Сидящий на подоконнике Слава лениво вытянулся всем телом и ощутил приятный холод босыми ногами. Втягивая носом вкусный аромат скворчащей на сковороде яичницы, он сквозь приоткрытые веки наблюдал, как у плиты хлопочет Дима. Бутусов долго смотрел, как Умецкий суетился вокруг стола, тихо напевал что-то себе под нос и так же тихо чертыхался, когда обжигался о раскаленную сковороду. Его движения были суетливы, но очень гармоничны. Склонившись над плитой, он иногда коротко поглядывал в сторону окна и задерживал взгляд на Славе, который уже начал понемногу засыпать.
Слава не любил утро. Можно сказать, в последнее время его и не было совсем. После бессонной ночи, проведенной за сочинением песен и разговорами обо всем на свете, Слава с Димой просыпались в десять часов, мгновенно включали радио, выпивали по чашке крепкого кофе и снова принимались за работу. Сейчас же всё было по-другому. Впереди был выходной день, и можно было позволить себе никуда не спешить и расслабиться. Все глубже проваливаясь в сон, Слава чувствовал покой и умиротворение, наполняющее его изнутри.
Находясь в полудреме, Бутусов не видел происходящего, но по доносившимся звукам безошибочно мог определить, что делает Дима. Особенно явственно ему слышалось постукивание деревянной ложки о край сковороды, отчего в животе у Славы начинало разливаться приятное тепло. Постепенно по телу разливалось бодрое и бездумное состояние небытия, и в этом состоянии можно было ждать чего угодно.
— Завтракать будешь, соня? — спросил Дима.
Когда Слава разлепил веки, на подоконнике рядом с ним уже сидел Дима в фартуке и с полотенцем на шее, радостно улыбаясь.
— Вставай, вставай, — мягким шепотом продолжил Умецкий. Он забрался пальцами в отросшие Славины волосы и с нежностью потрепал их.
— Не хочу, — Бутусов наигранно сморщился и зевнул.
Прекрасно понимая Славино притворство, Умецкий решил подыграть ему и, взъерошив его волосы, осторожно поцеловал в губы:
— Просыпайся, Слав, я знаю, ты не спишь.
— Сплю, — не открывая глаз, пробормотал Бутусов.
— Не спишь, — с укором повторил Умецкий. — У тебя веки дергаются.
— Тогда попробуй меня разбудить, — Бутусов растянулся по всему подоконнику в ожидании новых ласк.
— Хорошо, разбужу, — пообещал Умецкий. — Но ты пожалеешь, что не встал сразу, — пытаясь придать серьезности своему голосу, Дима принялся расцеловывать лицо Славы. Он притворно хмурился, глядел ему в глаза и даже иногда кусал его за нос. Бутусов же, дурачась, отбрыкивался, но через несколько минут уже сам охотно подставлял свое лицо под поцелуи.
— Пока я ни о чем не жалею, — морщась от колючих поцелуев Умецкого, протянул Бутусов. Усы Димы щекотали ему щеку, а от дыхания кружилась голова. Ловя губами новый поцелуй, он неловко схватил Умецкого за плечи и изо всех сил прижал его к себе. — Я хочу тебя, — прошептал он. Обвив ногами бедра Димы, Бутусов прижался к нему и зашептал: — Я… хочу тебя… больше всего на свете…
— Ах ты, извращенец, — сладко улыбаясь, сказал Дима и, подхватив Бутусова под ягодицы, приподнял его и усадил на свободный от тарелок стол. Пригладив волосы, Дима легонько укусил Славу за ухо и тихо сказал: — Я тоже хочу тебя больше всего на свете.
Уже разгоряченные близостью Дима и Слава продолжили ласки. Избавившись в момент от верха, они медленно принялись скользить руками по обнаженным телам друг друга. На этот раз Слава был нежнее и чувственнее, чем в прошлый, и уже не ощущал никакого отвращения к томящемуся в предвкушении наслаждения телу. Почувствовав в Славе отклик, Дима решил действовать решительнее. Скользнув руками по его спине, он осторожно провел ладонями по ягодицам и сжал их. Из Бутусова тут же вырвалось хриплое постанывание и тихий стон. Немного отстранившись от Димы, он стянул с себя штаны и белье. Оперевшись пятками о край стола, он широко развел ноги и в нетерпении заерзал. Улыбнувшись очередной шалости Бутусова, Дима без всякой спешки коснулся губами его виска и, улыбаясь, медленно провел ладонью по его соскам.
— Дим, ты же видишь, я уже готов, — сдавленно прохрипел Бутусов, с беспокойством смотря на свой напрягшийся член.
— Вижу, — ответил Дима и, нагнувшись, прошептал ему на ухо: — Я сейчас…
Оторвавшись от Славы, Дима метнулся к выходу кухни, исчез в темном коридоре и через несколько секунд вернулся с тюбиком вазелина.
— Димочка, пожалуйста не тяни, — заныл Бутусов, зажмурившись и слегка откинув голову назад. — Я тебя умоляю… Я сейчас… ой!
Тонкие и обильно смазанные вазелином пальцы Умецкого ловко проникли внутрь Славы и стали быстро двигаться там, задевая, будто бы случайно, простату.
— Димочка, что ты делаешь, Димочка?! — судорожно прошептал Бутусов, чувствуя, как его тело сводит судорогой от пальцев Умецкого.
Не говоря ни слова, а лишь довольно ухая и ухмыляясь, Дима сунул руку в штаны и вытащил оттуда свой член. Не пожалев смазки и для него, он несколько раз провел рукой по своему стволу, после чего перевел глаза на вздрагивающего перед ним Славу.
— Готов, мой хороший? — тихо спросил он, закидывая ноги Бутусова себе на плечи.
После короткого одобрения Славы в виде хриплого стона и нечленораздельного мычания Умецкий осторожно ввел головку своего члена в подрагивающее тело Славы. Тот сразу попытался сжать ноги, но Дима навалился на него и, удерживая одной рукой за бедра, медленно вошел глубже. Беспомощно скрючившись, Бутусов тихо подвывал от накатывавшей волнами боли.
— Больно? — прошептал Умецкий, в то время как его рука скользила вверх и вниз по бедру Бутусова.
— Я потерплю, — прошептал Слава в ответ. — Только не надо так быстро.
Услышав просьбу Бутусова, Умецкий сразу ослабил нажим, и боль, до этого обрушивавшаяся на него, стала понемногу стихать. Потом рука Димы соскользнула с бедра Славы и плавно двинулась вверх, устроившись между ног Славы. Теперь он ласкал его член, дразня его пальцами и поглаживая ладонью. Славу это безумно заводило, и он, повинуясь легкому нажиму руки Умецкого, сам стал, не дожидаясь команды, медленно двигать бедрами, подставляя себя под все новые и нежные толчки Умецкого.
Вскоре Бутусов совершенно забылся в сладкой дрожи распаленного тела и только тихо постанывал. Этот вид любви из-за своей «неправильности» был для него источником адреналина, а, следовательно, источником дополнительного наслаждения. Рядом с ним был самый близкий человек, который был одновременно и самым добрым и самым безжалостным, с которым он делился своими чувствами, делился всем, что у него было. Однажды потеряв его, Слава потерял себя. С каждым днем без Димы он становился все слабее, все неувереннее в себе, пока не добрался до лезвия бритвы. Лишь удачное стечение обстоятельств и Димино покровительство спасли его от темной и опасной грани, за которой скрывался самый ужасный грех. Сейчас Дима с безмерной любовью и нежностью сливался с ним в одно целое, и общая боль объединяла их.
— Дима, — прошептал Слава, — не отпускай меня ни на секунду. Не отпускай никогда. Пусть это будет моим вечным утешением. Хорошо?
— Слава, ты, наверное, бредишь от оргазма, — усмехнулся Дима. — Уже скоро долгожданная развязка.
Чувствуя подступающий оргазм, Умецкий чуть ускорился и впился ладонями в плечи Славы. Спустя несколько сильных толчков Дима издал гортанный стон и кончил, продолжая с силой сжимать партнера. От избытка чувств Бутусов зафыркал и тоже кончил, закрыв глаза и уткнувшись лицом Диме в грудь. На некоторое время они забыли обо всем на свете. Оглушенные случившимся, они еще долго не шевелились, лаская друг друга нежными прикосновениями. Когда они наконец пришли в себя, Дима потянулся за полотенцем и вытер себя и Славу.
— Ну что, я разбудил тебя? — засмеялся Умецкий.
— Еще как, — в ответ улыбнулся Бутусов. — Я совсем забыл о сне.
— Это хорошо, — Дима взял пачку сигарет и, открыв окно в комнате, закурил, наблюдая за тем, как над кромкой дальнего леса поднимается бледное утреннее солнце.
В это время Слава взял стоявшую в углу гитару в руки и неуверенно тронул струны:
— Дим, а я, кажется, придумал музыку.
Умецкий тут же обернулся и с интересом посмотрел на Бутусова.
Слава откинул рукой волосы со лба и, глубоко вдохнув, прижал нужный аккорд. Пальцы принялись перебирать струны, и по комнате поплыли первые аккорды, после чего Бутусов запел:
Тихие игры под боком у спящих людей,
Каждое утро, пока в доме спят даже мыши.
Мальчики знают, что нужно все делать скорей
И мальчики делают все по возможности тише.