Это была игра в «Я никогда не…».
Суть ее заключалась скорее в том, чтобы напиться, но события происходили в тренировочном лагере средней школы «Тейко», в стаканах плескался сок, и трезвую действительность компенсировали каверзными признаниями. Каждый по очереди произносил: «Я никогда не…» и предлагал действие, и тот, кто когда-либо делал названное, должен был выпить. И когда Куроко спокойно произнес: «Я никогда не надевал платье», единственным, кто отхлебнул из стакана оказался Кисе.
Любая слабость Кисе давала Аомине повод для насмешек: Кисе боится червей? «Эй, твой бенто похож на дождевых червей!». Мячик ударил Кисе по носу и тот взглянул в зеркало проверить, не остался ли след? «Ничего, Кисе! Запудришь, никто и не увидит. Ты же всегда так делаешь». И чертово признание стало поводом для издевок на месяц, не меньше, и теперь Аомине время от времени бросал: «Не так уж плохо, после платья-то» или: «А каким, говоришь, было то платье?».
Но сейчас что-то было не так. Вместо того, чтобы, разразиться обиженными восклицаниями, Кисе посмотрел на него серьезно, по-взрослому, и шутку проигнорировал. А когда Аомине при окруживших их девушках ляпнул: «О, это как в истории с твоим платьем?», едва не ударил, но рука дернулась. Кисе справился с первым порывом, бросил на Аомине злой взгляд и ушел, не обращая внимания на восторженно запищавших девушек, которые просили рассказать.
Не то, чтобы Аомине было интересно, почему Кисе надевал платье. Просто отсутствие привычной реакции раздражало и заставляло чувствовать себя неправым. А это ощущение раздражало еще сильнее.
— Блин, чего он так кипятится? — Аомине мог пожаловаться только Куроко: тот всегда внимательно слушал, хотя и реагировал далеко не каждый раз. — Подумаешь, страшное дело. Может, родители надели, когда он ребенком был. Мало ли ненормальных… А может, в агентстве заставили для какого-нибудь фото.
— Не думаю. Я слышал, как Кисе-кун ругался с агентом по телефону. Он редко бывает настолько серьезен. И он говорил, что не наденет ничего «эдакого».
— Интригует, — задумчиво протянул Аомине.
Прямой вопрос ясности не добавил — Кисе проворчал: «Тебе бы только посмеяться» и объяснять ничего не стал.
На школьном фестивале Аомине и Кисе бежали вместе марафон, отгадывали загадки, попали в одну ловушку и вместе пошли купить еды для остальных. Аомине почувствовал: если Кисе ничего не расскажет сейчас, на волне всеобщего веселья, то в другое время нечего и пытаться.
Тот ответил не сразу, но шаг замедлил, глядя в землю, словно решая, стоит ли доверять, и на всякий случай спросил:
— Зачем тебе? Снова хочешь посмеяться?
— Да брось. Видно, что это тебе неприятнее дождевых червяков. Я же должен понять это… свою меру ответственности за шутки. И можешь не волноваться: я не разнесу этого по школе. Я не такой. Даже Тецу не скажу.
Кисе еще долго молчал. Аомине думал, что скоро они поднимутся на крышу и при всех Кисе точно ничего не расскажет. Но он остановился за углом школы, не доходя до дверей, и кивнул на место под деревом, приглашая сесть. Аомине почувствал себя победителем, ликуя, сел на траву и приготовился слушать с едва заметной улыбкой.
— Мне было тогда одиннадцать лет. А сестре — четырнадцать. Мы были вдвоем дома, она помогала мне с уроками. А потом… Потом мы услышали шум на первом этаже. И это были не родители: мы слышали чужие приглушенные голоса, да и дверь открылась странно.
Улыбка сползла с лица Аомине. Он вдруг понял: он не хочет знать о том, что произошло дальше. Ведь он ждал забавную историю вроде проделок одноклассников или бзика родителей, но то, о чем говорил Кисе, было серьезно. Аомине не знал, как реагировать.
— Преступники еще не знали, что в доме еще кто-то есть, но скоро они нашли бы нас. На окнах решетки, деться некуда. Я тогда мало что понимал о таких делах, но… Я вдруг осознал, что внизу здоровые взрослые мужчины, а моя сестра уже почти девушка и они могут причинить ей вред. В этом было больше интуиции, чем реального осознания беды, которая может произойти. Но я четко я понимал: я должен защитить сестру. Четырнадцатилетнюю девочку они могут тронуть, а вот одиннадцатилетнюю – вряд ли.
— И ты надел платье сестры, а ее одел мальчиком, — констатировал Аомине. — Не проще ли было переодеть ее, а самому остаться как есть?
— Я не помню, почему так решил. Возможно, подумал, не знают ли они, что в семье только один мальчик. По детским фотографиям, может. Или потому, что в доме одна детская для мальчика и две явно девчачьи. Может еще что, я уже толком не помню, настолько стремился забыть, да и мы испугались, — Кисе смотрел перед собой. – Остригли ей волосы, как умели. Собрали мои, не слишком длинные, в хвостики. Спрятались, но нас, конечно, нашли.
Сейчас, под деревом за школой, после веселого дня, Аомине вдруг почувствовал холодок, пробравший по загривку. Рассказ Кисе был похож на телевизионную хронику: ничего неординарного, но было в нем что-то жуткое. То ли из-за того, что это пережил знакомый тебе человек, то ли из-за холодного отстраненного тона прежде такого счастливого Кисе. А может, через него, как очевидца, Аомине передавался детский ужас перед сильными и опасными людьми, когда попал в переделку не один, а с дорогим тебе человеком, и не знаешь, сможешь ли защитить обоих.
— Они спросили, сколько мне лет и в каком я классе. На них были маски, и я тогда подумал: «Пока мы не видим их лиц, нас не убьют». Так и случилось. Не тронули — оставили одного следить за нами, пока обыскивали квартиру и собирали ценности, но нам с сестрой ничего не сделали. Я помню… Она еще плакала. И я все думал: «Она же нас выдаст. Как взрослый мальчик может плакать?» А я никак не мог ни слезинки проронить, будто остолбенел. «Что мне делать, — думал я, — если они догадаются? Что я могу сделать против троих взрослых и крепких мужчин?»
— Все ведь обошлось? — спросил Аомине как можно небрежнее. Кисе улыбнулся, кивнул:
— Разве я мог бы сейчас улыбаться, если бы случилось что-то плохое? Мы не сопротивлялись, не пытались защитить дом или ценности. Будь я один, может, и попробовал бы. Но было кое-что дороже денег или побрякушек — та, которую нужно было спасти. Как видишь, Аоминеччи, совсем не смешная история.
Кисе знал, что не будет ни извинений, ни ободряющих слов, да и не ждал он этого. Рассказал не для того, чтобы пресечь шутки на эту тему — скорее, сам поддался настроению единения, царившему в тот день среди основного состава баскетбольного клуба Тейко.
Аомине не обманул его надежд, поднялся, отряхивая брюки, позвал:
— Ну, раз ты закончил, пойдем. Акаши не простит, если все остынет.