушка расстраивается и не понимает, чем мы так насолили им.

Загадка вскоре решилась: лавочница сообщила, что миссис Ли под большим секретом поведала одной своей приятельнице о моих похождениях с мистером Кросби, и весь город готов хоть сейчас передать их со столь необычайными прибавлениями, что россказни можно записать и продавать как роман: получишь неплохую выгоду.

13 июля 18** года

Ещё на прошлой неделе мы пригласили на обед несколько знакомых семейств. Утром дверной колокольчик звонил непрестанно: это приносили записочки с вежливыми отказами и всяческими сожалениями.

Если мы поссоримся со всеми гостями Саутгемптона, мне будет очень неприятно. Я хотела попробовать разговорить мистера Фейрберна, а он, верно, не только разочаровался во мне на бале, но и думает теперь о моём поведении невесть что.

14 июля 18** года

Сегодня получила письмо от мисс Фейрберн.

«Я чрезвычайно сожалею, — пишет она, — что наше знакомство прервалось… не желаете ли продолжать его и вместе с нами отправиться в пешую прогулку к морю?»

Конечно, я согласилась: после того, как три дня подряд никто не хотел и здороваться со мною, её предложение становится вдвойне более заманчивым.

15 июля 18** года

Эмили Фейрберн знает весьма живописные места близ Саутгемптона; тут уж не хочется думать ни о каких философах, а лишь наслаждаться замечательнейшими пейзажами, которые не может передать кисть и самого искусного художника… но не пейзажами примечательно наше путешествие. Мистер Фейрберн, оказывается, умеет поддерживать очень интересную беседу, умеет шутить и каламбурить. Если б я и раньше заметила это — сколь приятнее сделалось бы пребывание в этом городе! Пожалуй, при случае я готова взять назад свои слова об умственных способностях человека, готового взять меня в супруги — но случая такого мне, увы, не представится. Он, конечно, не чувствует ко мне ничего, а я не собираюсь с ним кокетничать.

16 июля 18** года

От мистера Фейрберна никаких вестей. Пожалуй, я напрасно надеюсь, что он что-нибудь мне напишет.

17 июля 18** года

Всё ещё ничего. День ото дня я делаюсь всё нетерпеливее, хотя и понимаю, что ожидать мне нечего. Это очень странное чувство, и мне бы не хотелось, чтобы оно надолго поселилось в моём сердце: терпеть его тяжело.

18 июля 18** года

Прошёл третий и, должно быть, последний мой бал в «Дельфине». Со мной никто не танцевал, мистер Кросби смотрел только на Джорджиану Ли, а мистер Фейрберн не присутствовал на этом вечере. Как бы я хотела, чтобы не существовало никаких условностей! Чтобы могла я подойти к его дому, постучать в дверь и сказать мистеру Фейрберну что-нибудь очень прочувствованное… Конечно, здесь есть ещё одна преграда: я очень плохо представляю, что надобно говорить при подобной оказии; я могла бы проштудировать все сочинения госпожи Берни⁵, но, кажется, уж слишком поздно что-либо менять в моём образовании. Вдобавок я слишком горда, чтобы просить его о чём бы то ни было!

20 июля 18** года

Мы живём в Саутгемптоне более месяца и скоро поедем домой. Если всем так неприятно наше общество, то и не стоит здесь оставаться. Только отчего-то мне не хочется покидать этот город, хотя я совершенно не понимаю, чем он мне так полюбился.

21 июля 18** года

Мы начали делать прощальные визиты знакомым.

Сегодня мы были у четы Уильямсонов, которых я не видела с нашего приёма, и у семейства Ли. С миссис Ли матушка помирилась, сказав, что Кросби не видался со мной дней пять, а я подтвердила её слова. Шесть сестёр — Джорджиана всё ещё обижена на меня, — просили меня писать каждой отдельно; наверно, им живётся совсем скучно, потому что я совершенно не представляю, как можно хотеть корреспонденции от незнакомого человека. Я пыталась отказаться — ещё шесть писем, наполненных одинаковым вздором о погоде, платьях и рецептах я попросту не вынесу; я и так переписываюсь с Лидией и Лиззи (последняя, правда, чепухи не пишет; переписываться с ней приятнее, чем общаться лицом к лицу).

Мистера Кросби и мистера Фейрберна отец пригласил к ужину; других гостей не предвидится, и этот ужин обещает быть очень странным.

Поздно вечером того же дня

Мистер Кросби пришёл к ужину, а вот мистера Фейрберна в городе не оказалось: он уехал в Портсмут, и неизвестно, когда вернётся. Наверное, хорошо бы написать ему; но я сама, очевидно, не могу этого сделать, а родители, думаю, не станут тратить времени.

Кросби говорил много, громко и очень витиевато. Саутгемптон-де готовил ему много сюрпризов, был чрезвычайно приятным городом, но последний месяц стал вершиною его наслаждения. Матушка многозначительно взглянула на меня, а я что было мочи старалась не выказать никаких чувств — потому что преобладало среди них раздражение. Ах, отчего это говорит именно мистер Кросби, а не кто-нибудь иной?

28 июля 18** года

Наконец мы дома. Здесь всё также спокойно и пусто, и ночи наступают много раньше, чем в Саутгемптоне: мы бережём свои свечи и ложимся, едва стемнеет, а чужие на балах можно жечь сколько душе угодно и не спать до полуночи.

Мне кажется, что я никогда больше не свижусь с мистером Фейрберном… Я не буду ему писать, чтобы не показаться ему навязчивой, или нескромной, или плохо воспитанной, а он, пожалуй, думает, что я вовсе и не хотела прощаться с ним.

Зато, наверно, это не так уж и плохо: я привыкла зависеть от отца, а вот свыкаться с властью супруга было бы трудновато. Буду считать, что Господь избавил меня от этого неприятного испытания... хотя и дал мне испытание другое — позабыть мистера Фейберна.